Очень короткая пауза, вспышка на экране, вслед за которой среди пятен на мгновение вроде бы мелькнули черты мужского лица и тут же вновь исчезли за пятнами.
- ...Очень печально... - сказал все тот же, второй голос. - Очень... очень жаль...
- ...Неудача, - почти без паузы отозвался первый собеседник, - очень тяжело... Из экипажа ...
Пауза.
- ...Он остался один... остался один... остался один, - с некоторыми промежутками произнес второй голос, и сразу же на экране вспыхнула картина, относящаяся, бесспорно, совершенно к другому: ослепительно зеленый тропический лес, в глубине которого высилось непонятного назначения решетчатое сооружение. На самом верху его была открытая площадка, где стояли, глядя в одну сторону, несколько человек... Впрочем, такое изображение мгновенно исчезло, уступив место следующему.
Их было еще несколько, этих фрагментарных картин, выхваченных из будущего и принесенных в настоящее. Потом запись кончилась, ее стали повторять в третий раз. И тогда в третий раз прозвучали эти слова:
- Он остался один... остался один... остался один...
6
Генеральный директор долго перекладывал на своем гигантском столе какие-то бумаги, потом внимательно и неестественно медленно читал, надев очки, одну из бумаг, и губы его шевелились при этом, как будто он повторял текст про себя, чтобы лучше его понять. Дважды в кабинет заходила секретарша - та самая, которая когда-то показалась Андрею чопорной и сухой. Секретарша что-то негромко говорила, и генеральный директор так же негромко отвечал ей. Когда секретарша проходила мимо Андрея, она всякий раз внимательно осматривала капитана , и выражение ее глаз было необычным - казалось, она что-то подсказывала ими Андрею, что-то говорила... но что?
Ивашкевич, сидя в кресле напротив, нервно барабанил пальцами по крышке маленького стола. Пороховник и Пономарев, оба в красных тренировочных куртках, разместились на диване и с одинаково напряженными лицами смотрели в окно, за которым шла обычная, повседневная жизнь Порта. Там же на диване примостился и Сережа Крылов, он внимательнейшим образом изучал пол под ногами.
Медленно, испытующе, Андрей осмотрел всех четверых. О том, что должно быть сказано вскоре в этом кабинете, он уже знал: ни о чем другом сейчас просто и не могла идти речь. И он думал, что может сказать каждый из экипажа, когда надо будет дать ответ на вопрос генерального директора дать ответ в первую очередь не для других, а для себя самого, потому что вот это как раз такой случай, когда решение в первую очередь касается тебя, когда оно покажет сначала тебе, и только потом всем остальным, кто ты и чего ты стоишь.
А что скажет он сам, капитан ?
Андрей переменил позу и на мгновение прикрыл глаза. Было уже очень многое передумано, казалось, что им-то самим решение уже принято, решение бесповоротное, но вот сейчас он понял: он и сам еще не знает, что ответит, когда придет его очередь отвечать. А почему так? Ответ надо искать не в настоящем, не в сегодняшнем дне, а в прошлом, потому что любой поступок или отсутствие поступка, любое решение или отсутствие решения подготавливаются прошлым. А что было в его, Андрея Ростова, прошлом, прошлом, которое казалось ему всегда...
Но довести эту мысль до конца он не успел - как раз в этот момент генеральный директор отложил наконец бумаги и снял со своего круглого лица очки, которые делали его еще добродушнее, и он, видимо, это знал: во всяком случае, очки он убрал не просто в карман пиджака, а подальше, в ящик стола. .
Еще несколько минут генеральный директор сидел неподвижно, рассеянно глядя по сторонам. Потом он выпрямился и наконец, словно бы продолжая это движение, встал, и тогда в огромном кабинете стало очень тихо. Но даже в такой тишине бас генерального директора был сегодня приглушенным, непривычно мягким:
- О том, что произошло, все вы знаете, - сказал он негромко. - Среди информации из будущего... впервые полученной из будущего... оказались и сведения, касающиеся . И сегодня я просил вас собраться, чтобы решить, что мы теперь должны делать.
