Этим морозным декабрем ее жизнь должна была измениться. Знать чужие секреты, значит, править миром и заказывать музыку на пышных балах. Особенно, когда тайны королевские. Кристаллы по сути своей простые энергетические заряды, которыми объедается ее милый глупый братик, должны были стать пропуском совсем в иной измерение, называемое Верхушкой.
И обязательно бы стали, если бы Маша Комарова, взлелеянная змея, не сделала финт хвостом и не сбежала с камнями! Чертова девка!
Женщина сделала глубокую затяжку ментоловой сигаретой.
Прежде чем войти, Виталик робко постучался, а потом проскользнул внутрь, едва приоткрыв дверь. Со стены сверху вниз на вошедших строго смотрел гнусный портрет хозяйки кабинета, на полу лежал белоснежный шерстяной ковер. Ему казалось, что проклятый половик отмеряет некую границу между ним и Верхушкой, представлявшейся блестящей черноволосой женщиной с птичьим острым носом и алыми губами.
– Виталий? – Владилена величественно кивнула, позволяя подойти чуть-чуть поближе к ней, его госпоже, вдохнуть запах ее тяжелых дорогих духов, униженно поклониться.
– Девушку взяли, – Виталик с омерзением почувствовал, что непроизвольно принюхивается к царившим в кабинете запахам, демонстрируя природное предназначение ищейки. – Она в комнате для допросов.
– Александр уже знает? – вскинула брови Владилена.
Она-то помнила, что главный следователь Зачистки испытывал к девчонке, несомненно, возмутительную и необъяснимую слабость. Поговаривали даже, что они некоторое время были любовниками. Хотя Истинный мир жил слухами и домыслами, скучно и пошло, что даже не стоило об этом задумываться.
– Нет, – Виталик почтенно протянул Владилене сумку, – пока не в курсе. Все, что девчонка вытащила из сейфа лежит здесь.
– Ты не смотрел, что там внутри? – Владилена расхохоталась над собственной шуткой, увидев не наигранный испуг мужчины. – Как ты думаешь, друг мой, – женщина наманикюренными пальчиками открыла замочек на сумке, – стоит ли отдать глупышку Марию Комарову Зачистке для публичной порки, или же поступить, как с ее дружком Данилой?
Она прекрасно понимала, что Виталий, простая ищейка, приближенная к ее телу лишь по случаю большой неприятности, не позволит себе высказать собственного мнения. Но Владилена сегодня была в хорошем расположении духа, умиротворенна и довольна, а потому милостиво решила подарить девчонку. Ее щедрость сможет поразить даже ее врагов, и Александра тоже, красивого себялюбивого мальчика, забравшегося слишком высоко для представителя Управляющей касты.
Легким движением Владилена высыпала содержимое сумки на стол, и почувствовала, как от ее превосходного настроения не осталось и следа. Пачки денег, перехваченные зеленым резинками, глупые женские мелочи, ключи от квартиры, которую, кстати сказать, Маше подарила она, Владилена, паспорт, пропуск в Зачистку. И никаких камней!
В бешенстве щелкнув пальцами, Владилена заставила нож для резки бумаги взметнуться в воздух и вспороть тряпочную подкладку. Сумка вывернулась наизнанку, карманы раскрылись, демонстрируя пустые внутренности. Одарив Виталика ледяным взором, от которого душа уходила в пятки, Владилена прошипела, скривив алый рот:
– Девчонку обыскали?
Мы сидели в освещенной одной лампочкой комнате, походившей на бетонную коробку. На одной стене висело зеркало, и я, подкованная детективными зарубежными сериалами, догадалась, что с другой стороны оно прозрачное как стекло. Железный стол с толстыми ножками был прикручен к полу, как будто может найтись сумасшедший, рискнувший унести его из помещения. Стулья тоже удерживались болтами в одном положении. Стоял такой жуткий холод, что я зябко ежилась, заворачиваясь в курточку и шмыгала носом, чувствуя ни с чем не сравнимую подавленность.
Сэм ходил от стены к стене, потом достал из кармана тонкий ключик, похоже, от почтового ящика, и с циничной улыбкой подростка нацарапал на побелке: "Я был здесь дважды!"
