- Все они умерли тоже, - выговорила она. Это не звучало вопросом: если ее казнили за измену, то должны были казнить и их. И не только их - никто не умирает от рук палача в одиночку. - Кого убили еще?
- Быть может, - промямлил Калхейн, - лучше отложить остальные вопросы до другого случая? Для вас же лучше, ваша…
- Кого еще? Моего отца?
- Нет. Сэра Томаса Мора. Джона Фишера…
- Мора? За мое…
Она не сумела выговорить "прелюбодеяние".
- Казнили потому, что он не пожелал принести клятву, признающую верховенство короля над церковью. Ведь ради вас Генрих вывел англиканскую церковь из-под власти папы и положил начало религиозным смутам…
- Ничего подобного! Еретиков в Англии всегда хватало. История не может возложить вину за это на меня!
- Их было все же гораздо меньше. - Калхейн говорил почти извиняющимся тоном. - Королева Мария, прозванная "Кровавой Мэри", жгла на кострах как еретиков всех, кто, опираясь на закон о верховенстве короны, требовал разрыва с Римом… Ваша светлость! Что с вами… Анна?
- Не прикасайтесь ко мне!..
Королева Мария… Следовательно, ее кровная дочь Елизавета была лишена наследства, а то и убита? Неужели Генрих стал таким негодяем, что убил ребенка? Своего собственного ребенка? Разве что решил… Она еле-еле прошептала:
- А что с Елизаветой?
В глазах Калхейна наконец-то засветилось понимание.
- О нет, Анна! Нет! После Эдуарда сначала правила Мария, как старшая дочь от первого брака, но когда она умерла, не оставив наследников, Елизавете исполнилось только двадцать пять. И ваша дочь стала величайшим правителем, какого когда-либо знала Англия. Ее царствование длилось сорок четыре года, и именно при ней Англия превратилась в мировую державу.
Что? Ее малышка Елизавета? Руки Анны сами собой разжались, отпустили неприглядный искусственный трон. Значит, Генрих не отрекся от дочери и не убил ее. И малышка стала величайшим правителем, какого знала страна…
- Теперь вам ясно, - сказал Калхейн, - почему нам казалось, что лучше не посвящать вас в подробности.
- Сама разберусь, лучше или не лучше.
- Извините…
Он сидел скованно, свесив руки между колен. Ну точь-в-точь как крестьянин, как тупица Смитон… Однако тут ей припомнилось, что сотворил Генрих с нею самой, и гнев вспыхнул с новой силой.
- Я стояла перед судом. Мне вменили в вину связь с пятью мужчинами… и в том числе Джорджем. И все обвинения были ложными… - Что-то чуть заметно изменилось в лице Калхейна, а она следила за ним неотрывно. - Если… а вы уверены, что обвинения были ложными, мастер Калхейн? Вы хорошо знаете историю. Возможно, вам известно…
Докончить фразу она не сумела. Вымаливать приговор истории через такого простолюдина… не бывало худшего унижения. Даже испанский посол, посмевший назвать ее "королевской наложницей", унизил ее несравнимо меньше.
Калхейн ответил, осторожно подбирая слова:
- История об этом умалчивает, ваша светлость. Как вы вели себя… вернее, как повели бы… это знаете только вы сами.
- Как должна была, так и вела… так и повела бы, - злобно отозвалась она, передразнивая его. Он смотрел на нее жалобно, как побитый щенок, как деревенщина Смитон после нагоняя. - Скажите мне лучше вот что, мастер Калхейн. Вы изменили историю в направлении, какое сочли наилучшим, так вы уверяете. Останется ли моя дочь Елизавета величайшим правителем, какого когда-либо знала Англия? Я имею в виду - в моем временном потоке? Или в своем стремлении к миру любой ценой вы изменили и ее судьбу?