Экспедиция будет, подумал Андрей, слишком много затрачено усилий на ее подготовку, слишком многого от нее ждут. И кто-то обязательно полетит, несмотря ни на что, но вот кто?
- Это не ошибка? - быстро спросил Ивашкевич. - Я хочу сказать: установка в Институте времени заработала впервые. Насколько я понимаю, закономерности ее работы не очень-то ясны пока даже специалистам...
Генеральный директор понимающе кивнул.
- Об этом, конечно, подумали. Была создана экстренная специальная комиссия, она проанализировала все, что передала установка. Сомнений здесь нет: мнение авторитетных ученых было единым. Фрагменты, воспроизведенные на экране, действительно были фрагментами из будущего.
В огромном кабинете снова стало тихо. Потом у Крылова вдруг вырвалось:
- Невероятно! Чем больше об этом думаешь, тем более невероятным все это кажется. Невероятно!.. Сведения из будущего... о нас...
- Да, невероятно! - Генеральный директор выпрямился и от этого стал еще выше. - Невероятно то, что первая же передача из будущего принесла информацию о нашем полете как раз накануне его. Согласен с вами невероятно!
Он высился над своим громадным столом, в этот раз не стесняясь баскетбольного роста. С высоты своего роста он смотрел на пятерых людей, сидевших перед ним, и они могли ему показаться... какими могли показаться?.. Сравнения Андрей так и не нашел.
- Невероятно! - еще раз повторил хозяин кабинета, и голос его теперь был тяжелым, усталым. - Невероятно настолько, что в это просто нельзя было бы поверить, не случись этого на самом деле. Но наше дело сейчас не обсуждать этот невероятный факт, не удивляться ему, а подумать всем вместе, что делать дальше.
Под Ивашкевичем скрипнуло кресло. Крылов оторвал наконец взгляд от пола и стал смотреть в окно. Теперь на Порт за окном с одинаковыми лицами смотрели уже трое: Крылов, Пономарев и Пороховник.
, - молнией пронеслось в голове Андрея.
Генеральный директор вздохнул и неожиданно вновь достал из ящика стола очки. Надев их, он опустился за стол, и рука его вновь робко потянулась к пачке бумаг, но, словно бы устыдившись такого движения, он резко отдернул ее.
- А теперь, - сказал хозяин кабинета глухо, - когда мы знаем о том, он кашлянул, - вернее, когда мы можем догадываться о том, что экспедиция окажется крайне тяжелой, может быть, драматической, даже трагичной, должен прежде всего сказать вам, как человек, облеченный высшей властью в космофлоте, что каждый из вас теперь... может теперь... вправе отказаться от участия в экспедиции.
Под Ивашкевичем скрипнуло кресло. С минуту генеральный директор смотрел на загорелого, южного типа человека, сидящего перед ним, с каким-то недоумением, вернее, с каким-то совершенно неопределенным выражением, одним из составных частей которого было недоумение.
- Никто вас за это не осудит. Никто не имеет права осудить. Случай этот из ряда вон выходящий. Раньше по неписаным законам космофлота вы не могли отказаться от участия в экспедиции, теперь же... Как ни скудна эта информация из будущего, ясно одно... Я повторяю снова: никто не имеет права вас осудить, и в первую очередь я не имею этого права. Что скажете вы, Ивашкевич?
Ивашкевич все еще нервно барабанил по крышке стола. Услышав вопрос, он поднял голову, но ничего не ответил. Казалось, что тишина в кабинете густеет. Потом Ивашкевич сделал едва уловимое движение, словно собрался встать, но остался в неподвижности. Он молчал так, словно вопрос относился не к нему, а к кому-то другому, и тишина в кабинете становилась все весомее, все тяжелее, и как будто сам кабинет становился меньше, вплотную к длинному дивану и гигантскому столу придвигались стены, сужалось пространство, странным образом ограничивая мысли, которым становилось все теснее и беспокойнее.
