Некто краснолицый Стенхоуп - кажется капитан - стоял у доски и вращал глазами на Буша. Весь взвод тоже вылупился на него как один, а Вояки нехорошо хихикали и пихали друг друга локтями.
- Морить клопов, - услужливо шепнул кто-то сбоку.
- Морить клопов, сэр! - отчеканил Буш, вытянувшись в струнку.
Взвод так и повалился со скамей, схватившись за животы. Вояки истерично гоготали, колотя по полу пудовыми сапожищами.
Стенхоуп оглушительно рявкнул - и порядок вскоре восстановился.
- Буш, я спрашивал вас, для чего мы употребляем морковь. Вы корчили из себя шута. После занятий я с вами разберусь.
Буш послал ему в спину взгляд, исполненный презрения.
Он промаршировал от галерки к кафедре, когда после занятий его товарищи понуро вытекали из класса, и встал, ожидая, пока лектор-офицер удостоит его внимания.
- Вы развлекали аудиторию за мой счет.
- Ни в коем случае, сэр. Я просто спал.
- Спал?! То есть вы хотите сказать, что спали, пока говорил я?!
- Я измотан до чертиков, сэр. Этот курс так и напичкан беготней.
- Чем вы занимались до Революции?
- Я художник, сэр. Делал группажи и тому подобное.
- А… Так как вас зовут?
- Буш, сэр.
- Это я знаю. Ваше полное имя.
- Эдвард Буш.
- Ну, тогда я видел ваши работы. - Стенхоуп, казалось, слегка смягчился. - Я сам был архитектором до того, как нужда в архитектуре отпала. Право слово, я восхищался некоторыми из ваших работ - особенно той, что на юго-западной Стартовой Станции. Кое-что явилось для меня настоящим откровением. У меня даже есть - то есть был - ваш каталог… В общем, я счастлив познакомиться с вами, даже в таком окружении и обстановке. Ведь вы, я слышал, опытнейший Странник?
- Да, я давно этим занимаюсь.
- О Господи, а здесь-то вы почему? Ведь вы - поверенный самого Уинлока!
- Как раз поэтому я и здесь, вероятно…
- Да… правда. Я и забыл. Что вы там себе думаете о конфликте Силверстона и Уинлока? Разве не кажется вам, что многие идеи Силверстона очень здравы, хотя и необычны?
- Я не знаю, сэр. Не знаю.
Стенхоуп улыбнулся:
- Здесь больше никого нет; со мной вы можете быть откровенны. Ведь правда, не дело это - ну то, что Режим преследует Силверстона? Как вы думаете?
- Я уже говорил вам, сэр: вы составили весьма основательный курс. Я не могу думать больше. И своих суждений у меня не осталось.
- Но у вас, у художника, в таком деле должны быть весьма определенные суждения!
- Нет, никак нет, сэр! Волдыри на руках и мозоли на ногах, и никаких суждений.
Стенхоуп рывком встал:
- Вы свободны, Буш. И учтите: еще раз замечу, что вы спите на моих лекциях, - разделаю под орех!
Буш зашагал прочь с каменным лицом. Но только он вышел за порог, как это выражение сменилось злорадным и самодовольным. Нет, шалишь: голыми руками меня взять не так-то просто!
Однако мысль о том, что Режим преследует Силверстона, все не шла у него из головы. Это было действительно похоже на правду. Зачем только, интересно, им понадобилось его суждение об этом?
Прошло еще две недели, прежде чем он получил ответ на свой вопрос. И эти недели, как и предыдущие дни, были заполнены бессмысленной стрельбой, беготней и козырянием. Но наконец взвод впитал последний поток словоблудия на последней лекции, поразил последнюю мишень, пырнул ножом последнее соломенное чучело, пробежал последнюю милю. Они бодро промаршировали заключительные испытания, за которыми последовали личные собеседования с каждым. Так и Буш вскоре очутился в лекционном бараке, с глазу на глаз с лысым, как бильярдный шар, капитаном Хауэсом и капитаном Стенхоупом.
