- Теперь понятно. - Беляев поднимает высоко вверх волосатые ручищи, и, немного поболтав ими в воздухе, опускает на бритый шар своей головы. - А я, честно говоря, думал, что вам нужна моя частная консультация по вопросу отношений полов. Иногда я оказываю такие услуги, так что…
- Нет уж, спасибо, - прерываю его я, - всё, что мы хотели, мы уже услышали, кроме…
- Кроме, собственно, причин, по которым уходят женщины, - завершает мою мысль Лена.
Беляев слезает со стола и одёргивает блузу.
- Если хотите знать моё мнение, - говорит он нормальным, то есть, не театральным голосом, - причина всегда одна, причём и у мужчин и у женщин - разрушенные надежды - а вот поводы всегда разные.
- Вот это я и хотела от вас услышать! - Лена встаёт, подходит к Беляеву и совершенно неожиданно для меня (да и для него, думаю, тоже) целует в щёку. Потом разворачивается и идёт к выходу.
- Прощайте, милый Беляев, вы со своей ролью справились, - бросает она через плечо. - Лёш, пойдём, скоро кино начнётся.
Не глядя в глаза, жму Беляеву руку и выхожу из аудитории вслед за Леной.
А в голове одна мысль: "Что бы это всё значило?"
34. Алексей Цейслер. Восставший из…
Из-за двери слышался звонкий женский смех. Не меццо-сопрано Стеллы Юзефовны, а лёгкий, невесомый почти что, мелодичный смех. Я был несколько удивлён и подумал, что сейчас открою дверь и увижу как Матвей Матвеевич, взятый в кольцо стайкой юных баловниц, пользуясь временным отсутствием супруги, не глядя подписывает лабораторные работы и домашние задания и раздаёт направо и налево зачёты, а баловницы, сгрудившись вокруг старика, благодарно хохочут над его плосковатым старорежимным юморком.
Но увидел я другое. То есть, было в увиденном много схожего с предполагаемым - проказницы были налицо, задов пять - шесть, и хохотали они задорно, и стояли они плотным кольцом вокруг стола, только не Матвея Матвеевича, а моего собственного. Того, кто сидел за столом, за девичьими спинами видно не было, но я отчего-то был уверен, что там находится именно Матвей Матвеевич, и ещё удивился, зачем это ему понадобилось моё рабочее место.
Я подошёл ближе и, встав на цыпочки, заглянул поверх ближней ко мне кудрявой головы. Прямо за ней я увидел спину и макушку седого человека в развесёлом полосатом костюме, который рассказывал что-то, вероятно, ужасно смешное, низким глуховатым голосом. Седой человек повернул голову, и я узнал знакомый стремительный профиль и немного прищуренные чёрные пронзительные глаза.
- Алексей… Алексей Германович… вам плохо? - Голоса различных тональностей, среди которых выделяется один - низкий и глуховатый - окружают со всех сторон. Мне снится, что я, каким-то непонятным образом упал откуда-то в самый центр женского хора. Хористки и дирижёр участливо склонились надо мной и пытаются привести в чувство.
- Боже мой, Алексей, да очнитесь вы, наконец! - вступает мужской голос и лёгкая пощёчина выдёргивает меня из забытья.
Я вижу длинные волосы, свисающие сверху, затем немного покрасневшие озабоченные женские лица, затем вырезы на кофтах и блузках, в которых просматривается то, что англичане называют cleavage.
- Узнаю гусара, - говорит Евгений Иванович, помогая подняться, и усаживает меня на стул.
У меня кружится голова. Я нормально, вроде бы устойчиво, сижу на своём стуле, но мне кажется, что вот-вот с него кувыркнусь. В поисках опоры рука натыкается на сильную, жилистую кисть, и моё шаткое равновесие восстанавливается.
- Перефразировав одного страдавшего многодневными запорами генералиссимуса, можно сказать: "Какие нежные преподаватели у нас на кафедре сопромата!" - говорит Рыжов с деланным грузинским акцентом.
Девицы хихикают. Стоят на безопасном для себя расстоянии полукругом и с интересом меня разглядывают, засранки. Это же, наверное, безумно интересно, когда преподаватель в обморок грохается.
