- Ты слишком смел стал в речах, Эрзам из рода Гонэггов. Это может кончиться для тебя плохо… - Князь вышел на свет. Серебряная маска поднята на лоб - некому было в такую рань осквернить дурным взглядом его круглое конопатое лицо с кукольным носиком. Сглазу князь боялся пуще всех иных опасностей. Сквозь распахнутые полы лодоррского халата выглядывало волосатое брюхо с молочного цвета шрамом через пуп - свидетелем неудачного покушения в младенчестве, когда мятежные кузены вспороли животы многим своим родственникам, но князю повезло - пережил всех, включая и кузенов. Князь зевнул, смачно сплюнул под ноги, и лениво процедил: "Пшел вон, холоп!"
Эрзам из рода Гонэггов преклонялся перед полководческим гением князя, он служил князю, он любил князя, насколько можно любить сюзерена, но рука сама собой взялась за рукоять стального помощника в делах праведных. С детства Эрзама воспитывали в умении постоять за свою честь. Род Гонэггов был хоть и не из высокородных, но в обиду себя давать не приучен: пусть младший, но из равных.
Выдернуть меч из ножен не позволили. Слева придержали кисть, сзади вцепились в кожаный воротник, сдавили - глаза из орбит чуть не выскочили. Потом саданули чем-то острым под коленями. Запахло кровью. Толкнули в спину, заставив бухнуться на четвереньки перед князем, который даже сообразить не успел, что еще немного и он отправился бы на погребальный костер…
Вперед, поближе к князю, выдвинулся тот, кто ухватил за ворот. Князь полюбопытствовал:
- Шталиш, чего хотел этот поганый пожиратель колючек?
Бывший партнер по игре в таррок, а ныне ненавистный враг, поклонился и густым басом молвил:
- Хотел вашу светлость лишить возможности любоваться миром, который создан под Золотой Дугой для вашей светлости!
Эрзам подумал, что никогда не смог бы дважды в одной фразе ввернуть титул "ваша светлость". Бойцам платили за твердую руку, а не за хорошо подвешенный язык. И еще он подумал, что дело плохо. Он слышал запрещенную "Песнь о Железной Башне", но не слишком верил. Теперь приходилось признать, что хельм действительно возможен, и на этот раз он выбрал Эрзама из рода Гонэггов. Разве не Мысленный Вихрь дернул его за язык, когда у князя головная боль с похмелья или встал не с той ноги? А тут он, Эрзам, подвернулся с дурацкими расспросами, кто да что? Молчал бы в тряпицу, не елозил бы сейчас коленями по пеплу…
- Смерти меня предать хотел, так или нет?
- Верно, верно! - поддакнул второй клеврет.
- Но мы всегда начеку, ваша светлость! - проникновенно сказал Шталиш. "Проигрыша куртки простить не может!" - подумал Эрзам.
- Чего заслужил холоп, поднявший руку на своего господина? - поинтересовался князь, будто не зная, каков должен быть ответ.
- Смерти! Смерти! Смерти!
Эрзам поежился: одно дело - принять смерть в честном бою, и совсем другое - позорная казнь на глазах дружины, и то, что дело идет к казни, было очевидно для всех собравшихся на огневище в такую рань. И тут, слава Небесному Костру, Эрзам почувствовал, что хельм его не оставил в беде. Бесплотный голос подсказал, что нужно делать бойцу в данный момент. Что случится потом, Эрзама не волновало - по роду своей службы он никогда не загадывал вперед далее двух-трех ударов мечом.