- Присядьте, - начал Стенхоуп. - Мы немного поспрашиваем вас - проверим ваши знания, а заодно и быстроту реакции. Итак, что неверно в утверждении:
Мир первозданный, тьмой окутан,
был скован вечной ночи сном.
Сказал Господь: "Да будет Ньютон!" -
и осветилось все кругом.
- Это точная цитата - из кого? - из Поупа, наверное. Да, так. Но утверждение неверно целиком: Бога нет, а Ньютон осветил куда меньше, чем вообразило его поколение.
- Что вы думаете о противостоянии Уинлок - Силверстон?
- Я ничего не думаю, сэр. Я не знаю.
- Что неверно во фразе: "Власти продолжают несправедливые гонения Силверстона"?
- "Гонения на".
- А еще? - Стенхоуп насупился.
- Еще? Не понимаю.
- Быть такого не может!
- Что за власти, сэр, что за Силверстон? Я ничего не понимаю.
- Вопрос следующий… - И они погнали Буша по лабиринтам подобной чепухи, чередуясь с вопросами. Но и у этой трагикомедии оказался какой-никакой конец.
Капитан Хауэс прокашлялся и произнес:
- Курсант Буш, мы рады сообщить, что вы успешно прошли испытания. Ваш результат - восемьдесят девять очков из ста, и вы, как нам кажется, идеально подходите для Странствий Духа. Мы надеемся заслать вас в прошлое с особым поручением в ближайшие дни.
- Что за поручение?
Хауэс натянуто рассмеялся:
- Хватит с вас на сегодня. Ваше обучение окончено. Расслабьтесь, отдохните! Капитан Стенхоуп и я объясним вам все завтра утром. Так что до половины десятого утра вы свободны - радуйтесь и празднуйте!
Он выудил из-под кафедры бутыль и торжественно вручил ее Бушу.
Когда оба наставника ушли, Буш с некоторым любопытством оглядел бутылку. Броская наклейка гласила: "Черный Тушкан Особый: Настоящий Индийский Виски. Изготовлено в Мадрасе по Запретному Рецепту". Буш открутил металлическую пробку, осторожно потянул ноздрями воздух, и его бросило в дрожь. Спрятав бутыль под форменной тужуркой, он понес ее в жилой барак.
Бравые Вояки уже вовсю кутили, опрокидывая в глотки кружки мутной мерзости. Буша встретил громогласный хор приветствий и тостов. Все они были уже зачислены бойцами новой, наспех испеченной Полиции Прошлого; всем положен был недельный отпуск - его они, по всем приметам, намеревались в прямом смысле ухнуть в бутылку.
Буш презентовал им "Тушкана по Запретному Рецепту". Усевшись с ними на пол, он приметил тут же сержанта Прунделя, чьим самым деликатным обращением к ним было - "грязное стадо верблюдов". Сейчас тот же Прундель, паря в облаке винных паров, обрушил ручищу Бушу на плечо.
- Парни! Вы - мой лучший взвод! Куда ш мне без вас? Завтра - опять к-куча вонючих новобранцев… шморкать им носы, и все такое… Вы - мои товариш-ши, на-стояш-шие дрруз-зя!
Буш потихоньку плеснул "Тушкана" в его кружку.
- Буш! Ты - мой луч-чий друг! - возгласил Прундель в очередной раз - и тут же грянули оркестр и хор какофонической музыки: гремели и бряцали кружками, ложками, жестяными банками, а также свистели, вопили и горланили песни (каждый - свою). Буш сам не заметил, как глотнул "Тушкана" - и в тот же момент был пьян, как сапожник.
А через час весь барак сковало холодное оцепенение. Прундель вывалился в черный проем двери и исчез в ночи. На полу и на нарах, в причудливых позах застыли бражники; кое-кто оглушительно храпел. Только одинокий силуэт маячил в дальнем углу; человек этот полустоял, опершись на стену, и в руке его каким-то чудом держалась бутылка. Он гнусавил, запинаясь, разудалую песню:
…Он поймал того малька,
Дал под зад ему пинка…
Скоро в бараке воцарилась тьма и тишь. Буш лежал на нарах, уставившись в потолок. Он понимал, что не спит, но ледяной ужас уже оцепенил его; и в этом состоянии смутно различалось что-то знакомое.