- Ладно, девушки, вам пора на занятия, в другой раз поболтаем, - выпроваживает их Рыжов, - завтра в десять, и не опаздывать.
Девицы щебечут Рыжову всякую чушь на прощание и гуськом покидают кафедру. Проходя мимо меня, одна из них протягивает мне слетевшие во время падения очки, другая - мою папку с конспектами. Когда те поворачиваются к нам спиной, я замечаю, что в глазах у Рыжова разве что чёртики не скачут, пока он провожает взглядом до двери аппетитные девичьи зады.
Рыжов перехватывает мой взгляд и улыбается.
- Хороши, чертовки, ничего не скажешь! А вы, что же? Никогда раньше покойников живых не видали?
- Прекратите, Евгений Иванович, не до шуток мне сейчас, голова очень тяжёлая, - отвечаю я. - И не надо на меня так смотреть.
- Я просто проверяю, реагируют ли на свет ваши зрачки.
- Очень смешно, Евгений Иванович! Знали ли б вы, как мне сейчас паршиво…
- Понимаю, понимаю, - оправдывается он, - сам недавно, если помните, чуть коньки не отбросил. Закройте глаза и посидите так пару минут, сейчас всё пройдёт.
Я послушно закрываю глаза и сразу же теряю ориентировку. В моей голове проявляется эффект, по алкогольной классификации известный как "вертолёт". Мне опять кажется, что я сейчас же упаду со стула, если не перестану держаться за Рыжовскую руку.
- Расслабьтесь, - говорит Рыжов мне на ухо, - вы сейчас в полной безопасности.
То ли его слова так убедительно на меня действуют, то ли ещё чего, но чувство опасности улетучивается, как и не было, и становится совершенно спокойно. Остаётся только лёгкая внутренняя качка.
- Ну ладно, посмеялись, и будет, - шепчет Рыжов прямо мне в ухо. - Говорите.
От неожиданности я открываю глаза. Рыжов уже напротив меня сидит на своём собственном столе и болтает ногами в воздухе.
- Говорить что?
Рыжов спрыгивает (именно, спрыгивает!) со стола и подходит ко мне.
- Алексей, я, в некотором роде, ваш и вашего товарища, как его, Мясоедова, должник… с ним мы вопрос уже решили, а вот как быть с вами?
- Боюсь, я не очень вас понимаю, Евгений Иванович, - говорю я. - Что значит, решили?
- А я боюсь, понимаете, Алексей, - выговаривает он чуть ли не с укором. - Я с ним говорил сегодня утром. Он сейчас в больнице, забирает жену. А завтра утром мы все вместе пойдём, сами знаете куда.
- Это куда?
- На улицу труда, - передразнивает Рыжов, - неужели надо объяснять!
Мне неловко за свою непонятливость, но всё равно, я, убей бог, не понимаю, о чём он.
- То есть я завтра с вами куда-то иду? А без меня никак?
- Совершенно никак! Без вас у нас в прямом смысле не хватит рук! - И Рыжов, весьма довольный своей шуткой, снова усаживается на парту.
Я, напротив, встаю и делаю пару не очень уверенных шагов. Голова вроде бы чистая, но меня немного покачивает.
- Простите, Евгений Иванович, - медленно выговариваю я, - но я всё же не до конца…
- Ай, бросьте! - Рыжов машет на меня рукой. - Алексей, вы уже всё прекрасно поняли, просто боитесь себе в этом признаться… вы уже в деле, хотите вы этого или нет.
Дверь на кафедру уверенно открывается и к нам заходит красивая молодая женщина в фиолетовом брючном костюме.
- Юджин, что делают у тебя под дверью эти соплячки? - с порога заявляет она.
- Марго, это мои студентки, мы же всё-таки в учебном заведении, - оправдывается Рыжов, - а-а-а, это Алексей, помнишь его?
Я тоже поднимаюсь, чувствуя, что лучше бы я этого не делал.
- Здравствуйте, - безразлично кидает она мне, даже не повернув головы в мою сторону, затем подходит к Рыжову и привычным движением берёт его под руку.
- Не слишком ли долго для первого рабочего дня? - говорит она несколько мягче, - пойдём домой, Юджин.