Он провел пальцами под коленями - кожаные штаны были разрезаны кинжалом. Разрезаны основательно, до настоящей кожи, той, что облегала Эрзама. Так селяне подрезают задние ноги горбатому кабану, когда приходит его черед обратиться в окорока и пряные крестьянские колбаски. Гонэггу не хотелось умирать, он еще не всем отплатил в этом мире, но он был полон гордости за то, что не посрамил чести рода. Хельм нашептывал: отец был бы рад, если бы дожил до этой минуты. Что ж, поверим хельму, тем более, что ничего другого не остается…
Сзади больно схватили за волосы и рывком заставили подняться. В подколенных ямках саднило. Шея болела из-за неестественно вывернутой головы. "С тобой поступили нечестно, - шептал вкрадчивый хельм, - ты вправе поступить так же!" С этим утверждением Мысленного Вихря Эрзам был солидарен полностью. Перво-наперво следовало освободиться - он резко рванулся из руки, цепко держащей волосы. Было очень больно, но боец добился своего - пальцы клеврета разжались!
Эрзам вновь упал на четвереньки, но теперь он сделал это по своей воле. Или по воле хельма, кто знает? Падая, он выпростал "Сам-восемь" и вонзил клинок высокородному в то место, где собираются ребра, дабы воедино связать грудную клетку. Клеврет утробно охнул и рухнул в золу, как горбатый кабан, которому перерезали яремную вену. Глаза его на удивление быстро остекленели - он уже встретил своего посланца из Страны Вечной Осени, в которой, как известно, урожай собирают круглый год.
Шталиш проворно отскочил в сторону, выдергивая меч из ножен. От кострища на помощь бежало еще человек пять-шесть.
Эрзам не был самоубийцей, но сдержать ярость не мог. Он прыгнул вперед, сделал ложный выпад и, пока неудачливый игрок в таррок отбивал его, ткнул острием под левый сосок высокородного. Лезвием плашмя, чтобы наверняка прошло между ребер. И этот прием у него получился отменно - Шталиш оказался неудачливым и в игре настоящих мужчин. Была бы свидетельницей этого клинкового боя длинноволосая Гочиль, сказала бы обычное:
"Пить надо меньше!" Свита князя возлияниям уделяла гораздо больше времени, нежели тренировкам с боевым оружием.
Слуги князя набежали, окружили. Князь визжал: "Живьем берите эту падаль, живьем!" Эрзам по инерции отбился от нескольких ударов, но силы были слишком неравными. Его снова саданули сзади, но теперь не по голове, а по пояснице. От резкой боли он выронил "Сам-восемь". Потом добавили еще и еще. Эрзам из рода Гонэггов потерял сознание…
Настоящее: художник
Подковки на сапожищах гулко цокали по щербатым плитам, отдаваясь где-то наверху под стрельчатыми сводами. Всё существо Керли Ванга было напряжено. Пот мелкими бисеринками проступил на лбу. Армейская рубаха, впопыхах натянутая на голое тело, неприятно холодила кожу. Правая портянка, на которую пошел старый чулок Самжи, скрутилась под ступней, наверняка скоро натрет пальцы. "Интересно, - подумал Керли, - кому это я понадобился в три часа ночи?" К сожалению, ответ был настолько прозрачен, что не допускал многозначного толкования даже в его затуманенном алкоголем мозгу. Во-первых, в Имперской Столице было только одно место, куда доставляли в любое время суток, не спрашивая твоего согласия, во-вторых, вид двух гвардейцев, сначала бесцеремонно ворвавшихся в комнату Самжи, когда он, Керли Ванг, уже уютно пристроил свою буйную голову на ее пышной груди, а теперь сопровождающих его по бесконечным коридорам Ассамблеи Права, не располагал к откровенности. Ишь, набычились, выслужиться перед Правомочными норовят, отца родного во имя Фундаментального Права не пожалеют, и в три часа ночи разбудят, и попрощаться с любимой женщиной не позволят, и, если потребуется, не раздумывая спровадят навестить предков! Для подобных целей у них в пыточной палате припасен уникальный инструментарий…
Керли был маслописцем и на гражданке пробавлялся "бело-розовым товаром". Но это было до войны. Двух лет на передовой ему во как хватило. Сыт по горло. Слава Императору, осколок, острый как бритва, удачно перебил какой-то важный нерв, и медики списали его с фронта в двадцать четыре часа с получением инвалидной книжки, которая позволяла вести сравнительно безбедное существование и ценилась наравне с удостоверением Правомочности. Как завидовал Керли Вангу капрал Сох Лозни, как убивался, что не его осколок задел, не ему нерв перебил! Ранение пустяковое, но какой толк, я вас спрашиваю, от солдата, который при равнении на почетный штандарт родной воинской части вынужден все время ухмыляться?!