Андрей потер ладонями виски. Он вдруг ощутил страшную, свинцовую усталость, все тело словно налилось громадной тяжестью, не осталось сил переменить позу, положить ногу на ногу. И он вдруг понял, только теперь понял, что, по сути дела, даже не успел еще толком все осознать, даже пока не смог толком как следует это представить. Представить, что, собственно, стоит за этой передачей из будущего. А стоит вот что: экспедиция на Теллус - это лотерея, в которой из пяти билетов выигрывает один. Только один человек из пяти, сидящих здесь, должен был узнать, чем кончится экспедиция. Только одному суждено дойти до конца и понять, ради чего он прошел этот путь. Только один... но кто?
Теперь перед глазами Андрея вдруг пошли чередой один за другим все эти дни, в которые происходило это удивительное, испытанное им уже не раз, но каждый раз снова поражающее его событие - рождение экипажа, рождение коллектива людей, которым предстояло вместе выполнить какое-то дело и, может быть, вместе подвергнуться смертельному риску. И все было бы, как всегда, и в этот раз: экипаж устремился бы в свое путешествие как единое целое, как один человек... Но ведь ни одному экипажу не доводилось прежде заглянуть в то будущее, которое его ждало, никто еще не знал заранее, чем окончится экспедиция. Пусть знание это неточно, обрывочно, приблизительно, пусть неизвестны подробности, но есть самое главное знание - останется только один человек.
Генеральный директор вновь взялся за стопку бумаг и переложил их с правого края стола на левый. Тишина в кабинете сгустилась до самых последних пределов, и тогда он заговорил снова:
- Понимаете, я говорю сейчас с вами совсем не как генеральный директор космофлота и не как с экипажем сверхсубсветовика и его командиром. Сейчас мы с вами просто люди, земляне. Люди, немного растерявшиеся от того, что свалилось на них так неожиданно. Да и кто бы не растерялся! И как человек я должен вам сейчас признаться, что, если б я был в экипаже , наверное, я бы сейчас сказал... сказал, что я отказываюсь...
- Но ведь следующая экспедиция на Теллус может состояться только через двести сорок семь лет, - неожиданно резко сказал Крылов.
Генеральный директор медленно качнул головой и несколько мгновений смотрел на самого юного члена экипажа.
- Да, двести сорок семь лет спустя.
Лицо его вдруг изменилось, будто его поразила новая, совершенно неожиданная мысль. Некоторое время он словно бы взвешивал ее в уме, пробуя и так, и этак, а потом медленно, с какими-то странными интонациями, понизив голос еще больше, сказал:
- Вы знаете, что это может значить? Если сегодня мы откажемся от экспедиции на Теллус, значит, информация из будущего относится не к нашей, а к следующей экспедиции. К той, которая состоится двести сорок семь лет спустя. - Он помолчал, а потом стал размышлять вслух: - Да, быть иначе не может... Несомненно то, что экспедиция на Теллус когда-нибудь состоится, иначе не было бы этих слов в будущем. Но ведь время, когда они были сказаны, неизвестно...
Люди в кабинете генерального директора вдруг задвигались, скованность исчезла, позы стали непринужденнее, свободнее.
- Ну, конечно... - пробормотал Ивашкевич.
Пороховник щелкнул пальцами. Пономарев улыбнулся. И сам генеральный директор, как показалось Андрею, испытал облегчение. Отчего-то он искоса, с очень странным выражением посмотрел на Крылова. На несколько минут в кабинете снова воцарилось молчание, но теперь тишина была уже не такой густой, вязкой, как раньше, и стены словно бы вновь раздвинулись. Теперь стало очевидным, что за громадным окном кабинета - прекрасный, залитый мягким солнцем сентябрьский день, день совершенно летний, а не осенний. Солнечные лучи, косо падающие на гигантскую плоскость Порта, как будто впервые осветили и кабинет, и тогда в его лучах стало видно, словно бы впервые видно, какие у всех усталые и осунувшиеся лица, словно после бессонных ночей, и что на лице генерального директора лежат морщины, которых еще вчера не было.
