Сквозь сизый не то пар, не то дым Евгений Иванович увидел вокруг себя огромную толпу голых баб. На секунду он подумал, что попал в предбанник громадной женской бани, где столпилось по меньшей мере несколько сотен, а может быть и тысяч молодых женщин. Именно молодых, поскольку ни женщин в возрасте, ни старух, Евгений Иванович не заметил. Вокруг были только крепкие девичьи телеса - груди, животы, задницы… Он приподнялся на цыпочки и с высоты своего роста увидел, на сколько хватало его близоруких глаз, женские головы в растрёпанных волосах всех мастей и фактур.
Женщины смотрели на него молча. В их глазах не было злобы, испуга или стыда (ни одна даже не подумала прикрыться), в их глазах не было ничего. Пусто было в их глазах…
- Подъём, - сказал Илья, - приехали.
Голые барышни вмиг куда-то исчезли, и Евгений Иванович обнаружил себя лежащим на металлическом полу лифта. Над ним склонились Илья и молодой бледный солдатик. Евгения Ивановича тошнило.
- Не залёживаемся, поднимаемся, - с интонацией доброго дежурного по роте сказал Илья и аккуратно взял Евгения Ивановича под левый локоть. Солдатик пристроился справа, и способом, который алкоголики называют "троица", Илья, Евгений Иванович и неизвестный военнослужащий срочной службы вышли из клети в очередной длинный коридор.
До кабинета Ильи они брели довольно долго, иногда останавливаясь, чтобы Евгений Иванович мог отдышаться. На этот раз в коридоре им не попалось ни одной живой души. Наконец, Евгения Ивановича затащили в какой-то кабинет и аккуратно водрузили в глубокое мягкое кресло. Солдатик, козырнув Илье, отчалил на пост, и Илья с Евгением Ивановичем остались в небольшой комнате одни.
Состояние Евгения Ивановича было близким к обмороку. Его мутило. Евгений Иванович попытался вспомнить, когда в последний раз ему было так плохо, но не смог. "Теперь точно амба", - подумал он.
- Так, больной, - услышал он над собой голос Ильи, - это надо выпить.
Евгений Иванович поднял голову и увидел Илью, протягивающего ему гранёный стакан с мутным раствором. Евгений Иванович нетвёрдой рукой принял стакан, выпил всё, что там было без остатка, и у него мгновенно сжало виски, а потом также резко отпустило. Краски окружающей реальности, которые за последние минуты несколько поблёкли, обрели прежнюю яркость. Захотелось сделать глубокий вдох и встать.
- Лучше посиди пока, - осадил Евгения Ивановича Илья.
- Тут что, со всеми так? - спросил Евгений Иванович.
- Нет, ты первый, - серьёзно ответил Илья и, критически оценив друга, добавив, - хреново выглядишь, старик.
- А-а… - Евгений Иванович вяло махнул рукой. - Похоже, это конец…
- Ты это брось! - торопливо заговорил Илья, - ты с этим кончай! Потерпи, сейчас легче будет… надо тебя как-нибудь отвлечь… О! Хочешь, я глаз укушу? - И, не дождавшись ответа, Илья вынул из глазницы протез и сделал вид, что пробует его на зуб.
По потолку поплыли розовые тени, и сознание вновь оставило Евгения Ивановича.
15. Алексей Цейслер. Домашнее задание
Отношения со студентками у меня складывались с переменным успехом. Когда я учился в аспирантуре (22–25 лет), чаще они крутили мной, чем я ими. Придёт такая фифа в декольте до пупа, посмотрит так жалобно и беззащитно, и зачётка уже у неё в сумочке лежит подписанная. Понадобилось несколько лет, чтобы научиться с ними бороться. А, может, я привык просто, заматерел.