- Да, дорогая, сейчас пойдём. Мне только надо принять у Алексея дела, ему, должно быть, не терпится вернуться в Москву.
- Да как вам сказать… - отвечаю я, - впрочем, извольте.
Я достаю из папки конспекты, учебные планы, журналы групп и прочую муть, и протягиваю всё это Рыжову. Тот по-хозяйски убирает это всё в ящик своего (моего) стола и запирает его на ключ.
- А у меня для вас тоже кое-что есть, - Рыжов хитро подмигивает. - Вот, почитайте на ночь.
Ко мне в руки ложится набитая бумагами коричневая папка с гербом СССР наверху и надписью "Эксплуатационная документация внизу". Довольно тяжёлая.
- Что это? - спрашиваю я.
- Это чтобы вы вопросов поменьше задавали, - отвечает Рыжов и берёт Марго под локоть, - ну, а нам пора.
Они чинно друг за другом выходят с кафедры, и я остаюсь на один. В руках у меня папка, в голове - пустота.
35. Алексей Цейслер. Сим-сим, откройся!
Идём так: направляющим Мясоедов с фонарём в руке, следом Рыжов, за Рыжовым - я. Между нами, на носилках, головой по направлению движения завёрнутая в несколько одеял и плащ-накидку жена Мясоедова, Света. Весу в ней, должно быть, килограмм пятьдесят, не больше, соответственно, по двадцать пять кило на брата, но всё равно тяжело.
Идём уже час. Под ногами неровная и местами скользкая каменная поверхность, словно щедро удобренная подсолнечным маслом щербатая брусчатка. Кто-нибудь из нас периодически оскальзывается, и мы останавливаемся. Мясоедов часто оборачивается - боится, видимо, что мы уроним ценный груз - и на него натыкается Рыжов, из-за этого мы идём ещё медленнее.
- Пожалуйста, прекратите оборачиваться! - не выдерживает, наконец, Рыжов. - Мало того, что вы мне мешаете, так, не дай бог, сами упадёте!
- Виноват, самом собой выходит, - чётко отвечает Мясоедов, - больше не повторится.
"Господи, вот уж "сапог" так "сапог"! - думаю я, - когда же, наконец, привал?"
Чтобы хоть как-то себя отвлечь я думаю о том, что почерпнул вчера вечером из рыжовской папки. Сказать по правде, почерпнул я немного - времени не было - так, пролистал, но суть, как мне кажется, уловил. Уловил так, что до отвратительности в эту ночь плохо спал, то есть, практически не спал, а только ворочался; утром по причине отсутствия аппетита не завтракал; и вот теперь тащусь неизвестно куда с комкастой, недоваренной кашей в голове.
Впечатление от прочитанного у меня сложилось двоякое. С одной стороны, всё это очень интересно, но с другой…
"Возможно ли такое? - думаю я, - может ли некая секта, или не секта, просто организация, существовать так долго и так счастливо, чтобы про неё практически никто (читай, совсем никто) слыхом не слыхивал?" Начинаю вспоминать, что вообще я знаю о сектах, и в памяти всплывают не вызывающие ничего кроме отвращения названия: "Хлысты", "Свидетели Иегова", "Адвентисты седьмого дня", "Белое братство", "Аум Сенрике", прости господи…
"А ведь наверняка есть и другие, про которые я не знаю, и не я один… - думаю я. - Неужели, и эти, рыжовские, на самом деле того же поля ягоды? Стремятся к власти, портят простым смертным жизнь и заманивают в свои ряды слабых и психически неустойчивых сограждан?"
Довольно долго рассуждаю я в таком ключе, пока ни доходит до меня, что есть в моих умопостроениях один пробел: секта сектой, древняя, старая, ни задушишь, ни убьёшь, но каким образом они Рыжова-то починили? Чёрт возьми, Холмс, как? В наше неспокойное время подобные проделки принято списывать либо на божественное вмешательство, либо на, сами понимаете, пришельцев из далёких галактик. Признаюсь, после того как вчера я своими собственными глазами увидел живого и здорового Рыжова Евгения Ивановича, то думал о всяком, даже о недостойном человека с высшим образованием. Было, каюсь. Потом, собравшись с мыслями, (и для очистки научно-технической совести) я рассмотрел все версии, какие только могли прийти в мою инженерскую голову: думал я и про подпольную медицинскую клинику по омоложению, и про источник какого-то, возможно, засекреченного лекарства, и про лечение холодом, и про чудо голодания, и радиоактивную мутацию не забыл, и чёрт знает про что ещё, но (прошу обратить внимание!) ни о каких инопланетянах я даже и не помышлял!