Неслышно через кабинет прошла секретарша и положила на стол пластиковую папку с грифом: . Не заглядывая в нее, генеральный директор отодвинул папку в сторону и встал.
- Ну что же, - сказал он. - Немедленного ответа я не жду. Подумайте... есть над чем подумать. Можете приходить ко мне не все вместе, а по одному. Пусть каждый думает столько, сколько ему надо. Я повторю еще раз, какими бы ни были решения, никто вас не осудит.
Голос его теперь снова был громовым басом, никак не вязавшимся с добродушным лицом. Он подождал, глядя всем пятерым вслед, и только тогда вновь опустился в кресло и открыл пластиковую папку. Но документы, лежащие в ней, он все еще не читал. Он продолжал смотреть на задвинувшиеся дверные створки, и секретарша, стоя рядом, не напоминала ему ни о чем.
7
Андрей с усилием открыл глаза, и тогда все вокруг снова стало реальным, обыденным: приглушенный полумрак, плотно сдвинутые портьеры, шкаф с одеждой и широкий диван - обычная обстановка, обычный номер в космогостинице, ставший для него почти уже домом. Сколько уже таких домов было в его жизни?
Он знал: если подойти к окну, за шаг до него скрипнет половица. Крышка письменного стола покрыта царапинами, похожими на географическую карту. А кресло мягко и уютно обволакивает тело и словно вбирает в себя усталость. Все в этом доме было знакомо до мелочей.
Он улыбнулся, остатки сна уходили, и тогда подошла Нина и села рядом, и положила руку ему на лоб.
- Значит, я заснул? - пробормотал Андрей.
- Ровно на двадцать минут, - сказала Нина. - Пока я стояла у окна и смотрела, как начинается дождь.
- Дождь? - Андрей упруго поднялся из кресла, быстро пересек комнату, распахнул окно настежь.
В густом сумраке позднего вечера стояла сплошная грохочущая водяная стена. Нити дождя казались туго натянутыми; начинаясь где-то в черноте неба, они уходили в траву газона, они рассекали ветви деревьев и сбивали на землю листья, уже начинавшие желтеть. Дождь наполнял мир мерным рокотом и густым, свежим ароматом. Дождь казался капризным, переменчивым и все-таки добрым живым существом. Он заставлял вспомнить о детстве, когда можно было босиком бегать по лужам, купаясь в струях гигантского теплого душа, о детстве, когда все впечатления ярки и праздничны и совсем не сравнимы с впечатлениями взрослого человека - теперь-то почти всегда все кажется постоянным, привычным и потому незаметным. Но вот сегодня дождь почему-то вновь кажется маленьким чудом. Он начался неожиданно: в темноте рано наступившего вечера незаметно собрались тучи. Он начался сразу, внезапно и, наверное, сразу же превратился в ливень; и вот теперь хочется долго-долго стоять у окна и слушать шум дождя, вдыхать его запахи и совсем не думать о том, о чем сегодня нельзя не думать. И ничего не говорить.
Андрей закрыл окно, но еще некоторое время смотрел на дождь. Он знал, что Нина следит за каждым его движением, он чувствовал на себе ее пристальный, напряженный взгляд; и он резко обернулся, чтобы сказать наконец то, что он должен был ей сказать, то, что не решался сказать.
- Кто еще полетит, кроме тебя? - спросила Нина очень тихо, спросила так, будто этот вопрос был давно приготовлен, и ей надо было только дождаться того взгляда Андрея, который сказал ей все окончательно.