– Тебя за это не похвалят, – буркнула я и уставилась на кафельный пол.
– А нас сюда не по шерстке гладить привезли. – Сэм упал на стул и высокомерно поднял подбородок. Его волосы с белыми прядками очень воинственно топорщились на голове.
Неожиданно я почувствовала, как к горлу подступили слезы. Я шмыгнула еще разок и, к собственному ужасу, разразилась рыданиями. Сэм сильно испугался и неловко обнял меня за плечи:
– Маш, ты чего?
– Ничего! – Я вырвалась и, размазав ладонью слезы, встала.
– Маш?
– Отстань! – Я почувствовала себя еще гаже, а потом меня прорвало: – Скоро Новый год, а у меня елку разбили. Все будут кушать оливье и накачиваться шампанским… – Поперек горла снова встал горький комок. – А я буду гнить в каком-нибудь подвале никому не нужная, потому что я не помню ни своей семьи, ни себя самой! Ничего!
– И потому ты ревешь? – изумился Сэм. – Ты любишь оливье?
– Ненавижу! – с чувством отозвалась я и истерично хохотнула: – Но это не значит, что я не могу о нем поплакать!
Мы переглянулись и залились нервозным удушающим смехом, от которого надрывался живот, и хотелось согнуться пополам.
– Что они делают?
Двое, сидевших за стеклом в кромешной темноте, недоуменно переглядывались и рассматривали тень и инферна, задыхавшихся от веселья.
Девушка и чертенок едва не рыдали, обнимались и толкались, заливаясь смехом.
– Они ржут, как лошади! – отозвался второй, хмурясь.
Впервые на его долгой памяти в комнате для допросов кто-то веселился, а не погибал от вящего ужаса в предчувствии последних минут.
– Это плохо? – снова поинтересовался первый, который на все события безоговорочно принимал точку зрения приятеля, имевшего больший опыт работы в Зачистке.
Вместе с этими словами железная дверь сорвалась с петель и накрыла обоих служащих своим тяжелым многокилограммовым телом. От взвившегося душного воздуха зеркало-стекло пошло крохотными трещинками, а потом с глухим треском осыпалось на пол. Двое в каменной клетке испуганно замолчали, и как совята, вытаращились в открывшийся черный провал, откуда валил желтый дым.
Виталик ехал в большом лифте с зеркалом от пола до потолка и цветочной кадкой в углу, не оставлявшей места для второго пассажира. В носу все еще стоял тяжелый запах духов Владилены, а в ушах раздавался ее пронзительный крик. Она была страшна в гневе! Он с содроганием снова вспомнил, как исказились ее черты и под ними проступило нечто такое… какая-то страшная рожа, похожая на волчью пасть. Наверное, то вылезло настоящее нутро блестящей истинной.
У мужчины все еще тряслись поджилки, и неприятно подводило живот. Теперь он уверился окончательно, что по окончании задания, его тоже сотрут. Владилена не пожелает оставить свидетелей. Ему повезет, если уберут хотя бы цвет, как поступили с Даниилом Покровским, приятелем Марии Комаровой, а могут стереть и физически…
Виталик содрогнулся и нервно сглотнул.
Как только двери лифта отворились на минус третьем этаже, и показался пустой коридор, заполненный желтым едким туманом, он сразу понял, что случилась катастрофа сродни атомной войне. Сгорая от страха, Виталик бросился к комнате допросов, а когда вместо железной двери увидел вывернутые петли и беспросветную пустоту, схватился за голову в шапочке и, подвывая, осел по стене.
Войти внутрь сил не нашлось.
Бордовый внедорожник бодро съедал километры заледенелой дороги. По обочинам горбатились черные сугробы. Голый лес по обеим сторонам представлял собой унылый частокол. Зимний день заполнялся серым полумраком, разбавляемым горящими глазами автомобильных фар. Он настигал и укутывал нас. Отвернувшись, я таращилась в окно на мелькавшие пейзажи. Не могла заставить себя посмотреть на человека, которого, как мне казалось, знала.
