– И я хочу вам показать, что на самом деле с нами делает ваша червокамера. Один раз покажу, один-единственный пример. Помните дело Уилсона?
– Уилсона?
– В Нью-Йорке, пару лет назад. Был убит парнишка-подросток из Бангладеш – он стал сиротой во время наводнения в тридцать третьем.
– Вспомнил.
– Агентство ООН подобрало для этого сироты по имени Миан Шариф приемных родителей в Нью-Йорке. Пожилые бездетные супруги до того удочерили девочку по имени Барбара и успешно ее воспитали. Вероятно. История выглядела просто. Миана убивают дома. Избивают и до, и после смерти. Судя по всему, насилуют. Главным подозреваемым был отец. – Мейвенс скривился. – Всегда первым делом подозревают членов семьи. Я занимался этим делом. Улики были косвенные, а психологический портрет Уилсона не продемонстрировал особой склонности к насилию, как сексуальному, так и к какому бы то ни было вообще. И все же у нас хватило материала, чтобы его обвинили. Филип Джордж Уилсон был казнен путем смертельной инъекции двадцать седьмого ноября две тысячи тридцать четвертого года.
– А теперь…
– Червокамеры то и дело нужны для ведения следствия по новым и неразобранным случаям, а дела закрытые, типа дела Уилсона, до сих пор редко подвергались пересмотру. Но теперь широкая общественность получила доступ к червокамере, все смотрят, куда хотят, вот люди и начали шевелить старые дела – своих друзей, родственников, даже свои собственные.
– И дошло до дела Уилсона.
– Угу. – Мейвенс уныло усмехнулся. – Может быть, вы можете понять, как я себя чувствую. Понимаете, до появления червокамеры я никогда не был уверен насчет правды в каждом отдельном случае. Ни одно свидетельство не бывает надежным на все сто процентов. Преступники научились морочить голову криминалистам. Так что я чего-то не видел собственными глазами, я и не мог знать, так ли все было на самом деле. Уилсон был первым, кого отправили на казнь после проведенного мной следствия. Я знал, что изо всех сил постарался установить истину. Но теперь, когда прошло несколько лет, я впервые смог увидеть преступление, которое было приписано Уилсону. И я узнал правду о человеке, которого послал на иглу.
– Вы уверены, что должны показывать мне…
– Все равно очень скоро об этом узнают все.
Мейвенс развернул софт-скрин так, чтобы Бобби было видно, и включил запись.
На экране появилось изображение спальни. Широкая кровать, гардероб, шкафчик с посудой, анимационные постеры музыкальных и спортивных звезд. На кровати лежал на животе парнишка-подросток – тоненький, в футболке и джинсах. Перед ним валялись тетрадки и черно-белый софт-скрин, а он смотрел на экран и покусывал ручку. Мальчик был смуглый, с пышными черными волосами.
Бобби спросил:
– Это Миан?
– Да. Умненький мальчишка, жил тихо, прилежно учился. Делает уроки. Шекспира читает, между прочим. Ему тринадцать, хотя, на мой взгляд, он выглядит младше. Что ж, старше ему уже не стать… Если захотите, чтобы я выключил, сразу так и скажите.
Бобби резко кивнул и твердо решил досмотреть запись до конца.
"Это проверка, – подумал он. – Проверка для всего человечества".
Открылась дверь, вошел полный пожилой мужчина.
– Входит отец. Филип Джордж Уилсон.
Уилсон держал в руке бутылку минеральной воды. Он откупорил ее и поставил на тумбочку рядом с кроватью. Мальчик оглянулся и что-то произнес.
Мейвенс сказал:
– Нам известно, что они говорили. Чем занимаешься, когда мама придет, и так далее. Ничего особенного, разговор как разговор.
Уилсон взъерошил волосы мальчика и вышел из комнаты.
Изображение замерло и слегка замерцало.
– Позвольте, я вам расскажу, что произошло потом – как мы это себе представляли в тридцать четвертом. Уилсон возвращается в комнату. Замахивается на мальчика. Мальчик его отталкивает. Тогда Уилсон набрасывается на него. Может быть, мальчик отбивается, но если и так, то никакого вреда он Уилсону не причиняет. У Уилсона нож – который мы, так уж вышло, не находим. Он наносит мальчику удары ножом, рвет на нем одежду. Он перерезает мальчику горло, а потом то ли насилует труп, то ли мастурбирует – мы обнаруживаем на теле Миана следы спермы Уилсона. А потом он берет окровавленный труп мальчика на руки и вызывает по "Поисковику" службу спасения.
– Вы шутите.
Мейвенс пожал плечами.
– Люди ведут себя порой очень странно. Суть в том, что в квартиру невозможно было войти и выйти из нее тоже было нельзя – двери и окна были закрыты, и никто их не взламывал и не выбивал. Камеры наблюдения в прихожей ничего не показали. У нас не было подозреваемых, кроме Уилсона, а против него имелась масса компромата. Он и не думал ничего отрицать. Я полагаю, он в конце концов сам уверился в том, что убил мальчика, хотя он этого и не помнил. Мнения экспертов разделились. Психоаналитики утверждали, что эго Уилсона было не в состоянии вынести мысль о таком отвратительном деянии. Поэтому он и подавил в себе память о случившемся. Кроме того, были циники, которые утверждали, что Уилсон лжет, что он отлично осознавал, что делает, а когда понял, что преступление не сойдет ему с рук, то стал разыгрывать амнезию, чтобы смягчить приговор. А еще были психоневрологи, объявившие, что Уилсон страдает какой-то формой эпилепсии.