Одним словом, вернулся Керли Ванг в Столицу и не узнал ее. Куда подевалась прохлада фонтанов, густая зелень скверов, голуби на площадях? Улицы перегорожены колючей проволокой, везде патрули, разумеется, комендантский час, горожане на принудительных работах - это все объяснимо. Но зачем массовые расстрелы пленных при обязательном присутствии населения, зачем публичные экзекуции каждого пятого из отступивших частей - этого Ванг своим скудным умом постичь не мог…
Теперь Ванг малевал вывески. В них, особенно после того как под Правом подписалась купеческая гильдия, было много нуждающихся. Каждый, кто имел хоть маломальское понятие о коммерции, заводил дело. Дело же предполагало рекламу. А какая реклама без вывески? А чем прикажете заниматься бывшему живописцу с подчелюстным ранением? Обнаженной натурой? Фронт, правда, отступил от Столицы, но гнилостное дыхание войны продолжало доноситься… Лицезреть красоток без намека на одеяние рассматривалось Ассамблеей как попрание Права на Целомудрие и дозволялось только убежденным Правомочным, посему спроса на пышнотелую розовость пока не было, вот и приходилось выписывать витые рога изобилия - в то время как гражданское население покупало продукты только втридорога на черном рынке; увесистые штуки мануфактуры - в то время как все склады были затоварены гнилым шинельным сукном; корсеты из уса глубоководной рыбы зен-хо, недавно опять вошедшие среди фрейлин в моду с легкой руки императорского адъютанта Керика - в то время как не хватало пуленепробиваемых лифчиков для вспомогательных дамских частей по строительству фортификационных сооружений!
Вчера, к примеру, Керли завершил монументальное полотно для "Бакалеи Почетного гражданина города и всей Империи Ганали Стеффо", и по данному поводу смог закатить невиданный по военным временам пир: пирог с медвежатиной, паштет из красноперки, восемь сортов черноовощья и три пузатеньких графина с бодрящей жидкостью! Эх, вспомнить и то приятно! Жаль только, гады в мундирах сладкий сон в объятиях жаркой Самжи помешали досмотреть! Но ничего, надеюсь, все выяснится… Перед Правом Правомочных невиновен, идите с миром восвояси, аминь!
Сопровождающие остановились перед массивной дверной панелью, обитой траурным бархатом. Керли опомниться не успел, как его встряхнули, больно ухватили за плечи, распахнули дверь и втолкнули внутрь.
Так и не очнувшийся до конца от ночных грез, он не сразу заметил в глубине помещения, озаренного мерцающим светом одинокой свечи, небольшого человечка, что-то выписывающего на листе бумаги, помещенной в центре громадного полированного стола. Чтобы дотянуться, человечку пришлось лечь животом на столешницу. Он отсвечивал лысиной, которой осталось доесть совсем чахлые островки растительности на полированном же черепе, и выглядел этаким добреньким гномом из детских сказок, но Керли вспомнил, как орал сосед, бедняга Глеш, когда его забирали в Ассамблею. Глеш, который скорее по недомыслию, чем по злому намерению, усомнился в необходимости продолжения военных действий на юге страны, о чем круглосуточно вещала сладкоголосая пропагандистская машина Императорского Генштаба… Нет, добреньким гномам дорога в Ассамблею заказана!
- Подожди, мой хороший, минутку! - ласково проворковал человечек, не отрываясь от писанины.
Керли помялся, не зная, чем заняться. Пальцы правой ноги горели. "Присесть, что ли?" Благо, вон сколько стульев у стены.
