Впоследствии Кондратенков говорил, что это был самый смелый поступок в его жизни. Ему пришлось немало испытать на своем веку, но ни разу - ни в тайге, ни на ледниках, ни на горных реках, ни в пустынях, куда он забирался в своих экспедициях, и даже на фронте, в штыковой атаке, ему не нужно было столько смелости, сколько понадобилось для того, чтобы встать и сказать тихо, но явственно: "Я несогласен с профессором Роговым".
Одной этой фразой зачеркивались пятнадцать лет работы под руководством старого учителя, и прежняя диссертация, и заманчивая экспедиция в тропики, и все начатые исследования, и даже самая возможность работать с Роговым. Отныне Кондратенков брал на себя ответственность за самостоятельные решения. Пятнадцать лет исканий, ошибок, находок и сомнений, и опыт прежних экспедиций, и трехмесячная поездка по Украине, и кто знает, сколько бессонных ночей были вложены в эти пять слов: "Я несогласен с профессором Роговым".
Черные глаза начальника глядели вопросительно и строго.
- Я считаю, - пояснил Кондрагенков, - что грех опытных участков и полсотни сотрудников мало для решения проблемы.
- Ах, только-то? - удивился начальник управления. - И из-за этого вы бунтуете? Сколько же нужно участков, по-вашему? Четыре? Пять?
- Нужен опытный участок в шесть миллионов гектаров и тридцать миллионов сотрудников приблизительно, - решительно произнес Кондратенков.
Профессор Рогов ахнул. Начальник удивленно поднял левую бровь, но, убедившись, что Кондратенков не оговорился, указал ему глазами на кресло.
- Садитесь, - сказал он, - и рассказывайте подробнее. Видя, что его слушают внимательно, Кондратенков начал говорить со своей обычной убедительностью:
- Только вчера я приехал с Украины. Я осматривал там лесные районы и опытные лесонасаждения. Дорогой мне пришлось побывать в Дымере у академика Григория Ивановича Криниченко. И вот что я там услышал.
Перед Григорием Ивановичем была поставлена задача: улучшить кукурузу. Каждый из нас, селекционеров, получив такую задачу, взял бы участок для опытного поля и начал бы на своем опытном поле экспериментировать год, два, три. Как же ведет работу Криниченко? Он делает опытным полем всю Киевскую область. Он проводит беседы в обкоме и во всех райкомах, выступает в сельсоветах и колхозах. Он добивается, чтобы ни один звеньевой не снимал урожая, не осмотрев своего кукурузного поля. Он радуется, когда видит у контор в колхозах объявления: "За кукурузу с пятью початками - три трудодня". Опыт ставится на тысячах участков. Все кукурузоводы Киевщины становятся сотрудниками Криниченко. И в результате в течение одного лета найдена кукуруза с шестью и даже с семью початками. Выводится новый сорт, который ученый-одиночка на своем огороженном участке создавал бы три-четыре года.
И вот я предлагаю точно так же организовать работу с лесными породами. Нужно сделать так, чтобы каждый гектар защитных насаждений был экспериментальным полем, чтобы каждый участник лесопосадок стал нашим научным сотрудником, чтобы у нас на учете было двадцать или сорок миллионов лаборантов. Лес будут сажать на Урале и на Дунае, на тощих почвах и на жирных, в пустынях и в поймах рек, на буграх и в лощинах. Все разнообразие природных условий, все варианты тепла, света, влаги, почвы будут испробованы на этом гигантском участке. Нигде в мире, никогда в истории никто еще не сажал столько леса. И мы, лесоводы, не имеем права в эти дни замыкаться в лаборатории. Нужно смотреть не на чужеродный бамбук, а на наши массовые породы: на дуб, сосну, березу, клен, лиственницу, тополь. У нас будут миллиарды сеянрев, мы должны изучать их миллионами глаз и всей работой руководить из единого центра, с Иннокентием Николаевичем во главе. Я считаю, что селекцию быстрорастущих нужно организовать именно так. Результаты будут необыкновенными, их даже невозможно предвидеть.