Бывало, что поступали предложения. "Алексей Германович, я хочу подарить вам свою девственность", - такого я, конечно, в сданной на проверку тетради не находил (всё равно бы не принял сей сомнительный подарок) но ангажемент получать приходилось, и не раз. Это всё правда, что молоденькие девочки предпочитают сверстникам мужиков постарше, сущая правда. Думаю, им просто хочется сравнить. Мне же элементарно хочется секса - потому что, когда долго находишься среди молодых и часто привлекательных девиц, ни о чём другом уже не думаешь - и ещё больше хочется почувствовать себя молодым. Но, если с первым периодически выгорало, то со вторым, становилось всё сложнее и сложнее. В конце концов, я понял, что подобные связи дают эффект обратный, то есть вместо ожидаемой иллюзии молодости приходило самое настоящее ощущение собственной старости.
Интрижки со студентками облегчали невесёлую преподавательскую жизнь, и только. Серьёзных отношений у меня с ними никогда не было, дальше нескольких утренних или дневных встреч на квартирах моих друзей дело не двигалось. Не складывалось, как-то.
Мне, конечно, грех жаловаться. Я, хоть и нечасто, но всё-таки добивался своего, а, вот, как, например, бедные школьные учителя? Особенно физруки. Не понимаю… Вот там соблазны, так соблазны… красавицы-то, все как одна подстатейные. И ведь сами нарываются, соплячки безмозглые. Лолиты местечковые. Мне-то за мои проделки в самом худшем случае грозит увольнение (правда, такого ни разу не случалось на моей памяти, хотя, при повсеместной американизации того и гляди, кого-нибудь да выпрут), а этим беднягам - бутырки с довольно таки предсказуемым исходом. Наверное, поэтому их так мало, учителей мужчин.
К чему это я? Ах, да, о Беляевском домашнем задании…
Девушка с редкой для Московской области фамилией Мао всегда садится в дальний левый угол аудитории, рядом с батареей, на которую кладёт чёрную вязаную шапку, обёрнутую в такого же цвета шарф. Я подумал, что это кошка, когда в первый разу видел на батарее чёрный мохнатый кулёк.
Волосы у Лены Мао прямые и чёрные. Даже чернее её шарфа и шапки. Стрижка короткая, под мальчика. Макияж в стиле нуар. Лена является ко мне на лекции всегда во всём чёрном - будь то длинная, до полу, юбка со свитером крупной вязки, или брюки с водолазкой, или просто майка с джинсами.
Всё это довольно странно, но привлекает. Остальные девушки из моих групп как одна подобрались до того невзрачные и бесцветные, что я, спустя почти два месяца, не запомнил большинство из них даже в лицо, не говоря уже, о фамилиях.
Но есть и то, что отталкивает. Поначалу я думал, что Лена ещё находится в том возрасте, когда принято стыдиться любого проявления чувств, кроме, разве что, ненависти, но вскоре понял, что ошибаюсь. Из небольшой кучки сокурсников, которые ходят на мои лекции, её выделяет безразличие. Не подростковое туповато - скучающее, а совершенно адекватный взрослый пофигизм, или, если хотите, интеллигентная индифферентность. Это, знаете, как добросовестно заниматься чем-либо неприятным, например, чистить сортир, всем своим видом показывая, что тебе это абсолютно не интересно, но всё равно чистить, чистить, чистить…
Она ходит на все мои лекции. Вообще, это подвиг - посетить абсолютно все лекции по Сопромату, особенно, когда они в 8.30 по понедельникам. Сегодня она явилась на лекцию вообще одна.
- Вам что, так нравится мой предмет? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает она, - совсем не нравится.
Я не обижаюсь, нет, просто мне приходит мысль о том, что симметричным ответом будет прочитать лекцию только для неё одной, а не отпустить домой, как это обычно делается в таких случаях, и я читаю "Раскрытие статической неопределимости методом сил" для одного единственного слушателя.
Странное это, скажу я вам, ощущение. Один на один, глаза в глаза. Никакого рассеяния информации - "я сюда говорю, она туда слушает". Это уже не лекция получается, а разговор тет-а-тет, почти интим. И чем дольше я читаю свою лекцию, тем больше мне хочется поговорить с моей студенткой о чём-то ещё, потом пойти с ней куда-нибудь, а после позвать к себе, водкой или деньгами, подкупив комендантшу. Или пойти к ней, если она живёт одна, а она наверняка живёт одна, в крайнем случае, с подругой, хотя, какие у неё могут быть подруги? Но в данный момент у меня только один повод для разговора - моя лекция по сопромату.