Ну не верится мне в пришельцев, ну хоть ты тресни. Я же брежневский пионер, горбачёвский комсомолец, Стругацкие - мои папа с мамой, Булычёв - двоюродный дядя, и деды не подкачали: один - Ленин, второй - Дарвин. Такие, как я выросли на фантастике, но в "настоящих" пришельцев поверить не в силах. Не дано нам. А вот в сказки мы верим охотно, потому-то и процветают на просторах нашей родины продавцы живой воды и молодильных яблок. Но это я так, к слову…
Неожиданно ноги мои разъезжаются в разные стороны, и мы с Рыжовым грохаемся прямо на ценный груз.
- Осторожно! - орёт Мясоедов.
От досады и боли я не сдерживаю себя в выражениях. Рыжов тоже матерится по чёрному. Поднимаемся и идём дальше. Мясоедов, разумеется, своего слова не держит и оборачивается назад; Рыжов поминутно же на него натыкается.
- Всё, так больше нельзя! - кричит Рыжов. - Давайте отдохнём!
- Принимается, - устало отвечает Мясоедов, - привал.
Аккуратно ставим носилки на камни и сами валимся рядом. Мясоедов выключает фонарь, и наступает темнота. Некоторое время мы сидим молча, слышно только наше тяжёлое дыхание.
- Евгений Иванович, долго ещё? - спрашиваю я.
- Думаю, ещё столько же, - отвечает он. - Или чуть меньше. Не волнуйтесь, самое тяжёлое уже позади, скоро будет идти гораздо легче.
- Гораздо легче, это за дверью? - подаёт голос Мясоедов.
В ответ раздаётся одобрительный присвист.
- Вы и про дверь знаете! Молодцы!
- Мы только не знаем, кто нам её открыл, - виновато говорит Мясоедов, темно было.
- Ничего, скоро узнаете, - смеётся Рыжов, - тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.
Я слышу, как он поднимается, как хрустят его суставы.
- Идём дальше, - не то спрашивает, не то командует он, - время дорого.
Я киваю головой, прекрасно понимая, что мой жест никто не увидит.
У металлической, той самой, без ручки и петель, которую мы так бездарно пытались высадить с Мясоедовым, двери мы оказываемся через час с небольшим. Освещённая мощным мясоедовским фонарём, она выглядит ещё неприступнее, чем в прошлый раз. Один только бог знает, как мы дошли.
- Что дальше? - Мясоедов наводит фонарь на нас с Рыжовым. - Мне постучать?
- Не стоит, - отзывается Рыжов, - должны так открыть. Они знают, что мы здесь. Уберите фонарь.
- Виноват. - Мясоедов направляет фонарь в пол. - Не понял, то есть как, знают? Они нас слышат?
Рыжов отрицательно мотает головой.
- Знают. Но для соблюдения формальностей можете сказать: "Сим-сим, откройся!"
- Сим-сим, откройся! - громко, видимо, не оценив тонкого рыжовского юмора, произносит Мясоедов.
Дверь распахивается, как и прошлый раз - внезапно. Лёгкая судорога, вызванная исполнением ожидания, пробегает у меня от головы до ног и обратно. Хочется сесть, но некуда, поэтому я просто приваливаюсь к ближайшей стенке. Мясоедов, похоже, испытывает нечто подобное, поскольку у него вырывается негромкое "О-о-х".
В дверном проёме чернота. Мясоедов медленно, будто в том килограммов десять, поднимает фонарь, и мне становятся видны сначала сапоги, затем шинель, ремень, портупея, пуговицы, морда кирпичом и, наконец, шапка с кокардой.
- Ваши документы! - раздаётся из всего этого, вместе взятого.
Сердце моё добирается до пяток быстрее, чем в голове успевает сложиться картинка мести старшины Дворникова. Даже когда я понимаю, что передо мной не Дворников, а кто-то другой, почему-то широко улыбающийся, маленький, с детским лицом.
