- Мертвой. Она из жира мертвеца вытоплена. Это воровская магия, я в своем кабаке про это наслушалась. Зажжешь свечку, и все в доме уснут мертвым сном, грабь - не хочу. Но то ли обманул его тот, кто свечку продавал, то ли мы с тобой к воровской магии не чувствительны. Хорошо, он еще "мертвую руку" не приволок…
- Ладно, так что с картой?
- Она нам не нужна, верно? Пусть они забирают… К тому же там мои пометки, а по ним видно, что мы в горы идем…
- Погоди-погоди. Он ведь не видел, что ты подсунула ему карту. И хорошо, если заметит это по дороге. А если нет? Вернется он к своему Козодою, побожится, что карты не добыл, а потом ее у него найдут. Ты ему все равно что горло перерезала…
- А ты что бы предпочел? - ощерилась она.
- Очевидно, - в задумчивости сказал Оливер, - я должен упрекнуть тебя в коварстве. Но я не буду. Я тоже предпочитаю, чтобы эти бандиты перегрызли себя сами… Наверное, мы ребятишки и в самом деле страшные.
- Раз-го-во-ры! Сама виновата - языком мету. Едем!
Но ехать пришлось недолго. После того как они обогнули холм, им пришлось спешиться. Пробираться верхами по крутому скату, не зная пути, казалось небезопасным. Они осторожно двинулись, ведя "полководцев" в поводу. За спиной у Оливера Селия неожиданно усмехнулась.
- В чем дело?
- Да вот думаю - мужик сам себя перехитрил. Представляешь, каким пропуском послужили бы Вальтарию наши рожи, если бы нас действительно задержали и задумали проверять?
- Верно… Почти жалею, что этого не произошло. Но - почти.
Теперь, когда тень холма перестала загораживать вид, Оливер мог только подивиться, как высоко они забрались всего за пару суток пути. Оставленные ими низины темнели, словно дно морское, а до леса, пока редкого, тоже оставалось еще порядочно. Оглядывая изломанный рельеф, он от души поздравил себя с тем, что изучал историю, а не космографию. По крайней мере, нет причин бранить себя за незнание.
Склон впереди достаточно пологий - поверхность ската нарушала лишь невесть откуда возникшая среди этого галечника невысокая скала, и ниже - несколько жидких кустов. Но Оливер странствовал не первый год и не доверял чрезмерно надежным с виду склонам.
Он обернулся к Селии:
- Подожди здесь. Я спущусь и разведаю, можно ли здесь пройти.
Она кивнула и взяла повод Гнея. Оливер начал боком спускаться вниз, нащупывая дорогу сапогом. Он успел уже достаточно отойти, и казалось, что тропа найдена, когда камни под его ногами точно поплыли, все перевернулось - склон, небо над головой, Селия, державшая лошадей, и осыпь, унося его, покатилась вниз, скользя с мертвенным стуком. Хотя сознание его было парализовано, тело действовало по собственному усмотрению, ища любую опору. И нашло. Галечная осыпь обтекала торчащий корень погибшего дерева, за него-то Оливер и ухватился. Тут сознание восстановилось, и он огляделся. Склон выгибался перед ним, как чудовищное брюхо горы, которое она прятала под одеждой галечника. Любая попытка шевельнуться могла привести к тому, что эта одежда сползет.
Рядом шлепнулась веревка с петлей на конце. Трепыхаясь, как рыба на крючке, он просунулся в эту петлю… в петлю полез… Веревка натянулась.
- Давай, Оливер!
Он был слишком занят, чтобы заметить, что Селия впервые за весь месяц назвала его по имени. Бесполезно, думал он. Селия гораздо меньше и легче, ей его не вытянуть… Но она тащила, тащила изо всех сил… а ведь, насколько он мог судить, чтобы добросить до него веревку, ей пришлось спуститься опасно близко к осыпи… и привязать веревку к седлу она не могла… Но потом дело пошло лучше - он почувствовал это по натяжению веревки. Очевидно, Селия тоже нашла какую-то опору. Когда он прополз еще немного, увидел, какую, - ту самую скалу, что он заметил при спуске. И закрепила веревку там. Теперь он мог ползти, не опасаясь, что стащит Селию вниз. Он полз на животе, пока не почувствовал, что может подняться на ноги, которые, впрочем, подламывались от слабости. Селия рванула веревку на себя, подхватила Оливера за локти и подтянула к себе. Устоять, правда, они не смогли - оба съехали на землю.