Сомерсет пригрелся и, стянув с взлохмаченных волос кепку, задремал. Его лицо казалось до странности бледным и заостренным. Отчего-то он, чудной худой подросток, вызывал теплое и доброе чувство где-то в уголочке сердца. Тот, кто вел машину, сильно нервничал из-за того, что я не задавала вопросов, не упрекала, не благодарила, а тихо молчала.
– Маша.
– Тебя хотя бы Эдиком зовут? – холодно отозвалась я.
– Эдиком, – кивнул он.
– Ну, облегчение. Чего я еще не знаю о тебе, кроме того, что ты умеешь напускать вонючего тумана?
– Маш… – голос его звучал виновато и расстроено.
Я, наконец, пристально посмотрела на него. Эдик усталым взглядом следил за чернеющей лентой дороги. Видно эффектный дым в комнате для допросов дался ему не просто, и выпил силы до самого донышка.
– Спасибо тебе, конечно, что вытащил нас оттуда и все такое. Правда, от всей души спасибо. Но, веришь, все равно мерзко. Как будто в грязи вываляли. Я живу, ничего не помню и не знаю, а тут вдруг… – я запнулась, не находя слов. – Смешно тебе, наверное, было, когда я с круглыми глазами по квартире носилась и тыкала тебе в лицо дурацким ежедневником…
– Не смешно.
– Не верю, слышишь, не верю тебе ни черта!!! – прошипела я, выходя из себя.
– Что случилось?! – подпрыгнул на заднем сиденье очухавшийся Сэм и сонно захлопал ресницами.
– Ничего! – рявкнули мы с Эдуардом в унисон.
– А-а-а-а, – понятливо кивнул мальчишка и сделал вид, что моментально заснул обратно.
– Кто ты, Эдик, и откуда ты взялся?
– Это сложно объяснить, – уклончиво шмыгнул тот носом.
– А ты попробуй, – предложила я вполне миролюбиво, – времени у нас теперь много. Мы же теперь крепко друг к другу подвязаны, просто приколочены!
– Мы, – он замялся, – мы знали друг друга. Ну, друзьями, конечно, не были…
– Почему я позвонила тебе среди ночи? Ответь мне, почему не кому-то другому, а именно тебе, если мы не были друзьями? Подозреваю, что эта была первая ночь после того, как мне стерли цвет или как там вы эту операцию называете? Почему ты ни разу даже не заикнулся, кто я на самом деле? Почему не признался и вчерашним утром, когда я нашла ежедневник? Я не понимаю, Эдик! – разозлилась я. – Не зря мне не понравилось твое лицо, когда ты заявился ко мне!
На мои нарочито грубые слова парень, кажется, обиделся и резко дернул руль. Машина вильнула, Сэм слетел на пол, ударившись о водительское сиденье:
– Слушайте, ребят, – недовольно запыхтел он, усаживаясь обратно. – Может, вы доругаетесь, когда приедем на место? А то очень не хочется погибать в аварии.
Мы с Эдуардом зло переглянулись, и я честно высказала:
– Я доверяла тебе, Эдик, и считала, что схожу с ума, поэтому совсем забыла лицо друга. Знаешь, когда ты появился сегодня в здании, я даже сначала не удивилась. Ты следил за нами?
– Скажем, я присматривал за тобой, – нехотя поправил он.
Загородный дом, скорее домишко, был чудовищно промерзший и темный. В комнатах пахло сыростью, и на подоконниках лежал слой ледяной пыли.
– И все-таки он привез меня на эту дачу, – буркнула я едва слышно Сэму, осматриваясь.
– А что уже пытался? – тихо поинтересовался мальчишка.
– Ага, – кивнула я, – вчера.
– Не довез?
– Как видишь.
В это время дверь отворилась, и в кухню ввалился сам предмет нашего горячего обсуждения с вязанкой дров. С грохотом он свалил поленья перед печкой и отряхнул куртку от опилок:
– Чего вы тут обсуждаете?
– Тебя, – хохотнул Сэм, закуривая.
Мальчишка упал на старый диван, покрытый выцветшим шерстяным пледом в клетку, и поднял облако пыли, подушки хрипло заскрипели всеми заржавелыми пружинами.
– Может, поговорим? – предложил мне Эдуард. Затем кивнул Сэму: – Инферн, выйди. Ты все равно мороза не чувствуешь.