- Мы не знаем. Я же объяснял вам… Мы можем наблюдать за вашим временным потоком только по мере того, как он продвигается, а на текущий момент он достиг лишь конца 1533 года. Потому-то после анализа нашей собственной истории мы решили…
- Это вы уже говорили, не повторяйтесь. Выходит, должно пройти шестьдесят лет, прежде чем вы узнаете, станет ли моя дочь великим правителем или вы помешали этому. Не говоря уж о том, что, похитив меня, вы разрушили мою собственную жизнь…
- Похитив? Вас же должны были убить! Обвинить, обезглавить…
- И вы это предотвратили. - Она вскочила в ярости, какой никогда не видывали ни Генрих, ни Уолси, ни кто бы то ни было. - А заодно отняли у меня оставшиеся три года так же безжалостно, как Генрих отнял у меня старость. И, может статься, ограбили мою дочь, как хотел ограбить ее и Генрих с помощью наследника от Сеймур. Так велика ли разница, мастер Калхейн, между ним и вами? Какое у вас право считать его негодяем, а себя святым? Он держал меня в Тауэре до дня, когда моя душа вознеслась к Господу. Вы держите меня здесь, в этом замке, который я никогда не смогу покинуть, в замке, где нет времени и, может статься, нет и Бога. Спрашивается: кто нанес мне больший ущерб? Генрих дал мне корону. Вы - все вы, и лорд Брилл в том числе, - похоронили меня заживо, да к тому же поставили под угрозу корону моей дочери, внесли в ее судьбу неопределенность, которой она без вашего вмешательства не ведала бы. Кто же оказался для нас с Елизаветой худшим врагом? И все ради чего? Во имя предотвращения войны? Взамен вы объявили войну мне, мне лично! Убирайтесь отсюда вон, убирайтесь немедленно!
- Ваша…
- Убирайтесь! Не желаю видеть вас вообще никогда! Если уж я в аду, пусть в нем будет одним демоном меньше!
* * *
Лемберт отскочила от монитора и бросилась по коридору. Калхейн вылетел из комнаты заложницы пулей, а вслед ему по двери грохнуло что-то тяжелое. Он бессильно привалился к двери снаружи, из-под краски на щеках проступила бледность. Лемберт чуть было не пожалела его. Но подавила в себе неуместный порыв и сказала тихо:
- Я же тебя предупреждала…
- Она просто дикий зверь!
- Для тебя это не новость. Тому есть много документальных свидетельств, Калхейн. Я поставила ее под круглосуточное наблюдение на случай попытки самоубийства.
- Да, да. Правильно сделала. Я… она вела себя, как дикий зверь.
Присмотревшись, Лемберт воскликнула:
- Тебя все еще тянет к ней! Даже после такого!
Это отрезвило его, он выпрямился и ответил холодно:
- Она святая заложница, Лемберт.
- Я-то помню, что заложница. А ты?
- Не оскорбляйте меня, аспирантка.
Он раздраженно отвернулся, она удержала его за рукав.
- Калхейн, не сердись. Я хотела сказать всего лишь, что шестнадцатый век был очень непохож на наш. Но дело в том…
- Думаешь, я без тебя не знаю, что непохож? Я занимался историческими исследованиями, еще когда ты училась читать. И не наставляй меня на путь истинный!
Он двинулся прочь на негнущихся ногах. Она, проглотив ярость, уставилась на запертую дверь заложницы. Из-за двери не доносилось ни звука. И, обращаясь к безмолвной двери, она докончила свою предыдущую фразу:
- …дело в том, что иные соблазны остаются неизменными из века в век.
Дверь, естественно, не ответила. Лемберт пожала плечами. Какое ей, в сущности, дело до того, что случилось и случится с Анной Болейн как в том столетии, так и в этом? И с Калхейном, коль на то пошло. Стоит ли переживать? Есть и другие мужчины. Она же не Генрих VIII, чтобы обрушить весь окружающий мир ради страсти. Какой смысл исследовать время, если ты не способна хотя бы учиться на уроках минувшего?
Она задумчиво прислонилась к двери, пробуя вспомнить имя красавца юноши, так пристально внимавшего ей на лекции, того, с фиалковыми глазами.