Рядом послышались голоса, а затем показались четверо в белом. Они окружили его постель, и кто-то из них произнес:
- Он все равно не понимает ни слова из того, что ты говоришь. Он воображает, будто находится совсем в другом месте, может, и в ином времени. Ну разве он не законченный тип кровосмесителя?
Мысль о кровосмешении встрепенула его: он приподнялся - и тут же стены призрачной комнаты, усеянной безжизненными телами, поплыли во все стороны, увеличив ее до неимоверных размеров. Но четверо никуда не делись. Сам потешаясь в душе над разыгравшимся воображением, он спросил:
- Ну и где же, по-вашему, я нахожусь?
- Тсс! - увещевал один из призраков. - Тише, а не то разбудите всю пехоту. У вас - анемия и галлюцинации, разумеется, это как у всех.
- Но ведь окно раскрыто, - запротестовал Буш. - Где же мы, в конце концов?
- В Карфильдской психиатрической больнице. Мы давно наблюдаем за вами, ведь вы - Амниотическое Яйцо.
- Ну вы даете, - буркнул Буш в ответ, снова опустился на подушку - и тут же погрузился в сон.
Наутро он минута в минуту явился в лекционный барак, хотя в голове молоты без устали стучали по наковальням. Вскоре прибыли Хауэс и Стенхоуп - оба в штатском. Курс был окончен. На плацу тусовались разрозненные осколки бывшего Десятого взвода - незнакомые в незнакомой одежде, обмениваясь на прощание сальными словечками.
Оба офицера уселись напротив Буша на скамью.
- Мы не сомневаемся, что вы почтете за честь миссию, которую возлагает на вас правительство. Но перед тем как посвятить вас в ее суть, мы сочли необходимым разъяснить кое-что.
Наша страна, и с нею весь мир, вступила в эпоху великого разброда и хаоса - это вам должно быть известно. Новая теория времени вынула стержень из всего миропорядка. Это касается в основном Запада - Европы и Америки. На Востоке почти все осталось по-прежнему; это и понятно - у них совсем другое восприятие Длительности.
Генерал Перегрин Болт просто обязан был взять страну в железный кулак. Крепкая вожжа необходима еще долгие годы, пока мы не адаптируемся к новым условиям… А поэтому нужно в самом корне пресекать возможные посягательства на здание нового порядка, так старательно нами возводимое.
- Что это за посягательства?
Хауэс (говоривший все время) заметно смешался:
- Ну… Идеи часто оказываются опаснее, чем вооруженный бунт. Вам, как интеллектуалу, это должно быть известно.
- Я уже не интеллектуал.
- Да, простите. Но вы представьте себе: а вдруг появится некая новая идея о сущности времени и жирным крестом перечеркнет общепринятую? Это же мигом отбросит нас в пропасть - туда, откуда мы чудом спаслись несколько месяцев назад!
Буш тут же все понял. Все сказанное могло пролить свет на тайные страхи Режима, а значит, и самую болезнь эпохи… Что-то в лице Хауэса навело его на эту мысль. Офицер откровенен настолько, насколько было возможно. Но он явно запрятал в глубь себя что-то значительное и, видимо, за спиной у Стенхоупа намекал на это Бушу - правда, туманно.
Заговорил Хауэс:
- Видите ли, все дело во времени. Все, чем жив человек, и все созданное им основано на идее, что время направлено, и направлено совершенно определенным образом. Идея эта явно изобретена человеком в те времена, когда истина была загнана в потайной угол нашего подсознания и там тщательно скрыта. Верна она или нет, не нам судить, но она - основа всего миропорядка, а значит, и порядка у нас в стране. А потому (цитирую) "развитие любых зловредных теорий должно пресекать, дабы не вернуться назад к Хаосу".
- Но, как я догадываюсь, зловредные теории все же существуют.
Буш наперед знал ответ и мог бы предугадать фразу Стенхоупа слово в слово.