Сэм жалобно посмотрел на меня, но, отчего-то не пререкаясь, встал.
– Сомерсет, останься! – Я повелительно ткнула пальцем в сторону дивана, инферн присел уже на краешек и затушил сигаретку в фарфоровое грязное блюдце.
– Выйди! – рявкнул Эдик, и Сэм снова встал, уже с опаской поглядывая на меня.
– Сядь! – приказала я, вперив гневный взгляд в противника.
– Так, – принял решение мальчишка, – кажется, обстановка накаляется. Пойду-ка я остужусь на веранду. Вы тут не спалите друг друга, друзья мои. – Он поспешно вышел, обойдя Эдика бочком, осторожно, как будто боялся задеть.
Я молча изучала неубранную комнату с круглым столом, накрытым пожелтевшей скатертью. В углу стоял старинный сервант с фарфоровыми разноперыми чашками на ножках. На потолке вместо люстры на толстом проводе торчала голая одинокая лампочка, и с нее криво свешивалась липкая лента, видно, еще с лета облепленная мухами. Старый черно-белый телевизор с большой ручкой переключения каналов пылился на потемневшей тумбочке. На заледенелых окнах висел дешевенький посеревший тюль.
Неожиданно холодная пыльная комната перед глазами завертелась и закружилась, покрываясь рябью, и четкий образ всплыл в гудящей голове. Горела желтая лампочка, в комнате стояла духота, и от печки шло горячее тепло и пахло трескучим деревом. Злобно ухмылявшийся Эдик стоял, прислонившись к косяку двери, его шальные глаза нездорово блестели. Рядом со столом невысокий полный человек в помятом костюме вытаскивал из ридикюля баночки с разноцветными пилюлями и просматривал их на свет, как будто никак не мог решить, какие именно ему нужны. Я следила за ним и меня колотило от страха и волнения. Вот, наконец, он открыл одну склянку, плотная пробка упала на грязный пол, и несколько ярко-красных пилюль покатилось по крашеным доскам. Он протянул мне пару таблеток, и я взяла их дрожащей рукой.
– Ну, так как, Комарова, – допытывался Эдик, – где кристаллы?
– Эдик, – я не узнала свой голос, глубокий, проникновенный. От такого тона можно прослезиться и продать собственную маму. – Мы же договорились – сначала цвет, потом уже кристаллы…
Я снова вернулась в серый пасмурный вечер, заглядывающий в морозные окошки, но меня продолжало трясти, как той позабытой ночью. Нагнувшись, под столом я нашла продолговатую пилюлю красного цвета и повертела в руках. Эдик настороженно молчал, разглядывая мою спину. Выходит, я действительно уже приезжала сюда.
– Кто ты, Эдик? – снова повторила я вопрос. – И что это за место? – А потом резко повернулась и показала таблетку, лежащую на ладони.
Эдуард даже отшатнулся от неожиданности. Его глаза воровато перескакивали с предмета на предмет, и он явно придумывал очередную ложь, очень похожую на правду. Сглотнув Эдик, быстро облизнул губы.
– Что я здесь делала той ночью? – Я разглядывала его нервное лицо в розоватых пятнах. – Ты присутствовал, когда мне стирали цвет, да? Ты был свидетелем, когда меня уродовали?! – Я из последних сил старалась не сорваться на крик. – Ты был последним, кого я видела и помнила, поэтому я позвонила именно тебе!
– Не строй из себя обманутую жертву! – вдруг перебил меня Эдик холодным чужим тоном, и у меня открылся от изумления рот. – Ты никогда, слышишь, не была простой девочкой. А уж до того, как стереть себе цвет и память заодно, ты вообще являлась отменной стервой! Ты и подруг-то, кроме гадины Владилены, не сумела найти. Между прочим, из-за тебя стерли человека, Комарова! Данилу Покровского, дружка своего помнишь? По твоей вине Владилена покончила с ним, ясно тебе, дорогуша? Ты стащила энергетические кристаллы и подвела под монастырь лучшего друга. Как тебе такая, правда, Маша Комарова?