Под конец пары я задаю ей небольшую задачку, а сам сажусь рядом. Она тут же принимается за решение, не обращая на меня никакого внимания, будто меня и нет вовсе. Цокает ногтями по клавишам калькулятора, аккуратненько рисует эпюры разноцветными ручками, потом разворачивает тетрадь в мою сторону и смотрит на меня вопрошающе.
- Правильно?
- Не совсем. - С усилием перевожу взгляд с её чуть раскосых глаз на тетрадный лист. - Вот здесь, эпюра в другую сторону выгнута…
- А… поняла, - кивает она, - сейчас исправлю.
Шустро замазывает "штрихом" ошибку и поверху рисует, как нужно.
- Так?
- Да, теперь всё так, - говорю я. - А теперь скажите, изменится что-нибудь, если у нашей балки убрать одну опору?
- Наверное, изменится… - Лена очаровательно морщит лобик. - И задачку по-другому решать надо будет.
- Верно, в этом случае балка станет статически определимой.
Лена поднимает на меня вопросительный взгляд.
- Решить?
- Не сочтите за труд.
Лена решает. Я смотрю на неё и думаю, что все мои попытки продлить общение с ней всё равно будут прерваны звонком; что у меня не хватит смелости завязать с ней разговор, а если и хватит, то наверняка получится какая-нибудь пошлость; что я потом буду долго и болезненно переживать о сказанном, а если не скажу ничего, то буду также болезненно переживать о несказанном, как уже много-много раз у со мной бывало… Последняя моя мысль в этом направлении выглядит примерно так: "Сделаю какой-нибудь безобидный элегантный манёвр в её сторону, и если она на него адекватно ответит, продолжу…"
- Вот, - Лена демонстрирует мне решённую с одной небольшой ошибкой задачу, на которую я не обращаю внимания.
- На зачёт можете не приходить, - говорю я и удивляюсь себе добренькому. - Это не избавляет вас от посещения лекций, конечно, но считайте, что я поставил вам автоматом. Только никому не говорите, пусть это будет нашей маленькой тайной. - И удивляюсь себе ещё больше.
Лена начинает собираться.
- Это за то, что я припёрлась сегодня на лекцию как дура одна, или потому, что я вам нравлюсь? - спрашивает она совершенно спокойно, не отрываясь от запихивания тетради, томика Феодосьева и всяческой канцелярщины в маленький чёрный рюкзак.
- Я ещё не решил, - отвечаю я, краснея.
- Ну, тогда решайте, Алексей Германович, - добродушно говорит она и, аккуратно обогнув меня, идёт к выходу.
- Вас ведь Лена зовут? - спрашиваю я ей вдогон.
- Да, - отвечает она.
- А я - Алексей, - говорю я и, когда последний звук покидает мой рот, понимаю, что только что совершил невероятную глупость, о которой буду потом долго и болезненно переживать.
Закрывая ладонью нижнюю часть лица, видимо, чтобы не рассмеяться, Лена выбегает из аудитории.
Сижу в аудитории один и делаю вид, что изучаю журнал. На душе погано, уши горят. "Да уж, ничего не скажешь, выполнил задание! - думаю я. - Молодец! Оценка "удивительно"! Остолоп великовозрастный, не мог ничего лучше придумать!"
В самобичевании незаметно проходит перерыв, и ко мне в аудиторию врывается какая-то группа, ведомая Матвеем Матвеевичем.
- У вас что, здесь занятие, Алексей? - озабоченно спрашивает он.
- Нет, Матвей Матвеевич, - отвечаю я, - просто засиделся.
- Так идите на кафедру, там сейчас никого.
Киваю и выхожу.