- Вы верно догадываетесь. Ренегат Силверстон, в прошлом коллега Уинлока, сеет в умах наших граждан семена опасного вздора.
- Начинается охота на ведьм?
- Не шутите с этим, Буш, это вовсе не весело. Силверстон - не столько еретик, сколько изменник. Он уже обвинен заочно в измене и посягательстве на государственный строй. А потому его, как вы понимаете, необходимо обезвредить.
Буш гадал, что же за этим последует. Из всего услышанного он заключил, что Силверстон - тоже Странник хоть куда, и если скрывается, то… Значит, властям нужен некто, искушенный в Странствиях, чтобы выследить Силверстона и, возможно, убить. Нужно ли говорить, кем будет этот некто?
Хауэс прочел что-то по глазам Буша, понял, что разъяснения излишни, и продолжил:
- Вот ваша миссия, Буш, - я надеюсь, вы будете достойны такой чести. Ваша задача - разыскать и уничтожить Силверстона. По нашим сведениям, сейчас он скитается где-то во Времени, возможно, под ложным именем. Мы, со своей стороны, окажем вам всяческую поддержку.
Он вспомнил наконец о папке, которую все это время мусолил в руках, и протянул ее Бушу.
- Вам будет предоставлено увольнение на сорок восемь часов, после чего получите обмундирование, снаряжение, достаточное для того, чтобы не возвращаться лишний раз с пустыми руками. Мы позаботимся о вашем отце: "Черный Тушкан Особый" он непременно оценит. Вам следует изучить досье и ознакомиться по возможности подробнее с делом Силверстона - конечно, не забивая себе головы его бреднями.
Буш уловил в голосе Хауэса что-то - легкий намек на двусмысленность; но перед глазами маячило все то же каменное лицо. Буш сосредоточился на объемистой папке. Одним из первых документов в ней было чуть ли не единственное фотоизображение Силверстона. Оно являло человека с носом несколько удлиненным и крючковатым, длинными же седыми космами и грязно-белыми усами. И хотя глаза позировавшего были серьезны и устремлены в никуда, губы едва заметно кривила усмешка. При их последней встрече волосы этого человека были коротко пострижены и окрашены, усы сбриты. Но Бушу не стоило труда узнать в портрете Стейна.
- Постараюсь сделать все возможное, господа, - скрепил договор Буш, вставая. Оба офицера по очереди тряхнули его руку.
VIII. Напутствие Вордсворта
Знакомый фургон доставил Буша к отцовскому дому и сгрузил у калитки. В ранце его, кроме необходимых вещей, бултыхалось несколько бутылей "Черного Тушкана" - подарок благодарного правительства.
Буш постоял на тротуаре, провожая взглядом удалявшийся фургон. Весна в его отсутствие сменилась душным пыльным летом. Из-за вздымаемых колесами вихрей пыли фургон вскоре превратился в мутное облако. Если срочно не восстановят муниципальные службы, подумал Буш, эта улица скоро станет хуже проселочной дороги. Из водосточных канав пробивались космы травы и чертополоха. Вишневые пеньки в отцовском саду скрылись за плотной стеной крапивы (чем не пример единонаправленных перемен?).
Буш теперь вслушивался в себя и решал: чувствует ли он облегчение, вырвавшись из смрадного вихря Десятого взвода. Да, это было похоже на избавление от смирительной рубашки. Он чувствовал, что не может пока войти в отцовский домик; нужно было подвыветрить из себя всю эту мерзость… Буш вдруг рассмеялся, поскольку на ум ему пришла одна штука, которую он мог бы сконструировать. Она состояла бы из неровных металлических пластин (изображающих, понятно, минуты и секунды), продетых сквозь пару птичьих клеток. Можно было бы заняться этим, пока его дар не возвратится к нему.
Запрятав в зарослях ранец с виски, он бесцельно побрел по пустой улице - туда, где только что исчез фургон. Все в округе было блекло, мрачно, безжизненно. Он подумал вдруг о сексе и постарался воскресить в памяти образы Энн и даже миссис Эннивэйл, но обнаружил, что не помнит их лиц. За последний месяц его, похоже, покинули все желания - в том числе и это. Оголтелость и сумасшествия военных с их муштрой Буш воспринял как симптом серьезнейшей болезни человечества. В противном случае, как могло оно допустить такое явное и безнаказанное уничтожение личности и воли?
