Мгновение непостижимым образом растянулось почти в бесконечность.
Буш уставился на нападавшего, а в мозгу пронеслась целая вереница мыслей: "Эх, взглянуть бы на него хоть мельком, интересно все же знать, кто тебя убьет", и еще: "Да я его и впрямь знаю: тот малахольный из компании Лэнни, с крашеными волосами, и зовут его - ах, черт, Роджер ведь только что о нем говорил, как это я не запомнил? Чем все время занята моя голова? Собой, всегда только самим собой, и круто же мне придется… стоп: Стоун? Нет - Стейн! Ну…"
И тут лом наконец опустился, скользнув по лицу и шее и обрушившись на плечо. Буш мешком рухнул навзничь. Падая, он попытался вцепился в ногу Стейна, но сумел схватить только штанину. Стейн пихнул его не глядя, высвободился и бросился наутек, явно даже не вспомнив о своей спутнице.
Ни одна песчинка с юрской равнины не сдвинулась с места…
Двое дюжих парней помогли Бушу подняться. Как сквозь хлопок в ушах он слышал соболезнования и предложения довести пострадавшего до "Яйца". Вот уж чего ему сейчас меньше всего хотелось. С трудом отделавшись от сочувствующих, он потащился прочь от палаток; все внутри него крутилось гигантским взбесившимся смерчом.
Палатки наконец остались позади, но вокруг столпились туманистые строения пришельцев из будущего. Буш проскользнул сквозь них и нырнул в пышную густо-зеленую растительность.
Поблуждав немного и выйдя к свету, он оказался на берегу широкой небыстрой реки - той самой, которую они с Энн не так давно видели со взгорья. Он уселся возле самой воды, обеими руками держась за горящую шею. Мрачный лес среднеюрского периода насупленной бровью нависал над правым берегом, а по левому простирались болота и тростниковые заросли.
Буш тупо уставился на этот пейзаж; потом ему в голову пришло, что окружающий вид почти в точности совпадает с картинкой из учебника естественной истории. Да, той самой, из его школьного детства - как же давно все это было! До Странствий тогда человечество еще не дошло, но уже начиналось всеобщее помешательство на прошлом. Стоп, в каком это было году?.. Наверное, в две тысячи пятьдесят шестом - отец как раз только что открыл собственное врачебное дело. Тогда все сходили с ума по Викторианской эпохе. Ведь именно викторианцы впервые открыли доисторический мир; может, и сам Уинлок в ту пору был подхвачен всеобщей волной.
А на картинке учебника точно так же размещались река, болота, заросли экзотических растений; а еще там фигурировала симпатичная компания рептилий начала эпохи. Слева, помнится, красовался аллозавр, с гримасой гурмана склонившийся над опрокинутым на спину стегозавром. Тут же неподалеку прогуливался комптозавр; его короткие передние лапки были воздеты горе: ни дать ни взять доисторический священник, молящийся за упокой души собрата-стегозавра. Дальше - птеродактили, археоптерикс на ветке - словом, достаточно полный набор…
Каким простым выглядел этот нарисованный мир, как похож и в то же время не похож он был на настоящий! Настоящая юрская долина никогда не была бы так переполнена живностью. К тому же Бушу ни разу не приходилось видеть здесь птеродактиля. Может, они были редки или обитали только в другой части Земли. А может, они - лишь плод ошибки изобретательного палеонтолога девятнадцатого века, который собрал воедино кости разных существ. Занятно было бы, если бы птеродактили оказались попросту измышлением Викторианской эпохи наравне с Питером Пэном, Алисой и графом Дракулой.
Было облачно и душно - и, как на вспомнившейся Бушу картинке, никто из чудовищ не отбрасывал тени. Снова ему припомнился тот разнесчастный день, когда мать сказала, что больше не любит его, и подтвердила слова тем, что заперла его на весь день в саду. Буш хотел бы, чтобы симпатяга бронтозавр внезапно высунул голову из-под медленно струящейся воды: это помогло бы ему развеяться. Но водную гладь никто не тревожил. Потому как Эпоха Рептилий никогда не была так перенаселена, как Эпоха Людей.