- Стоять! - негромко высказал пожелание человечек, словно видел лысиной, и по интонации стало понятно, что надлежит стоять.
Минута бежала за минутой, а хозяин кабинета продолжал выписывать буковку за буковкой, сопровождая каждую выразительной мимикой, словно проговаривал ее про себя. Это было смешно, и Керли хрюкнул.
- Тебе весело, мой хороший? - ласково спросил человечек, не поднимая головы.
- Прошу простить, э…
- Называй меня просто Генералом, - подсказал Генерал Права - третье, а может быть, и второе лицо в государстве.
- Виноват! - вытянулся во фрунт Керли Ванг, статс-рядовой имперского батальона Академии Художеств в отставке. Полтора месяца тыловой жизни не успели вытравить двухгодичную армейскую закваску.
- Ты не виноват, - сказал Генерал и вышел из-за стола. Потом добавил со значением: - Пока не виноват!
Росту он был вообще никакого, но Керли Вангу так уже не казалось - чин искажал перспективу.
Генерал приблизился к художнику и, заложив руки за спину, придирчиво осмотрел кандидата в пушечное мясо. Во всяком случае, Керли затылком почувствовал приближающийся запах передовой. Что значит для Ассамблеи Права какая-то бумажка, подписанная полковым лекарем? В этот момент Керли был готов на все, даже признать свои заблуждения относительно школы цветовых пятен, которую Правомочные всеми правдами и неправдами пытались насадить повсеместно, и к которой настоящие живописцы, а Керли, естественно, относил себя к таковым, питали вполне объяснимое отвращение.
- В это тяжелое время у Империи много забот, и ты мог бы ей помочь.
- Каким образом? - запинаясь, спросил Ванг. "Нет, забреют, как пить дать забреют!"
- Тебе, мой хороший, покажется странным, что я сейчас скажу, но ты мне поверь! Если поверишь, это будет лучше для всех, а для тебя в особенности. Только ты - маленький винтик в военной машине Империи, ты один способен выручить отечество в данный исторический отрезок времени!
Туповатая улыбка заиграла на узком лице художника. У него с детства выработалась подобная мимикрия, очень способствующая выживанию. Еще с тех времен, когда он начал служить мальчиком для растирания красок у великого Ордана Тонанго, прославленного создателя патриотических портретов, Керли автоматически вызывал подобную улыбку, когда не желал, чтобы те, кому она предназначалась, догадались о его истинных мыслях. Впоследствии улыбка часто выручала его на заседаниях коллегии пишущих маслом, а также, уже в военное время, при неожиданных налетах генштабовских инспекций для проверки в траншеях полного профиля наличия присутствия списочного состава частей первого эшелона.
- Я вижу, - довольным тоном отозвался Генерал Права на нехитрую уловку Керли, - ты - настоящий патриот! Конечно, на такое важное задание, которое предстоит тебе выполнить, следовало отправить не рядового, а, скажем, майора, или, на худой конец, капитана из настоящих проверенных Правомочных, но вот беда, как выявилось при последних медицинских исследованиях, у истинных ревнителей Права нет ни капли фантазии! Они не способны перевоплотиться в кого-нибудь, отличного от Правомочного! А там, куда я намерен тебя отправить, придется и перевоплощаться, и фантазировать, и еще много чего придется! Да…
- Извините, Генерал, но смогу ли я…
- Должен! - отрезал Генерал. Глаза его заблестели. - Судьба Империи зависит от этого!
- Но я художник, а не лицедей! - попробовал возразить Керли.
- В том-то и дело, мой драгоценный, в том-то и суть! Ты будешь смотреться куда убедительнее в чужой шкуре! Ни один актер не способен обмануть квалифицированного зрителя, ежели он, актер, искренне не верит в свое предназначение! А ты веришь, не так ли, крестничек?!
- Генерал, я, конечно, солдат, а солдат обязан верить генералам, это и в уставе записано. Я - солдат, но стать лазутчиком… За такое в военное время меня просто повесят!