Кондратенков высказал все это одним залпом, глядя прямо в глаза начальнику управления, и, только закончив, оглянулся на Рогова.
Старый профессор был не удивлен и даже не возмущен, а просто взбешен. Он с трудом мог говорить от негодования.
- Выступление доцента Кондратенкова (не "моего заместителя", не "Ивана Тарасовича", а "доцента Кондратенкова" - чужого человека) явилось для меня неожиданностью. То, что он предлагает, увлекательно, но несерьезно. Для науки это шаг назад. Мы, биохимики и физиологи, ушли далеко вперед от детской стадии пассивного отбора. Дерево в лесу растет именно так, как ему нужно. Естественная скорость роста продиктована ему природой. Отбор может улучшить породу на десять процентов в пределе.
- Пределов у природы нет и быть не может, - отчаянно спорил Кондратенков. - Стахановцы наших полей доказали это. Если. на просе при норме пятнадцать центнеров можно снять двести шесть центнеров с гектара, кто знает, какие возможности таятся в деревьях! Много ли у нас занимались селекцией лесных пород? Даже у садовых деревьев почти никто не обращал внимания на скорость роста…
- А работа профессора Рогова не нужна, по-вашему? - прервал начальник.
- То-есть изучение физиологии роста? Даже необходимо! Но только как часть в общем плане. Иннокентий Николаевич предлагает сначала учиться, потом выводить новые породы, потом сажать их, а я думаю, что нам некогда, нужно все делать одновременно; работать, учиться на работе и совершенствовать работу в ее процессе.
- Это значит разбрасываться и не делать ничего! - возразил с раздражением Рогов.
Начальник управления, видимо, колебался.
- Пожалуй, преждевременно было бы… - начал он.
Но здесь вмешался седой человек со шрамом на виске.
Много позже Кондратенков узнал, что это был инструктор Центрального Комитета партии Жолудев.
- Дай-ка мне слово, - сказал он. - Я думаю, сегодняшний спор можно решить только на опыте. Нужно, чтобы вы работали оба, каждый самостоятельно. Пусть это будет нечто вроде дружеского соревнования.
Так началось долголетнее соревнование между профессором Ротовым и Кондратенковым. Но, к сожалению, дружеским оно не было, потому что Рогов никогда не мог простить своему ученику неожиданного, как он выражался, "удара".
Глава 6. Кондратенков собирает людей
Итак, оба ученых приступили к работе. Профессор Рогов выехал в чужие страны изучать бамбук, а Кондратенков у себя на родине начал собирать тридцатимиллионную армию будущих сотрудников.
"Сперва я ездил полгода без перерыва" - так говорил Иван Тарасович об этом периоде своей жизни. И действительно, сколько нужно было ездить, сколько нужно было выступать, объяснять, спорить, увлекать, убеждать, высмеивать, доказывать, громить и зажигать, чтобы люди услышали слова Кондратенкова, заинтересовались его делом, помогли ему!
Написав инструкцию для лесотехников и две брошюры - одну для колхозников, другую для юных натуралистов, Кондратенков в начале декабря выехал в степь. В министерстве он получил новенький автомобиль "ГАЗ-67", на счетчике которого стояли цифры "000015". К концу апреля, наездив одиннадцать тысяч километров по проселкам двадцати семи областей, Кондратенков поставил машину на ремонт. За это время он сделал сто девяносто семь докладов о лесопосадках в обкомах, райкомах, сельсоветах, избахчитальнях, редакциях газет, школах, санаториях, на колхозных собраниях. Сто девяносто семь больших, официальных выступлений! А сколько было маленьких, неофициальных- в железнодорожных вагонах, за столиком в чайной, в коридоре сельсовета, в хате, где Кондратенков остановился на ночевку, в собственной автомашине перед случайным попутчиком, попросившим подвезти, а больше всего на лесопосадках, там, где шумливые тракторы волочили за собой пять, а то и семь посадочных машин "ПЧ" и ритмично наклонялись рабочие, вкладывая в свежие борозды черенки.