"Хотя, если разобраться, грех смеяться над убогими, - продолжаю додумывать невесёлую свою думку в коридоре, - в смысле, над влюблёнными. Давно же доказано, что это болезнь, как алкоголизм, например. Тут главное признаться самому себе, что ты - алкоголик, и от этого, по идее, сразу должно стать легче".
- Мне нравится Лена Мао, - говорю я тихо, чтобы никто не услышал, но, в тоже время, отчётливо, - она мне нравится.
Странное дело, но после сказанного мне действительно становится легче. "Ну, хоть с одним вопросом здесь, в этом городе, удалось разобраться, - говорю я уже про себя. - Мне она нравится. Я её хочу. И точка".
16. Рыжов. Комната досуга
То, чем предложил Евгению Ивановичу заниматься Илья, поначалу показалось ему не более чем очередным ликом технического прогресса, но, только лишь погрузившись в работу, он понял, насколько невероятно поле деятельности, к которому ему под конец активной жизни довелось прикоснуться.
Первым делом, после того как Евгений Иванович оправился от шока и подписал какие-то бумаги о неразглашении, Илья привёл его в просторный ангар, в центре которого на стапеле стоял блестящий агрегат, отдалённо напоминающий очертаниями американский космический корабль "Аполлон", только в поперечном сечении эллиптический и без сопла сзади. Вокруг агрегата копошились военные техники в пилотках и чёрных комбинезонах, с застёгнутыми на спине пряжками ремней. За их работой наблюдал крупный седой мужчина в полевой форме с погонами подполковника. Он сидел на деревянной табуретке и слегка раскачивался взад-вперёд.
Евгений Иванович не знал чему тут удивляться больше - размерам помещения или непонятной блестящей машине в его центре. По меркам подземного (или, выражаясь официальным языком, скрытого) строительства ангар был огромен. Несмотря на небольшую дурноту, Евгению Ивановичу захотелось подойти поближе к его стенам, посмотреть, как они, местные строители, умудрились соорудить такое на такой глубине.
Увидев Илью, подполковник поднялся в рост и коротко поздоровался. Евгений Иванович был удостоен официального рукопожатия. Подполковник часто моргал, был несколько красен лицом и кусал нижнюю губу. Подполковник нервничал. Илья попросил его дать короткий отчёт, и тот, чуточку запинаясь и поглядывая на Евгения Ивановича, сообщил о не совсем понятных для Евгения Ивановича, но, очевидно, неприятных вещах. Илья во время доклада, глядя в пол, кивал, потом поднял глаза на собеседника (тот был на голову выше) и тихо, но грозно проговорил:
- Просрали…
- Виноват, Илья Михайлович, не справляемся, людей не хватает, - ответил подполковник и громко сглотнул.
Илья коротко махнул рукой (Евгений Иванович заметил, что он всегда так делает, когда хочет обозначить окончание чего-либо) и отвернулся к подполковнику спиной. Подполковник, теперь красный, как кардинальская мантия, тоже повернулся к своим техникам, но на табуретку садиться не стал.
- Пойдём лучше пройдёмся, - сказал Илья и взял Евгения Ивановича под локоть.
- Что, сроки срывают? - спросил Евгений Иванович.
Илья скривил недовольную гримасу, снова махнул рукой и повёл Евгения Ивановича по ангару вокруг "Аполлона".
Вблизи машина показалась Евгению Ивановичу прекрасной до суеверного ужаса. Он даже забыл о своём первоначальном интересе к помещению и полностью переключился на блестящий чудо-агрегат на стапеле, который со снятыми капотами обшивки нависал над ним, как скелет доисторического ящера в палеонтологическом музее.
Прежде всего, агрегат поражал своими жутковатыми внутренностями. Наружу торчали только рёбра кольцевых сегментов, из которых состоял корпус (Евгений Иванович насчитал восемь штук), а всё (то есть абсолютно всё) пространство между ними заполнялось сгустками переплетённых между собой труб, свитых в толстые косы проводов и какой-то непонятной механики. Евгению Ивановичу вдруг показалось, что на самом деле агрегат живой, или, если точнее, когда-то был живой, а теперь таксидермисты в пилотках и чёрных комбинезонах пытаются сделать из него приятное для глаза чучело.