Боль постепенно стихала, словно впитывалась в прибрежный песок. Буш попытался собрать разбегающиеся мысли и навести ясность хотя бы в некоторых из последних событий.
Ясно, Стейн решил, будто Буш преследовал именно его. Но если Стейн околачивался здесь, значит, Лэнни со товарищи тоже шляются где-то поблизости. Их присутствие объясняло и исчезновение Энн: Лэнни, вероятно, изловил ее и теперь держит под замком… Да нет же, старый параноик, все наверняка не так ужасно: она как пить дать сама помчалась к своему дружку, стоило тому появиться. И при этом бурно радовалась, что наконец избавилась от его, Буша, нескончаемой заумной болтовни. Что ж, пусть себе катится, скатертью дорожка! И все-таки, все-таки…
Но одно было предельно, кристально ясно: здесь ему больше нет дела ни до кого и ни до чего. Он огляделся и понял - даже Леди-Тень покинула его. Все, пора домой, хоть там его и ждет добрая головомойка в Институте. Его старое доброе "настоящее" уже заждалось его.
IV. Лишь нечто большее, чем смерть
Странствия Духа были сравнительно легким делом для освоивших Теорию Уинлока. Но возвращение в "настоящее" оставалось столь же болезненным и трудоемким процессом, как и появление на свет. Ведь, по сути дела, это являлось вторым рождением, и человеку грозили те же опасности, что и при появлении из материнского чрева. Какая-то еще не исследованная часть мозга вела Буша к намеченной цели в кромешной тьме по бесконечному лабиринту.
Но вскоре в его сознание ворвался свет. Он лежал на кушетке, и неизъяснимое спокойствие теплой волной растекалось по телу.
Наверное, он дома.
Буш медленно открыл глаза: да, так и есть. Он вернулся на Стартовую Станцию, с которой когда-то начал свой долгий путь.
Он находился в некоем коконе, в изолированной комнатке, не отпиравшейся с того зимнего дня две тысячи девяностого года, когда он отправился в прошлое. Прямо над его головой помещалась капсула, внутри которой поддерживалась жизнь кусочка ткани его тела и четверти пинты его крови. Они, как якорь, привязывали его к "настоящему", чтобы обеспечить его возвращение домой.
Буш сел, разорвав пластиковый кокон, - точно так же, как вылуплялись рептилии из своих Амниотических Яиц (пропади они все пропадом) - и оглядел комнатку. Часы-календарь, не дожидаясь вопроса, заявили, что сегодня вторник, второе апреля две тысячи девяносто третьего года. Вот так штука!
Буш и не подозревал, что отсутствовал так долго. Всегда чувствуешь себя ограбленным, когда по возвращении вдруг обнаруживаешь, сколько времени прошло в твое отсутствие. Ибо прошлое - это вовсе не реальность; это - воспоминания, иллюзия, если угодно. А реально настоящее существует только по той системе мимолетного времени, которую изобрело человечество себе во вред.
Выбравшись наконец из кокона-яйца, Буш посмотрел на себя в зеркало. Среди стерильного окружения он выглядел настоящим бродягой и оборванцем, чумазым похуже Энн. Он всучил свои мерки автомату, и через минуту из недр машины выскочил новый, с иголочки, комбинезон. Буш разделся, снял с решетки-обогревателя чистое полотенце и прошлепал в душ.
Каким блаженством показался ему тугой водопад горячих струй! Бушу снова припомнилась Энн, давно не мытая, затерявшаяся где-то в дальней, стародавней эпохе, что для него самого уже обернулась плитой песчаника. Теперь придется привыкать к мысли, что она была лишь одной из мимолетных точек на линии его жизни - пройденной и полустершейся в памяти. Поскольку нет никакой надежды на то, что они свидятся снова.
Через четверть часа Буш был готов к тому, чтобы покинуть свое убежище. Он позвонил, и на звонок явился служащий - отперев дверь, он ненавязчиво вручил вновь прибывшему счет за комнату и услуги. Буш тихо присвистнул, увидев количество нулей; но пусть об этом болит голова у других: все расходы возмещались Институтом. Надо бы явиться туда с отчетом, эдаким оправданием в том, что два с половиной года потрачены не зря. Но сначала - домой, исполнить святой сыновний долг. Все, что угодно, лишь бы оттянуть тягостный момент вручения начальству отчета.