– Наверное, сейчас я должна задохнуться от мук совести? – тихо поинтересовалась я. – Зачем тебе самому кристаллы? Имени Данилы Покровского я не помню, зато прекрасно помню тебя в этом доме, в этой самой комнате, и наш последний разговор тоже припоминаю!
У Эдика вытянулось лицо. Похоже, поток красноречия у парня иссяк, и он попытался судорожно подобрать слова, чтобы нагромоздить новые обвинения. В самый острый момент, когда он открыл рот, готовый выдать очередную насквозь лживую тираду, резко открылась входная дверь, громыхнув о стену, и в комнату влетел испуганный переполошенный Сомерсет:
– Ребят, вы выяснили все? А то там машины едут, я заметил свет!
Я испуганно глянула на Эдика. В дачном поселке зимой постоянно жили лишь в нескольких домах, стоящих на другом конце, ближе к дороге, поэтому надежды на заблудившихся чужих гостей не было.
Мы выскочили в ледяные сени, а потом и на крыльцо. Невысокий заборчик, чуть покосившийся, открывал занесенную снегом дорогу, больше похожую сейчас на лыжню. В зарождающихся сумерках резко и пугающе блеснули фары автомобилей, приближающихся к домику. Не долго сомневаясь, мы бросились через сад, где застыли окоченевшие яблони, давно страдавшие от старушечьих болезней, да топорщились из-под глубоких сугробов тонкие веточки кустиков смородины. В самом конце пряталась калитка, заваленная снегом. Нервничая, мы едва приоткрыли ее и выскользнули наружу, к лесу, уже захлебнувшемуся приближающей темнотой. Одинокий брошенный дом невесело и обиженно глядел на нас освещенными прямоугольниками окон. Пару раз свет подмигнул, а потом совсем погас, когда в дом ворвались чужие люди.
Проваливаясь по колено в снег, и обливаясь потом, мы бежали по пустому полю, покрытому под сугробами рытвинами. Впереди маячил жиденький пролесок, из-за тонкоствольных березок выглядывали тени проносящихся грузовиков. Их ослепляющие фары-глаза раздирали сумрак резким желтым светом. За огромными колесными монстрами взметались облака мелких снежинок, похожих на белый рой.
Задыхаясь, я оглянулась – за нами бежали. Фигурки преследователей казались до странности карикатурными и ломаными, а потом мне в лицо ударил ледяной поток, едва не сбивая с ног. Снег вспенился, словно морской прибой, и девятым валом вырос над полем. Огромная волна из снега, земли и пожухлой травы неслась нам в спину. Эдик чуть обернулся, спотыкаясь и хватая меня за руку. За оглушительным ревом падающей лавины, я расслышала его возбужденный крик: "Твою мать!"
А потом что-то случилось, звуки отдалились, словно спрятались за ватной стеной. Мы стояли посреди плескавшегося снежного ада, и тяжелая невероятная масса, падала мимо, словно нас окутал невидимый воздушный кокон. Время превратилось в густой молочный кисель, мир в черно-белое кино. И только смертельная мощь вскипевшего ледяной преисподней поражала и завораживала в своей красотой.
"Это не я!" – орал Эдуард, а на деле едва слышно шептал. Его рот искривился от ужаса. Сэм непроизвольно прижался ко мне, ища защиты, и уткнулся носом в мокрую грязную куртку. Через мгновение снег упал, плеснув в нас холодными искрами. Звуки нахлынули со страшной силой, время вернуло свой бег, и мы, перепрыгнув снежный бордюр, оказались уже на дороге.
Оттуда, где шоссе резко заворачивало и пряталось за деревьями, нам на встречу вылетела фура.
– Стой! Стой! – хором заорали мы, кидаясь к грузовику.
Трейлер проехал несколько метров, а потом шумно затормозил. В тот самый момент, где-то далеко, шарахнув так, что с веток осыпался снег, прогрохотал выстрел. Мы подскочили, как испуганные воробьи.
Я бросилась к остановившейся машине и резко открыла дверь. За рулем сидел усатый дальнобойщик с красными усталыми глазами и всклокоченными давно не стрижеными волосами. Он вопросительно на меня смотрел.
– Все равно куда, – прохрипела я, – иначе нас пристрелят!