- Надо было тебе меня там оставить, - одышливо сказал Оливер, - а то вечно из-за меня одни неприятности.
- Дурак! - сердито выпалила она. И уже без злобы добавила: - Раньше бы предложил, а теперь что, обратно тебя сталкивать?
Они оба расхохотались. Это была почти истерическая реакция на недавнюю опасность, тот смех, который приходит на смену страху. Потому что Селия была испугана, - он это видел, - впервые по-настоящему испугана на его памяти. Сейчас же она, оглядывая его, грязного, пообтрепавшегося после подъема, приговаривала сквозь смех: "Ну ты хорош!" - и вытирала рукавом пот со лба.
Отсмеявшись, Оливер сделал попытку встать - и замер. Уцепившись за край скалы, он увидел вырезанный на ее ребре полустершийся от ветра древний символ - квадрат, вписанный в круг. Знак Четырех Врат.
Скала была не просто скалой. Вросший в склон стоячий камень - свидетельство языческих времен…
Последний раз он видел этот знак в день, когда понял, что жизнь его изменится.
- Ты что уставился, - услышал он голос Селии, - будто призрак увидел?
- Может, и увидел, - медленно произнес он. Селия встала.
- Теперь вперед пойду я, - решительно сказала она. - Я легче, в случае чего…
Он не возражал.
Почти три часа потребовалось, чтобы найти тропу, пригодную для лошадей. И почти весь остаток дня ушел на спуск. Когда они позволили себе стать лагерем, уже темнело. Но место было хорошее. Поблизости звенел катившийся вниз, к реке наверное, ручей. Гай и Гней бродили по еще не совсем пожухлой траве. Это была небольшая впадина, защищенная зарослями орешника, - теперь приходилось хорониться на случай, если ребята Козодоя последовали вслед за своим скорбным рукою товарищем. Пока что, кроме журчания ручья и фырканья лошадей, ничего не было слышно. С вечера подходил туман, от которого Оливер уже успел отвыкнуть, - много ли надо?
Снова туман.
Селия вернулась от ручья - опять умывалась, собственно, ему бы тоже не мешало, пообнимавшись с горой.
- Ты так мне и не ответил, что тебя насторожило у скалы.
Он не видел причин скрывать и рассказал ей о знаке.
- В общем-то ничего удивительного в том, что я его увидел, нет. Укрепления Вала строили карнионцы, а как нам говорят, развалин укреплений здесь предостаточно, кое-что мы уже повидали. Просто перед нашей встречей я был в часовне во имя святого Хамдира Эрдского, вот и вспомнил… этот знак почему-то часто рисуют при образах Хамдира… сомнительного святого, которого, может, и не было никогда, как и той Елены…
- Угу. Надо бы хворосту собрать, костер развести. - Она посмотрела на орешник, но почему-то медлила. - Кстати, святой Хамдир существовал. Только он был языческим святым. Знатным эрдом, перешедшим в карнионскую веру. У карнионцев ведь были монастыри. А тот, в котором он подвизался, назывался монастырем Четырех Врат.
Все это звучало вполне разумно и логично. Если забыть о том, что Селия почти ничего не знала об эрдах и карнионцах. А то, что знала, он сам ей рассказал.
Конечно, это можно было счесть блестящей догадкой. Но только в этот миг, точно бусины, нанизанные на нить, зависли отдельные высказывания и поступки.
"То, что сидит во мне и приказывает убивать…" "Я здесь никогда не бывала… кажется…" "Теперь я начинаю понимать… или вспоминать…" И мастерский удар, нанесенный неумелой рукой.
- Селия, - тихо произнес он. - Ведь твоя цель ко всем обвинениям против тебя отношения не имеет? И к Открывателям тоже? Это как-то связано… с твоей личностью?
Она повернулась, и ему стало не по себе. Непроницаемые зеркала, служившие ей глазами, словно повернулись на оси, и оттуда глянуло на Оливера какое-то привычное, усталое отчаяние.
- Так тебе важно это знать? Изволь…
Так они и не развели костер. Уже стемнело, но я все еще - правда, смутно, как при первой встрече, различал ее лицо.
- По-твоему, я сумасшедшая?
- Нет. Безумна твоя история, но не ты.
- Красно говоришь…
- И ты надеешься… если найдешь тот мост, сумеешь вспомнить?
- "Надеюсь" - неверное слово. Просто я хочу попробовать. "Не попробуешь - не узнаешь", - как говаривали, правда несколько по другому поводу, в "Морском чуде". Может, просто от злости - на Трибунал, на Найтли, на себя… Если бы я была так же умна, как зла, давно бы уже во всем разобралась.
Она умолкла, опустив голову, и он хотел сказать, что то зло, воплощением которого она себя считает, для него представляется абсолютным добром, но не мог - губы не шевелились. Она вдруг встрепенулась, развела руками:
- Понимаешь, вот есть герои. Обязательно герои, настоящие мужчины - они всегда стремятся мир спасти, в крайнем случае по мелочи - государство. А мне вот судьбы мира - как-нибудь сами… Я хочу просто узнать, кто я. Или что я. Жалкая цель, а?
- Не думаю. - Немоту наконец удалось победить. - И может быть, если бы люди больше стремились узнать, кто они, с судьбами мира тоже бы обстояло получше…
- Хорошо. Но это нужно мне. Ты в любом случае не выигрываешь ничего… вот сегодня едва не погиб. Если бы я сорвалась со скалы, я бы знала, что погибаю на пути к своей цели. А ты? Ничего хорошего на моем пути тебя не ждет, уж я знаю.
- Ты знаешь, но не понимаешь. Еще в тот день, когда в деревню пришел конвой с "тримейнской еретичкой", у меня было предчувствие, будто что-то случится… что-то навсегда изменит мою жизнь… и ждал знака. А потом я услышал твой голос. Я еще не видел тебя, но знал, что всюду последую за тобой.
Это было наиболее откровенное признание, на которое он решился за все время путешествия. И следовало идти до конца - но по напряженному очертанию ее плеч, по наклону головы он, даже не видя лица, ощущал волну неприятия, исходившую от нее. Она, не хотевшая знать ничего, кроме правды о самой себе, запрещала ему говорить о своих чувствах, запрещала, не произнося ни слова. И, скомкав фразу, он закончил нелепо и неуместно - настолько, насколько его чувства были неуместны при ее целях.
- Не важно… как бы то ни было, ты ведь убедилась, что я твой друг.
- Друг… У меня никогда не было друзей. "Шлюхино отродье", "колдовское отродье"… Никогда. И я не помню, чтоб это когда-либо меня огорчало. А ты… под видимой мягкостью и сговорчивостью ты всегда делаешь только то, что хочешь. И добиваешься, чего хочешь. Ты - опасный человек. Самый опасный из всех, кого я знала.
Это был уже не просто запрет. Это было обвинение. И он растерялся - настолько это не сочеталось с тем, что он привык думать о себе и слышать о себе - никчемном и слабовольном.
Неужели Селия видит его таким… из-за своей чудовищной подозрительности?
А кому она могла бы доверять, если даже себе не доверяет? Что бы он ни сказал, что бы ни сделал - это послужит лишним доказательством в ее списке обвинений.
Он обречен молчать.
Но не обо всем.
- Тебе бы лучше поспать. Я посторожу, - сказал он. - Да, и вот что - надо бы поразмыслить, где тебе раздобыть теплую одежду. Хоть и не бывает здесь морозов, но кто знает, может, мы будем в пути всю зиму…
- Верно, - сказала она. - Но если деревень больше не будет, теплую одежду придется добывать как и эту.
- А как?
- Иногда ты задаешь удивительно глупые вопросы.
Это снова была обычная Селия, спокойная и циничная, и это его радовало. Лучше пусть этот взгляд остается непроницаемым, чем видеть встающую за ним жуть. Пусть это и чистейшей воды эгоизм.
Тем не менее забыть обо всем, что Селия ему рассказала, он не мог. И всю свою стражу размышлял об этом. Все больше Оливер склонялся к выводу, что "вторая память" Селии есть ложная память, следствие обширного и беспорядочного чтения, пережитых испытаний, но в первую очередь - неестественного воспитания, интриг, а также истерических подначек Найтли. Так называемого "учителя" Оливер заочно возненавидел, в отличие от конвойных, которые были не лучше и не хуже других таких же, а Найтли - имя, конечно, не настоящее, нарочито двусмысленная кличка - был, как и он сам, человеком книги. Так и корпел бы себе над книгами, искал философский камень - чем еще заняты алхимики, у Оливера было представление смутное; Так нет же, мерзавцу понадобилось ставить опыты над живой душой. То, что он был, вероятно, безумен, оправдывает его не больше, чем бешеного пса, стремящегося перекусать всех окружающих. И ведь Селия находилась на его попечении с самого рождения! Неудивительно, что у нее остаются сомнения, чья же душа живет в ней. Будь она послабее, она могла бы слепо в это уверовать… Хотя вряд ли Алиена была порождена исключительно воображением Найтли. Можно посвятить жизнь служению образу воображаемой дамы, но посвятить жизнь отмщению унизившей тебя женщине можно, только если такая женщина существовала в действительности.
И Алиена, вероятно, существовала.
Если ее так звали.
Что за склонность играть именами! Сам он никогда не беспокоился о значении собственного имени, было ли оно дано в честь храбро и глупо сгинувшего в Ронсевальском ущелье пэра Франции или в честь горы Олив, где когда-то звучало моление: "Господи! Да минует меня чаша сия!" Знать он не хотел этих игр. Не потому, что считал их глупыми, а потому, что они были опасны.
Пример был перед ним.
Он с радостью успокоился бы на этой версии. Но…
Разумеется, он слышал о переселении душ, читал пифагорейцев и Платона. Но все эти мистики и философы сходились в одном - душа возрождается вместе с новой сущностью, это столь же естественно и столь же таинственно, как телесное рождение. Но человеческой волей призвать душу умершей, вселить ее в чужое тело?
Он сказал бы, что это полный бред. Но совсем рядом были Открытые земли. Заклятые земли. Где жизнь лишь поколение назад строилась по законам бреда. Здесь господствовали странные силы… "Душа же человечья им приманка и поводырь".
Он вздрогнул. Чушь все это! Селия родилась не в Заклятых землях, а в прозаичнейшем Солаие. Все прочее - домыслы.
Не важно. Он сказал ей, что им, возможно, придется блуждать всю зиму. Но если он был готов принять на веру существование Алиены, в существовании Сломанного моста он более чем сомневался. А это значит, что на поиски уйдет не только зима. Сколько можно искать то, чего нет?
Хоть всю жизнь.
Ну и пусть. А справа от них солдаты, слева - молодчики Козодоя, а вдали маячит Святой Трибунал. Весело, нечего сказать!
Ему и в самом деле стало весело. И легче на душе.
Еще висела утренняя мгла, когда они снова двинулись в путь, - без дороги, без карты, следуя по неразведанной местности вдоль ручья, - иных ориентиров не было. Лес смыкался над ними, все густея по мере того, как они спускались, но сейчас он казался более дружелюбным, чем горы.
- Селия, - неожиданно спросил Оливер, - у тебя бывают предчувствия?
- То есть?
- Ты наточила оружие перед нападением. Ты взяла веревку перед тем, как я упал.
- Нет… - Она помедлила, очевидно, прежнее "приятель" ее уже не устраивало, а называть его по имени она еще не привыкла. - Это у тебя бывают предчувствия. - Веревку я взяла, говорила же, потому что предстояло ехать по горам, и оказалась права. Оружие давно пора было привести в порядок, только случая не представлялось… Но… - Она вдруг помрачнела. Оливер задал вопрос безо всяких задних мыслей, однако вдруг почувствовал, что они там были, и Селия их угадала.