- Руслан, нельзя так пугать честных людей, - выговаривает Рыжов милиционеру, - вы поймите, милицейской формы боятся только порядочные, законопослушные люди. Собственно, поэтому они и являются законопослушными и порядочными. Преступники же ни вас, ни вашей формы не боятся…
- Виноват, Евгений Иванович, - совсем по-детски отвечает милиционер, - я думал, будет смешно.
"Охренеть, - думаю я, - я тут чуть в штаны не наложил, а этому дебилу смешно".
- Шутка удалась, - мрачно заявляет Мясоедов.
Мы все поворачиваемся к нему.
- У нас больной, вернее, больная, - говорит он ещё мрачнее. - Вы нас пропустите?
- Разве открытая дверь не является ответом на ваш вопрос? - слышится глуховатый голос у Руслана из-за спины. - Это, кстати, означает ещё и то, что вам самим придётся отвечать за свой сегодняшний поступок. Вернее, за его последствия.
Руслан исчезает в темноте, и в луче мясоедовского фонаря появляется некто маленький, с бородой, в смешной шапке. Его внешность рождает у меня в памяти какие-то неясные ассоциации, но вспомнить, где я его видел, не получается.
- Рад лицезреть вас в добром здравии, Евгений Иванович, - говорит он, - представьте мне ваших друзей.
- Охотно. - Рыжов делает шаг в сторону, чтобы нас с Мясоедовым было лучше видно. - Знакомьтесь, Мясоедов Дмитрий… простите, как вас по батюшке?
- Михайлович, - говорит Мясоедов, снимая с головы офицерскую ушанку, - можно просто Дмитрий.
- Как скажите. Дмитрий - офицер, бывший лётчик. А это. - Рыжов рукой показывает на меня. - Цейслер Алексей Германович, мой коллега, преподаватель.
- Вы забыли мою жену, - с горечью в голосе говорит Мясоедов.
- Простите, ради Христа. - Рыжов поворачивается к "ценному грузу". - На носилках жена Дмитрия - Светлана. Собственно, мы здесь из-за неё.
- Понятно, - подаёт голос маленький с бородой, - меня звать Лаврентий, я - временно слежу за нашим маленьким миром. Сорванец в погонах, который вас напугал - мой правнук, Руслан. Сейчас мы пойдём внутрь, я вас провожу. Думаю, что Евгению Ивановичу и вам, Алексей, там делать нечего. Мы с Русланом справимся сами. Идёмте, Дмитрий, смелее…
Только после того как он сказал слово "Лаврентий", я, наконец, вспоминаю, где же я видел этого странного персонажа, вспоминаю его каракули и разговор в ресторане и Лену, и всё, что было потом.
- Значит, вы у нас, Евгений Иванович, бог, - говорю я Рыжову, когда мы, проделав долгий путь назад, до дыры, вылезли из её и теперь медленно движемся по тёмному зимнему лесу в сторону города.
- Да, - запросто отвечает он и смеётся, - бог, очень приятно, бог.
- А вы, простите, бог чего? Или вы - бог, просто бог?
Рыжов меняется в лице.
- Не понимаю, чем вызван ваш сарказм. Вы же всё прекрасно понимаете. Слово "бог" в данном случае лишь фигура речи.
- Извините, я не хотел вас обидеть, - спешу оправдаться я. - Скажите, а вы действительно бессмертны? Вы никогда не умрёте?
Рыжов усмехается.
- А я-то думал, вы как учёный в первую голову спросите: "Как это всё работает?"
Мне становится немного неудобно, будто меня уличили в чём-то непотребном.
- Не издевайтесь, Евгений Иванович, я - не учёный, - говорю я. - Ладно, как это работает?
Рыжов усмехается снова.
- Честно сказать, не знаю, Алексей. Радиационный фон, температура, давление, влажность, напряжённость электромагнитного поля там совершенно обычные, в пределах нормы. Как везде, в общем. Илья, то есть, Илья Михайлович Щетинкин пытался в своё время этот вопрос с наскока расколоть, но у него ничего не вышло.
- Илья Михайлович? - вырывается у меня. - Он, что, тоже?