- Там, куда я тебя направлю, не вешают. Пусть это тебя не волнует. Правда… Впрочем, об этом поговорим позже…
Глава 2
Прошлое: костер
Эрзам очнулся, когда Небесный Костер добрался до наивысшего положении на Золотой Дуге. Тени сделались малюсенькими, как буквицы у писца, когда тот пишет прошение на ими князя или любовную записку даме из свиты, которая не снимает серебряной маски ни днем, ни ночью, даже укладываясь спать на лавку в чужой палатке…
Лопатки затекли. Руки были завернуты назад и вверх и крепко-накрепко прикручены к шершавому столбу, в который упиралась голая спина. Но холодно не было, напротив вдоль позвоночника струился пот. День выдался жарким, а вот каким будет вечер - того бывшему княжескому бойцу не суждено уже узнать.
Ни куртки, ни вечно серой от намертво въевшейся дорожной пыли нательной рубахи на Эрзаме не было. Как ни странно, с него не сорвали ни кожаных штанов, ни узконосых сапог из мягкой кожи полярной верблюдицы, ни перевязи. По тому, как оттягивали ножны правое бедро, Гонэгг догадался, что и "Сам-восемь" на боку. Чиульды верили, что в Страну Вечной Осени бойцу следует являться во всеоружии…
- Зажигай! - донеслось, как из подземелья, и Эрзам догадался еще кое о чем. Стоит он на погребальном костре, предназначавшемся поутру не для него, и костер этот сейчас подожгут. Только теперь это не погребальный, а экзекуционный костер, но, как говорится, что меч, что удавка, - одно другого стоит!
Поднялся ветерок и донес запах смолистых поленьев, которые возят за ратью на специальных повозках. Ведь если кругом степь, дров для последних проводов не напасешься! С другой стороны, разве не приятно сознавать, что тебя, как высокородного, дым отнесет прямо в Страну Вечной Осени, где встретят крутобедрые девы, возьмут под руки и отведут к пиршественному столу, прогибающемуся под тяжестью дивных фруктов, дичины и заморских яств, а потом - что может быть лучше для бойца? - он будет сражаться один на один с самыми прославленными меченосцами и ловить благосклонные взгляды вышеупомянутых дев, и даже, если проиграет, раны сами собой затянутся, а кости срастутся, и так будет вечно!
Эрзам покрутил головой, чтобы избавиться от наваждения. Запах дыма вызвал в его душе целую гамму чувств, чего раньше он за собой не примечал: от открытой ненависти к тем, за кого он недавно с гордостью сражался, до пробудившегося только сейчас, в эту трагическую минуту, сострадания к несчастным, за казнью которых он прежде наблюдал с любопытством. Сказать по правде, костер - не такая веселая штука, как это представляется со стороны!
За зрением и обонянием восстановился слух, и до бойца донесся гомон толпы, собравшейся поглазеть на позорную смерть своего прежнего соратника. Смеялись дамы, и непринужденнее прочих Не- снимающая- серебряной-маски. Кто-то неистово молился, призывая Погонщика Туч, покровителя сирых и страждущих, отпустить грехи осужденному. Мордатые торговцы ругались из-за более удобного места. Вокруг костра в три ряда молчаливо застыли ратники в доспехах, и среди них князь на высокой резной подставке для ног, чтобы не упустить трепетный момент, когда запылает сердце взбунтовавшегося холопа…
Занялись подошвы сапог. Пальцам ног сразу сделалось неуютно. Эрзам попытался поджать ноги под себя, но это не удалось сделать, ноги тоже были прикручены к столбу.
- Ну как, свободный воин из рода Гонэггов, теперь ты познал, для кого я затеял костер? - в голосе князя послышалась усмешка. - Скоро ты станешь по-настоящему свободным!
Эрзам тщился ответить достойно, как подобает рожденному от Гонэггов, но распухший язык не повиновался.