И не трогалась с места до минуты, когда Тошио Брилл объявил, что созывает общее собрание. Голосом, охрипшим от гнева, он сообщил сотрудникам, что ее святейшество, глава Церкви святых заложников, обратилась к Всемирному форуму с ходатайством: ввиду особо важного и деликатного характера программы переброски заложников из других временных потоков передать Институт времени под непосредственный контроль Церкви.
* * *
Надо было подумать. Это никогда не бывало лишним - и когда она отвергала пылкого Генриха, и когда он к ней охладел. Думать, главное - думать…
Ей не вернуться в Лондон, не вернуться к Елизавете. Так ее заверили. Но с чего она взяла, что все эти заверения безусловно истинны?
Анна вышла из своих апартаментов, но на лестничной площадке, откуда она обычно спускалась в сад, свернула и попробовала другую дверь. Та легко подалась, и Анна очутилась в новом для себя коридоре. Очевидно, даже сейчас никто не собирался ее останавливать. А впрочем, если бы и остановили, то что они, собственно говоря, могли ей сделать?
Из разговоров с тупицей Калхейном и нескладной великаншей, леди Мэри Лемберт, Анна твердо усвоила: они не признают ни эшафот, ни дыбу. Они, видите ли, не верят в насилие, в возмездие, в смерть. (Хотя как же это не верить в смерть? Ведь и сами они когда-нибудь умрут!) Самое большее, что они могут, - запереть ее на ключ в ее комнатах. Но женщина-понтифик вот-вот объявится снова проверить, хорошо ли с ней обращаются…
Выходит, они, по сути, бессильны.
По обе стороны коридора шли двери, в большинстве своем со смотровыми окошечками. Анна заглядывала в комнаты - то со столами и машинами, то без столов и без машин, то с людьми, обсуждающими что-то, то с кухонным оборудованием, то снова со столами и людьми. Никто ей не мешал. В самом конце коридора она натолкнулась на комнату без окошечка, тронула дверную ручку. Заперто. Но не успела она отойти или хотя бы отдернуть руку, дверь внезапно открыли изнутри.
- Ох, леди Анна!..
Неужели никто в этом проклятом месте не научится обращаться к ней как положено? Женщина, что стояла в дверях, по всей видимости, служанка, носила ту же безобразную сине-зеленую форму, что и все остальные. Может, и не служанка, а, подобно леди Мэри, подмастерье женского пола. Неинтересная личность, зато за ее спиной Анна увидела нечто совершенно неожиданное. Что-что, а встретить здесь ребенка ей и не грезилось.
Оттолкнув служанку, Анна ворвалась в комнату. Мальчик, совсем еще маленький, одетый довольно странно - в какой-то мундир. Темные глаза, кудрявые темные волосы, чудная улыбка. Возраст? Годика четыре. И вокруг него витает аура, какую не спутаешь ни с чем: Анна была готова держать пари, что малыш - королевских кровей.
- Ты кто, мой хороший?
В ответ мальчик разразился потоком слов на языке, абсолютно ей не известном. Служанка бросилась к устройству, висящему на стене, и спустя мгновение в комнате появился Калхейн.
- Простите, ваша светлость, вы заявляли, что не хотите меня больше видеть. Но Кити послала вызов, а я оказался ближе всех…
Приглядевшись к нему, Анна без промедления решила, что видит его насквозь. Он вожделеет ее. Но и гордится своей диковинной и презренной профессией, и самонадеянно уверен в правоте якобы священной миссии, которая привела ее жизнь к краху. Ее жизнь и, возможно, жизнь ее дочери. Калхейн убежден, как и лорд директор Брилл, и даже простушка леди Мэри, что все совершенное ими правильно, поскольку они уже совершили это. Ей, как никому, понятно подобное поведение: именно так вел себя кардинал Уолси, правая рука Генриха, лорд-канцлер, посоветовавший королю оторвать Анну от Гарри Перси, а затем отговаривавший монарха от женитьбы на ней. Так Уолси вел себя, пока она, слабая Анна Болейн, дочь мало кому известного Тома Болейна, не настроила Генриха против кардинала и не отправила того под суд. Она, и никто другой.