Вскинув на спину ранец, Буш направился к выходу по коридору. По обе стороны мелькали двери - Два бесконечных ряда дверей, за которыми сотни таких, как он, бедолаг искали спасения в прошлом от настоящих проблем. В фойе, на потолке, расположился один из его группажей. Когда-то Буш очень гордился им; теперь он внушал ему отвращение - Борроу затмил все его шедевры. Запретив себе смотреть вверх, он вышел на улицу.
- …Такси, сэр?
- Подарок домашним, сэр, посмотрите!
- Цветы! Цветы! Всего минуту как с клумбы!
- Дядечка, дай десять центов!
Вот он и дома; уличные крики и шум вернули его к позабытой реальности. Казалось, все здесь было, как прежде. Пожалуй, из всего этого тоже получилось бы неплохая картинка для учебника. Итак, слева направо: мальчишка-попрошайка, затем бродяга, таксист, торговец-разносчик с лотком игрушек, отгоняющий прочь скверно одетого малыша. А на заднем плане - чистенькое здание Стартовой Станции, откуда он только что вышел, - инородное тело среди неказистых домов и неухоженных дорог.
Буш протолкался сквозь толпу у ворот и пошел было пешком, но передумал и вернулся к таксисту, который скучал, поплевывая в окно. Буш назвал адрес отца и спросил о цене. Ему немедленно сообщили требуемое.
- Да вы в своем уме?! На такие деньги я смог бы объехать всю страну!
- Теперь - навряд ли: цены взлетали несколько раз, пока вы там мотались по прошлому.
Это уж все время так, что верно, то верно. Буш взгромоздился на сиденье, шофер врубил мотор, и они тронулись в путь.
Цены ценами, но какой воздух! Ароматный, густой, насыщенный. Кислородные фильтры - хитроумные штуковины, этого у них не отнимешь; но они начисто лишают тебя чудесных ощущений дыхания полной грудью, и каждый раз открываешь для себя все это заново. А впридачу к волне запахов на Буша обрушилась целая симфония звуков. И даже самые резкие из них показались ему пленительной музыкой. Как же отрадно ощущать тепло каждого предмета, чувствовать его особенную, шероховатую или гладкую, поверхность!
Он сознавал, что, однажды попав в прошлое, он никуда от него не уйдет и что новое Странствие неизбежно. Но невозможность чувствовать, щупать, нюхать мир прошлого всегда его угнетала и заставляла стремиться домой. Вот такой парадокс. А ведь раньше ему думалось, что он пресытился этим сияющим, грохочущим, осязаемым миром…
Когда первая эйфория прошла, Буш увидел, что "настоящее" две тысячи девяносто третьего года далеко от совершенства - намного дальше, чем теперь прошлое две тысячи девяностого. Но, может, он просто слишком давно здесь не был? Может, мир рептилий стал ему просто привычнее, а потому ближе?
Глядя на развешанные где попало лозунги, которые он напрасно пытался понять, Буш сумрачно подумал, что на самом деле он остался чужим как в прошлом, так и в настоящем.
Остановка. Надо пропустить колонну марширующих солдат.
- А что, в городе сейчас беспорядки? - осведомился Буш.
Шофер ответил неясным жестом.
Буш долго не мог уяснить, почему улица его детства показалась ему теперь теснее, мрачнее и пустыннее, чем когда-либо в прошлом. Не оттого ведь, что окна кое-где были разбиты, а кое-где заколочены, не из-за прибавившегося на асфальте, - к такому зрелищу он уже привык. Только расплатившись с таксистом и обернувшись к родительскому дому, он вдруг понял причину: все деревья перед ним были безжалостно срублены под корень. В садике перед домом, сколько Буш себя помнил, всегда шелестели тенистые вишни: отец посадил их, когда только-только открыл практику. Сейчас они стояли бы в цвету.