Евгений Иванович сразу понял назначение чуда техники и даже опознал некоторые узлы и детали, но основное оставалось для него загадкой. Его больно ущипнула мысль о том, что он не понимает, зачем, кроме проделывания ходов в земле он вообще нужен, этот аппарат. Точнее, зачем нужны подземные ходы, которые он способен проделывать.
- О чём думаешь? - спросил его Илья.
- Думаю, что он, должно быть, из иного мира, - соврал Евгений Иванович.
Илья улыбнулся.
- Разумеется, не в том смысле, что он внеземного происхождения, - поправился Евгений Иванович, - просто я подумал, что есть мир обычных людей, а есть, тех, кто строит такие машины.
- Ты прав, Жень, миры у нас разные.
Илья встал под самым носом (или головой) агрегата и, интеллигентно прогнав попавшегося под руку техника, начал говорить:
- Если коротко, Жень - это металлический червяк с автономным расплавно-солевым реактором, способный прокладывать горизонтальные, наклонные, и, я надеюсь, даже вертикальные тоннели. Спереди, вот тут, - он показал на покрытый расходящимися выпуклыми пластинами конус, - грунтоплавильный модуль. За ним кабина пилота и жилой модуль - его, правда, отсюда не видно, дальше идёт модуль жизнеобеспечения, ещё дальше реакторный отсек, а вот там, в самом хвосте, движущая часть - генератор волн. Понятно?
- В общем и целом, да, - ответил Евгений Иванович, которому действительно стало многое понятно, - скажи, а каким образом он движется?
- Как дождевой червяк, - ответил Илья.
- В смысле?
- Бегущая волновая деформация. Видишь вот эти кольцевые сегменты - они на самом деле в радиальном направлении нежесткие, как, кстати, и твои "клетки". Между собой они соединены манжетными муфтами и могут относительно друг дружки смещаться, так что весь агрегат изгибается до девяноста градусов и закручивается на шестьдесят, совершенно запросто. Генератор в хвосте возбуждает волновое движение и, корабль плывёт…
Илья показал на себе, как именно распространяется бегущая волновая деформация. Он лёг на пол, вытянул вперёд руки и совершил одно за другим несколько движений, в процессе которых по его телу от кончиков пальцев до ступнёй пробежала самая настоящая волна. Сам Илья в процессе упражнения продвинулся метра на полтора назад. Евгений Иванович с горечью отметил, насколько Илья невероятно гибок для своего возраста. Ни характерного хруста в суставах, ни кряхтения при исполнении эволюций слышно не было.
- Понял? - спросил Илья, и бодро вскочил на ноги.
"Даже не запыхался", - с завистью подумал Евгений Иванович.
- Теперь понял, - произнёс он вслух, помогая Илье отряхнуться, - непонятно только, для чего он такой нужен?
Илья не ответил, только пробубнил что-то себе под нос, совершенно неразборчивое.
- Я не расслышал, для чего? - повторил вопрос Евгений Иванович.
Илья вдруг остановился и опустил, даже уронил, нет, бросил руки вниз. Затем повернулся к Евгению Ивановичу, и тот увидел, что с лицом его друга произошла странная метаморфоза - из оживлённого оно превратилось в беспомощно скисшее, или как ещё можно классифицировать лицо, выражающее крайнюю степень беспомощности.
- Не знаю, - почти пропел Илья. - Женя, милый, Христом богом клянусь, не знаю.
И он резко провёл ладонью по лбу и принялся тереть пальцами свой шрам.
- Я не знаю, зачем он нужен. Мне говорят, а я делаю. Я делаю, а мне говорят, что я сделал не так…
В глазах, вернее, в левом глазу Ильи блеснула слеза. Губы подрагивали. Илья схватил Евгения Ивановича за руку, потащил в самый дальний угол, за какую-то стойку с приборами, притянул к себе и стал говорить: