Не знаю, достаточно ли она странная для того, чтобы оказаться еще и счастливой. Однако попробовать стоит…
- Кстати, захвати там какую-нибудь неглубокую, но широкую посудину. А я пока подготовлю все остальное.
Пожав плечами, Болл ушел из салона.
Я вынул из шкафа черный свитер и принялся резать его на полоски, не забывая поглядывать в акварин. Погоди, мой хороший, не уплывай! Ты мне нужен сейчас для одного отчаянного эксперимента…
Вернулся Болл. Принес бутыль глицерина и кювету для промывки мелких механических деталей. Стоял - руки в карманы - и молча смотрел на растерзанный свитер. Я вылил глицерин в кювету и бросил туда же нарезанные лоскуты. Руки дрожали от возбуждения.
Внезапно Болл сорвался с места, бросился к пульту. Щелкнул рубильником. Свет за стеклом акварина угас. Болл приволок длинный цилиндрический футляр и вынул из него рулон белой бумаги. Понял…
Я выловил из кюветы две черные пропитанные маслянистой жидкостью полоски и выложил на стекле акварина первую букву. Примитивно, конечно, но что поделаешь - некогда. Завтра придумаем способ общения посовременней… А, черт, в спешке забыл, что надпись следует делать прямую, с той стороны акварина она будет выглядеть так, как удобно кальмару: наоборот.
Готово! Два коротеньких слова: "Кто ты?" Теперь лист бумаги для контрастного фона. Ну, мой хороший, давай!..
Прошла минута. Динамики молчат. Вторая… Ни звука. Провал?.. Смешно и обидно. Для смеха повода лучше и не придумать. Я оглянулся на Болла.
Болл не смеялся. Крутил пальцами карандаш и сосредоточенно глядел на динамики. Я снял бумажный лист, скомкал, отшвырнул прочь. Приплюснув нос к стеклу, затенил ладонями отсветы. Едва-едва различил во мраке неясные контуры щупалец кракена. Кто ты?..
- Грэг, - сказал Болл. - Для него это слишком светло. Он ослеплен и абсолютно ничего, не видит… Попробуем убавить освещение.
Он ушел к пульту, и свет в салоне померк.
- Хватит, - сказал я, уже почти не видя в полумраке собственных рук.
Болл включил настольную лампу, накрыл ее полотенцем, оставив себе узкую полоску света. За акварином - кромешная темь. Кто же ты, никому неведомое, неразгаданное существо?..
Внезапно в тишину, словно в живое тело, вошла короткая очередь точек-тире. Так-так, мы начинаем понимать друг друга.
- "Аттол"! - крикнул мне Болл и тут же поправился: - То есть, "Лотта", конечно. Сыщики-гангстеры! Грэг, это уже настоящий ответ!..
В лихорадочной спешке я лепил на стекле новую фразу, смеясь про себя и чуть не плача одновременно. Я уже не верил в это, я знал, что все напрасно, что ничего не получится - мистика это, смех сквозь слезы, чепуха и нелепость! Новая фраза, против моих намерений, вышла забавно галантной: "Прошу поподробней". Едва я закончил, динамики выдали новую порцию знаков.
- "Была человеком… стала…" - Коллега запнулся. - Грэг, мне с этим текстом не справиться.
Я подскочил и выхватил у него из рук бумагу. Потом карандаш. Машинально прочел ему текст в английском переводе:
- "Была человеком. Стала подводным кошмаром. Теперь я больше животное. Животный инстинкт побеждает. Я не могу. Не хочу. Верните безличность. Если возможно. Боюсь невозможного. Лучше не быть. Хотелось быть. Искала способ. Вернуться. К людям. Ошибка".
Бумажный лист выпал из рук и лег на стол. Я рванул ворот свитера.
- Без паники, Грэг!
Я задыхался. Закружилась голова. Сквозь зеленую дымку надвигалось что-то большое, ужасно громоздкое и неуклюжее - сверху. Как днище океанского корабля…
Болл, словно откуда-то издалека, встревоженно:
- У тебя слишком богатое воображение, Грэг. Слишком. Будем работать? Или будем друг друга пугать ненормальными взглядами?
- Будем работать, Свен, будем…
Я ободряюще похлопал его по спине и мужественно улыбнулся. Моя улыбка почему-то испугала его еще больше.
Разбрызгивая глицерин, накладываю на стекло черную мозаику букв. Верный, но дьявольски медленный способ. Придумай быстрый. Ну, не сегодня, завтра. И завтра новым способом ты сможешь выудить у этого спрута еще одну порцию странного бреда. Ведь это все-таки животное. Животное, на мозг которого влияет (или повлияло) что-то человеческое. И совершенно естественно, что зверь испытывает беспокойство от тяжести чуждого его природе груза в мозговой коре. Беспокойство и, может быть, даже мучения… В одном теле - по-своему сильном и ловком - заключены два противодействующие друг другу начала: интеллект и животный инстинкт. Интеллект не может победить, потому что он должен во многом уступать звериному инстинкту самосохранения: тело спрута живет в первобытно диких условиях борьбы за существование. Но разум не может и уступать бесконечно, на то он и разум. В конце концов возникает дилемма: либо как зверь, либо… никак. "Хотелось быть. Искала способ вернуться к людям, но выбрала этот способ ошибочно. Лучше не быть".
Обрадовались: ах, какое удивление - мыслящий цефалопод! Дрессированный, прирученный, разумный! Познакомились ближе - волосы дыбом… Ну кто из нас способен измерить глубину его страданий, вызванных какой-то непоправимой ошибкой?! Сколько дней, месяцев, лет он одиноким призраком бродил в холодных пучинах, пугая братьев по образу. Но только по образу! Он не был подобен ни одному из жителей бездны.
Один… Для всех чужак. Ни человек - ни спрут… Разум хотел возвращения к людям - спрут опасался. Разум настаивал - зверь бунтовал. И разум понял, наконец. И снял осаду. Но вот люди сами пришли. Из тлеющей искры выросло пламя надежды, зверь отступил. До поры. Люди грозили квантаберами, травили Мантами - близко не подпускали. Выдержал. Вошел в доверие, добился дружбы, получил охранную грамоту - пеналы с радиоактивным веществом… И все напрасно: все развеялось, как облако чернил. Пришли другие - пугались, кололи ножами. Потом успокоились. Но ничего не поняли, как и те, которые были до них… Темный, было придавленный зверь поднимал голову, щетинясь инстинктами. Интеллект - на грани поражения: "Теперь я больше животное, чем мыслящее существо, - животный инстинкт побеждает". Заламывая щупальца, молил: "Верните безличность. Нет равновесия!" Не понимали ни те, ни другие… Опять повторял: "Верните безличность, если возможно. Иначе, будет плохо зверю и мне. Я боюсь, что погублю и его и себя. Я больше так не хочу, не могу!"
И погубит, если мы не сумеем вернуть хозяину его загадочную "безличность". Но что говорить там о чем-то другом, если мы не знаем даже "хозяина". Тело одно, мозг, очевидно, один - и мы не в состоянии понять, кто же кричит из кальмарьего мозга, требует и умоляет - вынь да положь ему какую-то "безличность"… Да и возможно разве отделить от живой материи мозга мыслящую субстанцию! Ведь это же абсурд, поповщина. Нет, что-то здесь имеется в, виду иное…
И, наконец, еще одна прелюбопытная деталь. Эта "мыслящая субстанция" говорит о себе в женском роде и даже называет имя: "Лотта". (Да, очень знакомое и дорогое мне женское имя, но сейчас - ради всего святого! - не стоит об этом…) Стало быть, Лотта-кальмар, так сказать, всеми десятью руками расписывается в том, что она есть личность. Но "личность" - понятие, во-первых, неотделимое от совершаемых "личных" поступков. А этого добра за Лоттой-кальмаром числится предостаточно! Та-ак… Теперь она возжелала "безличности". Выходит, она стремится каким-то образом (не будем размышлять сейчас, каким) вернуть себя в первичное, предшествовавшее теперешнему, состояние. И это она называет "безличностью". То есть, состояние, при котором не совершаются "личные" поступки!.. Вот и попробуй решить этот ребус… Поистине, чтобы не совершить ни одного поступка, нужно быть без рук, без ног, без туловища, без головы! Нет, голова, пожалуй, нужна даже при таких курьезных условиях - иначе не будет мыслящей Лотты. Та-ак… Значит, понятие "безличность" деликатно отождествляется с понятием "обособленный мозг". Искусственный, естественный - безразлично, - но обязательно отделенный от живого организма, вне его…
Есть такая игра: кто-нибудь что-нибудь ищет, а другие суфлируют: "холодно", "тепло", "еще теплее", "горячо". Мы начали эту игру, едва переступив порог станции. Мы прошли все этапы до "очень горячо". Теперь я почуял паленое… Я никогда не слышал, чтобы искусственный мозг - даже самый совершенный, на молекулярной основе - мог подняться до высот понятия "личность" или "безличие". Лотта-кальмар поднялся. Отсюда сами собой напрашиваются выводы, предположения. Начнем с предположения, что та штуковина на эйратере - действительно контейнер. Для перевозки "обособленного мозга", а не детеныша спрута, как мне подумалось вначале. Но это был какой-то супермозг. Не по размерам, а по начинке, разумеется. Во время катастрофы его предоставили самому себе, и он благополучно затонул на двухкилометровой глубине. Но не разбился. И рассмеялся: "Так вот в чем прелесть полетов в небо…" Питательный физиологический раствор ему заменила морская вода, насыщенная кислородом и органическими веществами. Возможно, он и создавался с целью использования в какой-нибудь биомашине для исследований океанских глубин. Возможно, он был даже оснащен плавничками-ресницами. Но ползать на обломках эйратера скоро наскучило. К тому ж, привыкший к оживленным сутолокам в громадных лабораториях, он тяготился безлюдьем. Поразмыслив своими синтетическими извилинами, он решил раздобыть себе что-нибудь вроде ездового коня. Выбор пал на кальмара. Полонив детеныша гиганта-архитевтиса, супермозг "Лотта" каким-то образом связал себя и развивающийся мозг кальмарчика нейронными канальцами едва ли не на уровне синапсов. Своеобразный симбиоз живого с синтетическим. Кальмар "умнел" буквально не по дням, а по часам, таскал наездника по океанским безднам, и оба были довольны. "Наездник" перестроил нервный аппарат "коня" по своему подобию, однако в зеркально отраженном виде, отдал ему все знания, опыт, перелил, образно выражаясь, всю информацию из своих хранилищ в чужие, и, самое главное, передал ему свою индивидуальность. Это и была та самая ошибка… Кракен превратился в мыслящее, но глубоко несчастное существо…
- Грэг, - окликнул меня Болл. - Ты, кажется, решил переделать вопрос?
- Вопросов не будет. Наоборот, я собираюсь кое-что посоветовать кракену.
- Вот как! - изумился Болл. - Сыщики-гангстеры нам никогда не простят, если мы не выпотрошим до конца говорящего спрута.
- Он уже так выпотрошен, что мне его становится жалко. Я хочу его успокоить. Или убить… Смотря, как он отреагирует на мой совет.
- Грэг, я должен подробно записывать все, что сейчас происходит. Это очень любопытная вещь для науки.
Я прилепил последнюю букву и вытер пальцы.
- Пиши, Свен. Диктую. "Не обманывай себя: теперешнее состояние необратимо".
Динамики выдали несколько знаков и смолкли.
- Ну, что там, Свен?
Молчание.
Я обернулся. Болл снимал с настольной лампы затемнение. Наконец, ответил:
- Ничего. "Я ушла" - и больше ничего.
- Как ушла?
- А вот так и ушла. Пора бы знать, что женщины не любят опрометчивых советов.
- "Бездна-Д-1010", вызываю на связь. Я - "Волна", я - "Волна", вызываю на связь. Прием…
Я подошел к микрофону. Взял. В руках - неприятная дрожь.
- Я - "Бездна", я - "Бездна"… "Бездна-Д-1010" слушает "Волну". Прием…
- Доброе утро, ребята! - бодро приветствовал нас голос Дуговского.
Я с тоской посмотрел на залепленный буквами акварин и дернул рубильник внешнего освещения. На фоне вспыхнувшего жемчужного зарева черные буквы казались траурной вороньей стаей.
- Доброе утро, шеф. Что нового? Прием.
- Четыре года назад "Ладога" совершала спецрейс из Ленинграда в Мельбурн, имея на борту контейнер для транспортировки биоаналоговой системы "Сенсолинг-4". Кроме сопровождавшей контейнер группы научных работников, на эйратере находился руководитель отдела высшего моделирования Александр Кером…
У меня зарябило в глазах, ноги подо мной ослабели, и я вынужден был сесть в кресло. Больше я не слушал Дуговского. Я вспомнил…
…На песчаной дорожке колыхалась теневая сеть тополиной листвы. Парк наполнен мириадами летающих пушинок. Без устали кружатся, кружатся, сбиваясь в рои и сугробы, срываются с места вдогонку за легким капризным хозяином-ветром, несутся куда-то, не зная зачем.
Я снимаю пушинку у Лотты с волос и сдуваю в общий хоровод.
- О чем ты думаешь, Лотта?
Помедлив, отвечает:
- О тебе, о себе… О нас с тобой. И еще немножко об отце.
Вздохнула… Она всегда почему-то вздыхает, когда говорит об отце.
- Ты сегодня поссорилась с ним?
Молчит. Значит, поссорилась.
- В институте?
Кивнула. Значит, расскажет.
- Понимаешь, Игорь, у него опять неудача. Как только биоаналог - так неудача…
- Если дело касается биоаналогов…
- Нет, нет, погоди! Я и без тебя знаю, что бионетика топчется в этих вопросах на месте. Но отец предполагает, что только он и Алан Чэйз из Мельбурна близки к решению этой проблемы. Сегодня он предложил мне стать прототипом своей пятой системы.
- Но ты, я вижу, не согласна, - рассеянно заметил я.
Меня удивительно мало волновали проблемы бионетики даже мирового значения. Особенно сегодня, когда пушинки тихо садились на волосы Лотты.
- Да, я отказалась. Они так страшно молчат…
- Кто?
- Биоаналоги. После наложения матрицы прототипа они почему-то замыкаются в себе и отказываются выполнять задания экспериментаторов. Может быть, оттого, что они начинают чувствовать себя живыми? Отец говорит, что это неправда, что искусственный мозг остается просто машиной, но я уже не верю ему… Мне кажется, что сенсолинги - так называет их отец - это совершенное подобие живого мозга. Три года назад с меня сняли матрицу для сенсолинга номер четыре… Сегодня я хотела взглянуть на него, однако отец решительно воспротивился. И я не знаю, чем объяснить…
Я посмеялся над страхами Лотты и закрыл ей рот поцелуем…
- Прием, прием… - выкрикивал Дуговский. - "Бездна", почему не отвечаете? "Бездна"… - Прием…
- Конец передачи! - крикнул я и ударил по клавишам.
Подбежал к акварину и с силой смахнул пропитанные глицерином буквы. Едва взглянул поверх пустынного дна, бросился к пульту.
Это было последнее, что я отчетливо помнил на станции…
Микрофон раскачивался перед лицом, как воротник огромной кобры. Быть может, это не он раскачивался - я сам. Раскачивался и кричал. Дрожал от крика, безумствуя горлом:
- Лотта-а-а, верни-и-сь!!! Лотта!!! Лотта-а-а!..
И все нашаривал пальцами регулятор громкости.
- Лотта-а! Лотта-а-а!!! Верни-и-сь!!!
Кажется, плакал.
Болл поволок в каюту. На диване я, уткнувшись в подушку, утих. А где-то внутри - раскатами:
"Ло-о-о… Го-го-о!!! Вернн-и-и-сь… Го-го-го!!!"
Вскинулся пружиной, выскочил в салон. И - прямо в люк… Сорвал одежду, растерзал пакет… Давление вминает ребра.
Вода освещена прожекторами. Кружатся, точно хоровод огней. И Манты кружатся - пушинки тополиные… А я, как сорванный кленовый лист, падаю в темные бездны. И вокруг грохочет, не утихая:
"Лотт-а-а-а!!! Верни-и-и-сь!!! Ого-го-о-о!!!"
Будто бы голос Болла слышу. Не будто бы, а реально. Говорит кому-то:
- Ничего страшного, за него я спокоен. Заработался, двое суток не спал.
Ему резко ответили:
- Я врач, и в ваших советах, мистер Болл, совершенно не нуждаюсь. - И кому-то другому, тоном ниже, но повелительно: - Перенести больного в изолятор!
- А я сказал: оставьте здесь! И улетучивайтесь из моей каюты!
Молодчина, Свен! По-товарищески…
Я открыл глаза и, свесив ноги с койки, сел. Значит, он приволок меня в бункер, сделал усыпляющий укол и поднял в мезоскафе… Ну что ж, как будто бы правильно. А вот и Дуговский… Я поднялся навстречу.
Дуговский обнял меня и, не обращая внимания, на присутствующих, потащил из каюты. Где-то крикнули:
- "Роланд" подходит!
Все заторопились на корму.
Люди что-то кричали и махали огромному белому кораблю. А я стоял и, не отрывая глаз, смотрел себе под ноги. На аккуратно сложенные щупальца и неживые тусклые глаза…
Кто-то сказал:
- Сегодня утром загарпунили. Всплыл под самым бортом. Тонны полторы - не меньше…
Я опустился на колени и погладил холодную, скользкую руку гиганта.
- Это он… - сказал подошедший Болл.
Нас обступили.
- Интересуетесь? - спросил высокий синеглазый человек. - Хороший экземпляр. Препарировать будем.
Болл крепко держал меня за запястье.
Я высвободил руку, поднялся. Сказал синеглазому:
- А мозг постарайтесь не повредить. Передайте его в Ленинградский институт бионетики, Керому. Это мозг его дочери… Очень любопытная вещь для науки.
Повернулся и пошел прочь.