Вымощенная плитками дорожка, по которой Буш зашагал к крыльцу, могла бы послужить своеобразной иллюстрацией к нынешнему отцу: растрескавшиеся замшелые плитки торчали, как гнилые зубы во рту.
Однако кое-что осталось без изменений. Медная табличка у двери все еще гласила: "Джеймс Буш, Хирург-Стоматолог". Под ней в пластиковом кармашке по-прежнему торчала карточка, написанная рукой матери: "Звоните и заходите". Когда дела пошли скверно, ей пришлось исполнять обязанности регистраторши при клинике отца. Еще одно доказательство того, что время идет по кругу: она и познакомилась с отцом, работая в той же должности.
Дернув на себя дверную ручку, Буш прошел без звонка.
Прихожая, она же приемная, была пуста. На круглом столике громоздились груды журналов, стены были увешаны всевозможными таблицами и диаграммами.
- Мама! - позвал Буш, скользнув взглядом вверх по лестнице.
Его голос гулко отразился от стен. Ни ответа, ни привета.
Он хотел крикнуть еще раз, но передумал, постучал в дверь кабинета и вошел.
Отец, Джимми Буш (он же Джеймс Буш, Хирург-Стоматолог), сидел в зубоврачебном кресле, глядя в сад через раскрытое окно. Он был облачен в домашние тапочки и расстегнутый белый халат, под которым красовался поношенный свитер.
Буш-старший медленно обернулся, будто его угнетало любое общество, кроме своего собственного.
- Привет, папа! Это опять я… Я вернулся!
- Тед, мой мальчик! А мы совсем тебя потеряли! Как чудесно, что ты здесь! Нет, ты и вправду вернулся?
- Да, папа.
При некоторых обстоятельствах просто невозможно говорить разумно.
Джимми Буш выбрался из кресла, и отец с сыном обменялись крепким рукопожатием. Буш-старший был примерно одного сложения со своим отпрыском. Правда, с годами он приобрел привычку как-то виновато сутулиться, и нечто застенчивое и нерешительное появилось в его улыбке. Джеймс Буш не относился к числу много воображающих о себе личностей.
- Я уж начал побаиваться, что ты никогда не вернешься. Такое событие надо отметить. Тут у меня есть чуть-чуть одного замечательного пойла. Шотландское - гибель для дантиста!
Он стукнул дверью белого шкафа, отодвинул стерилизатор и пузырьки и извлек початую бутылку.
- Прикинь-ка, сколько это теперь стоит, знаешь? Пятьдесят фунтов шестьдесят центов. И ведь всего-то пол-литра! Цены ползут и ползут. Они ползут вверх, а мы скользим вниз. Ох, и чем же все это кончится, ума не приложу. Как там:
Отчаявшись познать истоки бытия,
Необратимо тонем в суете…
Счастье для всех великих поэтов, что они не увидели нынешних дней!
Буш успел уже отвыкнуть от привычки отца вставлять излюбленные поэтические цитаты кстати и не к месту.
- Я только сейчас вернулся, папа, и сразу к вам. Даже отчета в Институт еще не посылал… А мама дома?
Отец смешался, а затем суетливо занялся стаканами.
- Твоя мать умерла, Тед. В прошлом году, десятого июня. Она до этого болела несколько месяцев. Она часто вспоминала о тебе, правда. Мы все очень жалели, что тебя нет с нами, но что мы могли поделать?..
- Да ничего… Конечно, ничего. Мне… мне очень жаль. Я никогда… Что-то серьезное? - Буш понял, какую несет чушь, и поправился: - То есть, от чего же она…
- Обычное дело. - Джеймс Буш произнес это так, как будто его жена имела привычку частенько умирать; он по-прежнему был поглощен своими стаканами. - Бедняжка умерла от рака. Но, благодарение Господу, больные раком кишечника не испытывают больших страданий… Ну - все равно, давай выпьем за здоровье!
Пораженный и подавленный, Буш не мог подобрать правильного ответа. Мать никогда не была счастливой женщиной, но воспоминания о редких часах ее счастья вдруг нахлынули, затопили все вокруг, и это было мучительно. Он разом опрокинул стакан.