Кондратенков объехал двадцать семь степных областей, и всюду он видел, как пробивается к свету нежная зелень будущих лесов. Леса сажали колхозники и горожане, ученые-агрономы и мичуринцы-любители, седые старики и школьники. Покрывались зеленью распаханные прямоугольники полезащитных полос, размытые края оврагов, сыпучие пески, пыльные пустыри у заводских поселков. О лесах говорили в научных институтах и в начальных школах, в лекционных залах и на пашнях. Поэты писали стихи о лесах, вопрос о лесах обсуждался в партийных комитетах.
Однажды Кондратенкова пригласили выступить в обкоме партии с докладом на специальном совещании, посвященном лесопосадкам. Ожидая своей очереди, Кондратенков слушал, как выступали секретари райкомов, представители земельных отделов, редакторы районных газет. Разные люди разными словами говорили о своих конкретных задачах, но Кондратенков видел одно: великую зеленую стройку с миллионами рабочих. Для этих миллионов работал он сам, эти миллионы хотел вовлечь в свой труд.
И сам он, выступая, говорил не столько о своих агротехнических планах, сколько о методе, о том, что участие колхозников в научной работе помогает стереть грань между физическим и умственным трудом, что это важный шаг для подъема культуры на селе, для ликвидации противоположности между городом и деревней, что при коммунизме все академии будут окружены сотнями тысяч нештатных помощников. И партийцы, люди, посвятившие жизнь борьбе за коммунизм, горячо поддержали начинание Кондратенкова. Обком вынес особое решение: "Считать работу доцента Кондратенкова своевременной. Поручить низовым ячейкам обеспечить связь между московским ученым и полезащитными звеньями".
Иван Тарасович вышел из зала заседаний окрыленный. Ему хотелось как можно скорее ехать на село, чтобы с каждым человеком поговорить о лесах, каждому передать свой энтузиазм. И он не утерпел, чтобы тут же, у ворот обкома, не сказать сторожу:
- Удивляюсь на тебя, батька! Сидишь целый день у ворот, целый день пыль глотаешь. Что бы тебе садик посадить? И тень, и зелень, и воздух хороший.
- Да я уж стар, милок! - отмахнулся сторож. - Не доживу, чтобы выросли.
И тогда Кондратенков сказал, присаживаясь на скамейку:
- Это верно: медленно растут деревья. Вот я как раз и хочу ускорить это дело. И если бы ты, старик, и старики всей нашей страны помогали мне…
А полчаса спустя он уже стоял на трибуне в Доме пионеров и, глядя в темный зал, где видны были только блестящие глаза, говорил с увлечением:
- Вы, ребята - большинство из вас, - родились в степи и по-настоящему не знаете, что такое лес. А лес, должен вам сказать, интереснейшая вещь, и не только для урожая, не только для климата, но и для вас - молодежи. Вы ходили когда-нибудь за грибами? Нет, конечно. А встречали вы настоящий малинник, где ягоды можно обирать горстями? А случалось вам быть в лесу на охоте или проводить военную игру, или путешествовать по компасу в чаще, или просто играть в прятки за стволами?.. Я слышу, вы смеетесь. Вы думаете: "Когда лес вырастет, нам будет не до пряток". Согласен с вами: лес растет недопустимо медленно, не по нашим темпам. Надо искать и создавать новые деревья, чтобы они росли быстрее вас, чтобы вам не приходилось их дожидаться. А вы хотите мне помочь? Хотите? Только нужно работать по-взрослому, всерьез, не бросать, если наскучит. Помнится, лет тридцать пять тому назад, когда я учился в приходской школе, мне очень хотелось поскорее стать большим и принять участие в настоящем деле. Правда, тогда, до революции, нелегко было найти настоящее дело. А у вас таких возможностей непочатый край.
"Главное, чтобы люди с душой взялись" - в этом Кондратенков был убежден. И у каждого встречного он искал путей к этой самой "душе", которую так нужно было зажечь.