Андрей задернул штору. Грохочущий, веселый, земной дождь остался на улице, и в номере космогостиницы вновь стало уютно и тихо.
- Первым отказался Ивашкевич, - сказал он устало. - Потом Пороховник, а последним Пономарев. Об этом мне сказал генеральный директор, сам я их больше не видел. Наверное, им тяжело встретиться со мной. Генеральный сказал, что не может их осудить, и я не осуждаю тоже. Я бы тоже, наверное, отказался... если бы не был сейчас командиром. Значит, остался один Крылов, - он быстро поправился: - Значит, нас осталось двое. Заключительные дни подготовки мы провели вдвоем, занятия были сверхинтенсивными. Лететь на вдвоем можно, полет ведь будет совсем коротким.
- Двое, - тихо повторила Нина. - А после полета останется кто-то один...
Он опустил глаза, глубоко вздохнул и стал ходить по своему дому из угла в угол. Он считал шаги: пятнадцать шагов в одну сторону и пятнадцать в другую. Он ждал, что скажет Нина теперь.
- А если лететь одному?
- Вот одному нельзя. По крайней мере, должны быть двое.
- Я знала, что так и будет, - сказала Нина. - С самого начала знала. И что удивительнее всего, я тебя понимаю. Ты понимаешь тех, кто отказался, а я понимаю тебя.
Он посмотрел на Нину, на светловолосую девушку, с которой так странно связалась для него эта экспедиция, потому что впервые встретились они в тот самый день, когда Андрей узнал о будущем полете на Теллус; и на него вновь нашла, захлестнула с головой эта волна немыслимости, ирреальности всего происходящего. Немыслимым казалось то, что с этой девушкой можно расстаться хоть на миг, расстаться и не знать, увидит ли он ее когда-нибудь снова.
- Надо только представить, - пробормотал он, - что ждем все мы от этой экспедиции. А потом представить другое: экспедиция откладывается на двести сорок семь лет, и, значит, потом снова кому-то придется решать, лететь или нет, потому что, если откажемся мы, тогда информация из будущего относится не к нашей, а к той, следующей экспедиции.
- Стоит только представить, - как эхо повторила Нина.
- Ведь ты же знаешь, я обязательно вернусь, - сказал он бодро.
, - мгновенно пронеслось у него в голове.
Нина еле слышно вздохнула.
- Ты ведь даже не успел съездить домой.
- Теперь уже не успею.
Нина зябко поежилась, и он обнял ее.
- А вот ему, наверное, еще тяжелее, - проговорила Нина. - Не только потому, что сейчас он один отвечает за все и за всех. - Она помолчала. Сергей Крылов - это ведь его сын.
- Сын? - переспросил Андрей машинально. - Чей сын?
- Генерального директора. - Нина хотела, вероятно, улыбнуться, но улыбка не получилась. - Только об этом очень немногим известно. Он считает, что детям только вредит, если их родители знамениты. Он считает, что дети сами должны идти вперед и что цену им должны знать, не оглядываясь на их фамилии. Особенно, если дети делают то же, что и родители... В Управлений об этом знают, вероятно, всего пять-шесть человек. Крылов не настоящая фамилия, псевдоним. Я бы тебе ничего не сказала, если б ты не летел именно с ним.
Андрей поднялся и прошелся по комнате. Перед его глазами встало как наяву лицо Сергея Крылова и рядом - добродушное, мягкое лицо генерального директора. Пожалуй, в лицах действительно было некоторое сходство. Хотя ростом сын явно отстал от отца.
- И он... он разрешил ему отправиться в экспедицию?
- Об этом ты сказал мне сам, - ответила Нина.
Перед его глазами опять стояло лицо Сергея Крылова, юного, застенчивого специалиста по оборудованию сверхсубсветовика, будущего его спутника.
- Его сын, - пробормотал Андрей. - Как же ты об этом узнала, если никто не знает?
Нина вздохнула.