- Мне… мне нужно время, чтобы уложить все это в голове. До сих пор как-то не верится. - Буш произнес это ровно и спокойно, не давая прорваться истинным чувствам.
Он поставил стакан на столик и вышел вслед за отцом через маленькую оранжерею в сад. Его старая мастерская помещалась тут же, во флигеле; он быстро устремился туда и запер за собою дверь.
Она умерла… Нет, не так, так нельзя… Она не могла уйти, оставив между ними столько всего невыясненного и недорешенного! Господи, если бы он только вовремя вернулся… Но с ней было все в порядке, когда он уезжал. Нет, он никогда и представить не мог, что его мать может умереть! К чему все эти треклятые законы природы, если…
Он до боли сжал кулак - это часто помогало ему удерживать эмоции внутри себя, как в крепком сосуде. Его бесцельно блуждавший взгляд упал на стену: Гойя, "Сатурн, пожирающий своих детей". Боже, какая гадость. Рядом - Тёрнер, "Дождь, пар и скорость": растворение - оно же разложение - тоже лучше и не смотреть. Одна из электрических скульптур тосковала на полке, покрываясь десятым слоем пыли, поломанная, давно позабытая. Собственные потуги Буша к самовыражению выглядели еще плачевнее: законченные и незаконченные холсты, наброски, зарисовки, проволочные каркасы, группажи - из последних. Болото, застой, безысходность.
Буш вдруг бросился на гору этого хлама, яростно колотя кулаками, ломая и увеча; он не слышал собственных хриплых выкриков и сдавленных рыданий. Затем все поплыло куда-то и рассыпалось на мириады кусочков.
Придя в сознание, он обнаружил, что полулежит в зубоврачебном кресле. Отец сидел рядом, рассеянно потягивая виски.
- Как я сюда попал?
- …Ну, как ты, в порядке?
- Скажи, как я сюда попал?
- Ты все бродил, бродил, потом, кажется, вышел… Надеюсь, виски тут ни при чем.
Буш не стал отвечать на эту болтовню похожей. Отец никогда его не понимал. Но в конце концов ему пришлось-таки собраться с мыслями.
- Как же ты теперь живешь, отец? Я хотел спросить, кто помогает тебе по хозяйству?
- Миссис Эннивэйл, соседка. Она - прелесть.
- Что-то не припомню ее.
- А она въехала только в прошлом году. Вдова - ее мужа убили в революцию.
- Постой-постой. Что еще за революция такая?
Отец подавленно перевел взгляд назад, посмотрев через окно на заброшенный сад, голый и безрадостный, на который изливались лучи холодного апрельского солнца. Не приметив нигде соглядатаев, отец несмело начал:
- Страна катастрофически разорилась. Все эти ваши Странствия Духа - ни с чем не соизмеримые расходы. Соломонова сокровищница, а доходов с них - никаких. Число безработных давно уже переросло миллион. Армия перешла на сторону недовольных, и вместе они задали хорошенькую трепку правительству и вышвырнули его вон. Ох, что тут творилось полгода назад - просто Содом и Гоморра. Твое счастье, что ты был в это время там, а не здесь.
Бушу припомнилось "Амниотическое Яйцо", процветавшее как никогда.
- Но ведь новое правительство не запретило Странствия?
- Куда ему! Теперь все прочно сидят на этой удочке, словно червячки на крючке. Ведь это - как виски или травка - входит в привычку и берет людей за глотку. Ну да тебе ли это объяснять… Теперь у власти стоят военные, но, говорят, на деле всем заправляет Уинлоков Институт. Говорят-то говорят, а мне-то что с того? Пришли тут один раз такие крутые типы, хватили кулаком по столу - и выложили приказ: ступай в казармы ковыряться в гнилушках этих громил в хаки. Ну я им в ответ: если вашим солдатам надо - пусть сами ко мне придут, их ноги исправно носят; а мне, говорю, уж восьмой десяток и потому начихать на вашу карманную артиллерию. Больше они сюда носу не казали.
- А что случилось с вишнями у дороги?