Конечно, это не всегда удавалось. Вот, например, в одном лесничестве в Воронежской области, после двухчасовового разговора о гнездовых посадках, директор питомника, усталый и обрюзгший человек с аккуратно подстриженной, холеной бородкой, уверенно возразил:
- Для того чтобы ниспровергнуть законы науки, нужны убедительные эксперименты. Где они? Покажите мне взрослые деревья, выросшие в гнезде.
Директор был убежден, что он сразил приезжего. "Покажите мне взрослые деревья" - разговор откладывался на ближайшие десять лет. Но Кондратенков через голову скеп; иха обратился к лесникам:
- А что, деды, разве в вашем лесу нет такого места, где желуди осыпались, проросли сами собой и молодняк не пропалывался?
И, конечно, лесники вспомнили. Хотя лес содержался в образцовом порядке и от дерева до дерева было не меньше полутора метров, но в сорок втором году, когда близко был враг, на седьмой просеке не закончили расчистку, и там выросли безнадзорные дубы.
Час спустя Кондратенков уже стоял на седьмой просеке, где в рост человека поднималась дружная поросль молодых дубков, а директор, пряча в землю глаза, неуверенно говорил:
- Безусловно, это наглядно, но все-таки мы не можем в этом году. У нас этот вопрос не включен в план научных работ.
Очевидно, бумажную душу этого человека можно было пронять только казенной бумагой.
И снова шли выступления, и споры, и доклады, и горы писем, требовавших ответа, и снова беседы, и снова объяснения… А маленький Андрюша, наслушавшись разговоров о росте деревьев, вызвал скандал в детском доме, обругав приятеля "клеточным тургором". Слово было непонятное и потому казалось очень обидным. Андрюша и сам не знал, что это такое. Просто он недавно выучился чисто выговаривать букву "р", и ему очень понравилось звучное слово: "тургор"(Тургор - внутреннее давление клеточного сока. От него зависит упругость тканей, рост клеток и движения растений, например закрывание листьев у мимозы.).
Вернувшись в Москву, Кондратенков разослал самым надежным корреспондентам семена быстрорастущих пород, известных ранее и недавно выведенных: тополя канадского, лиственницы, белой акации, тополя быстрорастущего. А сам приступил к организации двух питомников: одного - под Москвой, а другого-на левом берегу реки Урала. Это было очень трудное время в жизни Ивана Тарасовича. Трудное потому, что нужно было продолжать работу с прежним напором, а показывать было нечего. И все чаще в коридорах министерства, посмеиваясь, останавливали Кондратенкова недоброжелатели - нашлись и такие среди учрежденческих агрономов. Это были ученые от канцелярии, люди, гордые своим дипломом, но, кроме диплома, не имевшие за душой ничего и крайне оскорбленные тем, что Кондратенков вводит в "священную науку" "неграмотных, - как они выражались, огородников и дровосеков".
- Ну, как у вас дела, дорогой Иван Тарасович? - говорили они с мнимой предупредительностью. - Всё упорствуете? Ну, ну… А вы слыхали последний доклад профессора Рогова? Любопытно у него получается.
Действительно, работа Рогова продвигалась вперед, и, честно говоря, даже гораздо быстрее, чем предполагал Кондратенков. Иннокентий Николаевич успешно провел свою индийскую экспедицию, привез семена шестнадцати пород гигантских быстрорастущих бамбуков, в том числе трех видов, еще никем не описанных, и очень удачно акклиматизировал их на отведенной ему опытной даче в Колхиде.
В эту пору в печати частенько появлялись статьи Рогова, главным образом о росте экзотов (то-есть чужеземных растений), написанные характерным для профессора спокойным, несколько старомодным стилем с периодами ка полторы страницы. Затем в "Известиях Академии наук" было напечатано пространное сообщение о гибридах бамбука: профессор Рогов скрестил цейлонских гигантов с малорослым курильским бамбуком и получил удачное сочетание - быстрорастущую, крупную и выносливую породу.