- И еще одно соображение, - быстро продолжал он. - Помнишь, Вальтарий ссылался на кастеляна в Файте? И нас еще туда приглашал? Как думаешь, он просто языком молотил, понимая, что мы откажемся, или кастелян действительно замешан в разбойных делах?
- Не знаю. По правде, я тоже думала об этом. Возможно и то и другое. Если замешан, то помоги Бог владельцу замка, мы уже не поможем. Меня другое смущает - почему бандиты послали за нами только одного человека? Я бы рада поверить, что мы кажемся безобидными, но Вальтарий вроде бы так не считал.
- Возможно, они не собирались убивать нас. Просто обокрасть. Вальтарий, как ты слышала, считал нас излишне простыми, а не безобидными.
- Похоже, мы такие и есть. Излишне простые. Или будем, если поверим, что мы в безопасности.
Но, несмотря на эту предостерегающую ноту, никто не потревожил их в этот день. Все было как в первые дни их совместных странствий, имевших оболочку мирной, почти идиллической прогулки.
Ручей, вдоль которого они продвигались, принимал в себя все новые звенящие родники, - Оливеру, выросшему на Юге, их пение казалось прекрасным, - и превратился в быстрый поток, по которому плыли желтые палые листья. На сей раз на привале они развели костер, чего не делали… Бог мой, последний раз они разводили костер еще до Кулхайма - правда, с тех пор сиживали они и у костра, и у очагов, но это были не их костры и очаги, и Селия сказала: "Давненько я не готовила ничего горячего". Они решили наловить рыбы - крючки у Селии имелись, она смастерила их из обломка шила и иглы, еще когда ехала одна. Для наживки использовали крошки, оставшиеся от взятого в Бастионе хлеба. И все еще сохранялись в котомке у Селии остатки соли и чеснока - подарки хитрого хуторянина.
- Если бы Святой Трибунал хоть что-нибудь понимал, - прокомментировала она их явление из свертка, - тут же снял бы с меня все обвинения. Все бабки утверждают, что нечистая сила не переносит ни соли, ни чеснока.
- А еще железа, серебра и омелы. К чему бы это?
- Насчет твоего сообщения сомневаюсь. Но в любом случае варить из этого суп не умею…
Рыбная похлебка, приготовленная ею, казалась Оливеру такой же вкусной, как грибная. Очевидно, ее треклятый учитель был, помимо прочего, и чревоугодник. Но он не рискнул высказать это вслух. Пусть вчерашний день останется вчера, а Селия - не в меру начитанной и не по возрасту много пережившей девушкой, а не странным существом, причастным запретных бездн. И в этот вечер так оно и было. Они все же были очень молоды и легко забывали. И он забыл за разговорами о том, как когда-то где-то удавалось вкусно поесть и сладко выпить, - а в тот вечер только такие разговоры и велись, такие, как правило, случаются среди голодных людей, но иногда и сытые ими разражаются, в конце концов, воспоминания о говяжьих почках с грибами или бараньей лопатке с красным вином ничуть не хуже воспоминаний о славных сражениях и геройских поединках. Он забыл о том, что затеняло их путь, что милая девушка, столь искушенная в домашнем хозяйстве, вот этими руками, которыми варила ему суп, убила меньше чем три месяца назад полтора десятка человек, причем большинство из них у него на глазах, что не далее как позавчера угрожала еще одному человеку - раненному! - пыткой, и кто знает, возможно, осуществила бы свою угрозу… Потому что тогда пришлось бы вспомнить о своем участии во всем этом, а ему надоело копаться в себе. Хотелось радоваться жизни, пусть радость заключается всего лишь в том, чтобы сидеть у костра, есть рыбу и рассказывать, как ее запекают в родном городе.
Это был хороший вечер. Но сколько бы Оливер ни забыл, об одном он помнил - рассчитывать на то, что такие вечера будут повторяться часто, не приходится.
По разным причинам. Тем больше оснований ценить то, что есть.