Решение пришло мгновенно.
- Я была не права, мастер Калхейн. Я позволила себе вспылить. Извините меня.
Она послала ему улыбку, протянула руку и испытала удовлетворение от того, что Калхейн незамедлительно покраснел.
Сколько ему лет? Определенно не первой молодости. Но и Генрих был тоже не юноша.
- Конечно, конечно, ваша светлость, - пролепетал он. - Кити сообщила, что вы говорили с царевичем…
Она скорчила гримаску, умудрившись при этом не погасить улыбки. Бывало, она поддразнивала так Генриха. И даже Гарри Перси. Боже, как это было давно! Целую жизнь назад. Нет, целых две жизни…
- С кем?
- Царевичем.
Он показал на мальчика. Интересно, а краска на щеках Калхейна держится постоянно или ее все-таки можно смыть? Анна сказала - не спросила, а сказала с полной уверенностью:
- Он тоже заложник. Как он ни мал, а способен, по вашему мнению, предотвратить войну.
Калхейн робко кивнул, не вполне разобравшись в ее настроении. Она озадаченно посмотрела на ребенка, затем победительно - на мужчину.
- Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне о мальчике подробнее. На каком языке он говорит? И кто он такой?
- На русском. По рождению он был… он должен был стать императором. Но заболел ужасной болезнью. В ваше время она называлась кровоточивостью. И его мать, императрица, так переживала за него, что подпала под влияние одного святоши, и тот внушил ей ряд катастрофических решений, воспользовавшись тем, что сам император был в отсутствии на войне…
- И эти дурные решения, - вставила Анна, - привели к другой войне?
- Из-за них вспыхнуло крупное восстание и пролилось много крови, неоправданно много крови.
- Значит, вы предотвращаете не только войны, но и восстания? Восстание было против монархии?
- Да. Оно… учтите, что история в своем развитии не пошла по пути монархий.
Это звучало полной бессмыслицей. Как может история повернуть против помазанников Божиих, коим предопределена власть? Корона всегда побеждает. Рано или поздно, но побеждает. Хотя и не без жертв - и если борьба долгая, то жертв, естественно, много…
Она прибегла к давней своей уловке: глаза темны и подернуты дымкой, а тело тем не менее неподвижно, холодно и недоступно. Эта уловка так привлекала Генриха, и Норриса, и Уайета, и нахального Смитона, будь он проклят!.. Она сказала:
- Повторяю, мне хотелось бы узнать побольше о маленьком заложнике и истории его страны. Вы мне расскажете?
- Да! Да…
Расшифровать его улыбку не составляло труда: он ощущал, что камень упал с души, но еще не понял, до конца ли прощен, ему не терпелось это выяснить. Знакомо, ох, как знакомо! Она позаботилась о том, чтобы не коснуться его в дверях, но пошла впереди, и достаточно близко, чтобы он вдыхал запах ее волос.
- Мастер Калхейн… на вашей дьявольской машине вы обозначены как "М. Калхейн".
- На… ах, вы про мой компьютер? Я и не догадывался…
- Да, я подсмотрела сквозь окошечко.
- Это отнюдь не дьявольская машина, ваша светлость.
Она пропустила его слова мимо ушей: какая ей разница, что это за машина! А вот тон Калхейна открыл ей кое-что. Ему было приятно успокаивать ее, утешать, подбадривать. В этом мире, где женщины делают ту же работу, что и мужчины, да еще и скачут вместе с ними на площадке безо всяких одежд, и так часто, что мужчинам лень хотя бы взглянуть на их тела, - в этом самом мире простофиле Калхейну все же приятно ее подбадривать! Она осведомилась:
- Что означает буква "М"?
- Майкл. Почему вас это заинтересовало?
Как только за ними закрылась дверь, маленький узник царских кровей залился плачем.
- Досужая фантазия, - улыбнулась Анна. - Мне подумалось: а вдруг ваше имя - Марк?..