А что мог противопоставить этому Кондратенков? Он терпеливо объяснял, что ждет успеха в конце будущего года, что лесопосадки только разворачиваются; нужно, чтобы деревья тронулись в рост, и тогда уже выбирать из них лучшие, те, которые могут служить материалом для выведения быстрорастущих пород. Это были разумные рассуждения, но все-таки только рассуждения, только обещания. И многие пожимали плечами, а другие посмеивались.
- Неудачный партизанский набег на науку! - язвили они.
Можно представить себе, как обрадовался Иван Тарасович телефонному звонку Жолудева, того самого инструктора ЦК партии, который присутствовал на памятном совещании в министерстве. Оказывается, в ЦК следили за работой Кондратенкова, интересовались подробностями.
- А на шушуканье, - сказал Жолудев, - вы не обращайте внимания. Делайте свор дело. Мы вам доверяем и поддерживаем вас. Сострить можно по любому поводу - и за и против. Но это всё слова. А вы на их слова - фактами, фактами…
Неожиданно быстрый успех принесла Кондратенкову Дуся Голубцова.
В сущности, Дусю Голубцову надо было бы называть Авдотьей Ильиничной - в ту пору ей исполнилось тридцать пять лет. Она была уже директором МТС и матерью двух детей, но все-таки вся страна называла ее уменьшительным именем, как бы в память о тех годах, когда впервые прославилась упрямая и настойчивая девушка Дуся, во что бы то ни стало решившая стать трактористкой.
Мы уже забыли то время, когда трактор в селе был еще новинкой, а женщина на тракторе - чем-то сверхъестественным. Сейчас смешно говорить об этом, но когда Дуся впервые выехала в поле, старики прогнали ее камнями. "Не дадим бабе портить пашню!" кричали они.
Затем Дуся получила признание, которое ждет в нашей стране людей, любящих труд. Когда ее бригада вышла на одно из первых мест в Советском Союзе, девушку пригласили в Москву. Ей выпало счастье побывать в Кремле и говорить с великим вождем народов.
- Вы хорошо поработали, - сказал ей Иосиф Виссарионович.
И гордая, счастливая Дуся дала ему слово работать еще лучше. С той поры из года в год она регулярно повышала выработку, всякий раз перевыполняя свои обязательства.
За Дусей прочие установилась репутация человека, который может все. Она понимала свое дело, верила в труд, в людей и в себя, и в этом был секрет ее успеха. Сто раз она повышала свою выработку и всегда знала, что можно найти способ превзойти себя в сто первый раз. Дусю звали в отстающие МТС налаживать работу. Она приезжала и действительно налаживала. А местные горе-работники, видя, что дело пошло, только разводили руками.
Кондратенков заехал на МТС Голубцовой мимоходом, уже в самом конце своего путешествия. Он застал директора в диспетчерской. Радист принимал сводки из тракторных бригад, а Голубцова отмечала на карте вспаханные участки и время от времени, подходя к микрофону, отрывисто спрашивала:
- А почему у вас горючее на исходе? Когда брали? А где вторая бочка?
Наконец перекличка закончилась. Голубцова обернулась к приезжему.
- Слушаю вас, - сказала она.
Иван Тарасович начал с самого начала - с государственного плана полезащитных полос. Но в ту же минуту в диспетчерскую ворвался гидротехник, мгновенно завалил стол чертежами, и Голубцова с просветлевшим лицом увлеклась разговором о сваях, копрах, шлюзах и водосливе.
- Но чтобы в каждом доме был свет, чтобы школьники глаза не портили, говорила она.
А техник, шумный, многословный, сам похожий на бурную речку, сыпал в ответ скороговоркой:
- Главное дело - проводка, Авдотья Ильинишна… С монтерами туго, Авдотья Ильинишна… Бели бы вы, Авдотья Ильинишна, сами съездили в район, Авдотья Ильинишна…
Потом приходил кладовщик, доказывал, что необходим новый навес; председатель соседнего колхоза жаловался, что ему мелко пашут ("Проверим", сказала Голубцова), а другой просил, чтобы Дуся похлопотала о грузовой машине.
- Ты, Дуся, у нас депутат, ты государственный человек, - говорил он, - ты все можешь.