Буш блуждал по близлежащим улочкам; в конце одной из них обнаружился старый заросший пруд, которого он никак не мог припомнить. Невидящими глазами смотрел он на полузатонувшие старые ботинки, шины и пустые банки из-под консервов. Но в мозгу его не запечатлевалось все это, ибо мысли его были далеко.
Голоса, раздавшиеся где-то поблизости, нарушили ход его раздумий. Доносились они, по-видимому, из полуразрушенного домика у самого пруда. Буш не разбирал слов, пока ухо его не уловило имя Болта; Тогда он стал слушать внимательно.
- …Нам стоит поспешить, чтобы упредить Болта!
- Да, чем скорее, тем лучше. Сегодня же, если удастся наладить связь с подкреплением. Вся загвоздка была только в деньжатах, но теперь…
В дальнейшем обрывочном разговоре часто упоминалось и другое имя… Глисон не Глисон, но похоже.
Буш на цыпочках прокрался к развалюхе и заглянул в окошко сквозь мутное стекло. В полумраке проступили профили двух негров и двух белых; они оживленно спорили. Ледяной страх вдруг сжал в кулак сердце Буша; он почувствовал, что очень не хотел бы быть сцапанным этой четверкой. На цыпочках же обойдя пруд, он припустился бежать и не останавливался до самого домика с зубоврачебной вывеской. К тому времени он уже не был вполне уверен в том, что все виденное им не игра больного, затравленного воображения. Ну, понятно: смерть матери расстроила его, вот он и…
Выдрав из зарослей ранец с виски и поклажей, он поспешил в дом.
Джеймс Буш со смаком откупорил бутылку подаренного индийского, плеснул в стакан миссис Эннивэйл, Бушу и себе и, тяжело уставившись в бутыль из-под нахмуренных бровей, слушал рассказ сына; а тот расписывал новую деятельную жизнь, которую собирался начать. Упоминать о Силверстоне ему строго-настрого запретили. Однако он объявил, что отправляется эмиссаром в прошлое, что дни его праздности миновали и что отныне он - человек действия. Вся эта восторженно-возбужденная тирада сопровождалась нервной жестикуляцией.
- О небо, что они с тобой сделали! - воскликнул Буш-старший. - Всего за месяц так обработать человека! Они обрили твою голову, а заодно и выветрили из нее разум. Ну и что ты теперь такое? Ты, ты разглагольствуешь о действии! Твое действие и суета - одно и то же.
- Ну еще бы! Всегда удобнее напиться в кочергу, чем действовать.
- Само собой! И при случае я так и поступлю. Напьюсь как мне угодно и чего угодно - только не этой твоей индийской мерзости. Ты всегда был неучем, а то припомнил бы сейчас, что сказал Вордсворт по этому поводу.
- К черту Вордсворта!
- Прежде чем он пойдет к черту, я таки скажу тебе! - Джеймс в гневе поднялся, опершись руками о стол; встал и Буш. Так они и стояли, меча друг в друга молнии горящими угольями-глазами, и старик взволнованно и торжественно продекламировал:
Я понял: тщетно действие - шаги, слова,
Движения, эмоции - все втуне,
Ведь следствие его - все та же неизвестность.
И мы, обманутые, убеждаемся опять:
Да, мы уйдем; страдание - пребудет,
Скрывая тайну Вечности от нас.
А теперь послушаем, что ты сможешь возразить.
- Вздор! Это заблуждение старо как мир! - Буш сердито оттолкнул стол и быстро вышел из комнаты.
"Я еще покажу, я еще докажу вам", - вертелось в его хмельной голове. Все происходящее было ступенькой к новому обретению себя-художника. У Вордсворта должно было хватить здравого смысла перечеркнуть эту строфу жирным крестом и признать: и действие, и бездействие - равные части страдания.