Бобби подсказал Мейвенсу:
– Но теперь мы знаем правду.
– Да. А теперь – правда.
Мейвенс прикоснулся к софт-скрину, и изображение ожило.
В углу спальни находилась вентиляционная решетка. Она вдруг открылась. Мальчик Миан быстро вскочил с кровати и испуганно попятился в противоположный угол.
– Он не закричал, – негромко произнес Мейвенс. – Если бы закричал…
Из отверстия выбрался человек. Девушка в облегающем лыжном комбинезоне. На вид ей было лет шестнадцать, хотя на самом деле она могла быть и старше. В руке она держала нож.
Мейвенс снова остановил запись.
Бобби нахмурился.
– Это еще кто такая?
– Приемная дочь Уилсонов. Ее зовут Барбара – помните, я о ней уже упоминал. Здесь ей восемнадцать лет, и она уже пару лет не живет дома.
– Но у нее по-прежнему имеется код доступа для входа в дом.
– Точно. Она явилась замаскированной. Потом пробралась по вентиляционной шахте, а они в таком старом доме широченные. Вот так она и попала в комнату. С помощью червокамеры мы проследили за ее жизнью на пару лет раньше. Оказывается, ее отношения с отцом были гораздо сложнее, чем все думали. Пока она жила дома, они хорошо ладили. Потом она уехала учиться в колледж, и там у нее были неприятности. Она хотела вернуться домой. Родители это обсудили, но уговорили ее остаться в колледже и обрести независимость. Может быть, они были неправы, поступив так, а может быть, и не ошиблись. Во всяком случае, Барбаре они желали добра. Как бы то ни было, она все-таки вернулась домой – однажды ночью, когда мать была в отъезде. Она забралась в постель к спящему отцу и вступила с ним в оральный половой акт. Инициатива исходила от нее. Но отец ее не остановил. Потом он мучился угрызениями совести. Мальчик, Миан, спал в соседней комнате.
– Значит, они поссорились…
– Нет. Уилсон переживал, стыдился, но решил поступить здраво. Барбару он отослал в колледж и уговорил забыть о случившемся. Может быть, он действительно верил, что время залечит эту рану. Что ж, он ошибался. Он не понимал ревности Барбары. Она уверила себя в том, что Миан занял ее место в сердцах родителей и что именно поэтому ее стараются держать подальше от дома.
– Понятно. Поэтому она и попыталась совратить отца, поискать тем самым способ вернуться.
– Не совсем так.
Мейвенс приложил палец к софт-скрину, и маленькая драма снова развернулась на экране.
Миан, узнав свою сводную сестру, оправился от страха и шагнул ей навстречу.
Но Барбара с потрясающей быстротой набросилась на него. Она обхватила рукой его шею, и он начал задыхаться.
– Ловко, – отметил Мейвенс. – Теперь он при всем желании не сможет закричать.
Барбара повалила мальчика на спину, раздвинула его ноги.
Закинула его руки за голову, начала рвать на нем одежду.
– Она не выглядит силачкой, – заметил Бобби.
– Сила тут ни при чем. Главное – решимость. Миан даже в эти мгновения не мог поверить, что эта девушка, его сестра, хочет сделать ему что-то плохое. А вы бы поверили?
Грудь мальчика была обнажена. Барбара замахнулась ножом.
– Хватит, – вымолвил Бобби.
Мейвенс нажал на клавишу. Софт-скрин, к величайшему облегчению Бобби, опустел. Мейвенс сказал:
– Остальное – подробности. Когда Миан был мертв, она подтащила его к двери, приставила к ней и позвала отца. Уилсон подбежал, открыл дверь, и еще теплое тело сына упало ему на руки. Вот тут он и вызвал службу спасения.
– Но как же сперма Уилсона…
– Барбара сберегла ее после той ночи, когда у них был оральный секс. Сперму она хранила в маленькой специальной криопробирке, которую украла из медицинской лаборатории. Она все продумала еще тогда. – Он пожал плечами. – И все получилось. Месть, уничтожение отца, который ее отверг – как ей казалось. Все получилось – по крайней мере до тех пор, пока не появилась червокамера. Так что теперь ясно…
– Что обвинен в убийстве был невиновный человек.
– Невиновный был казнен.
Мейвенс прикоснулся к софт-скрину, и на нем появилось новое изображение. Женщина лет сорока, блондинка. Она сидела в каком-то обшарпанном кабинете. Ее лицо было искажено мукой.
– Это Мзй Уилсон, – сообщил Мейвенс. – Жена Филипа, мать двоих приемных детей. Она свыклась с мыслью о том, что смерть ее приемного сына была вызвана жутким преступлением мужа. Она даже примирилась с Барбарой, нашла в ней утешение. И вот теперь – в этот самый момент – ей пришлось встать лицом к лицу с еще более страшной правдой.
Бобби стало не по себе из-за этого ужаса, этой обнаженной истины. Но Мейвенс, на его счастье, остановил запись.
– Вот, – пробормотал он. – Вот тут мы и разорвали ее сердце. И виноват в этом я.
– Вы старались, как могли.
– Нет. Мог бы постараться получше. У Барбары было алиби. Но если бы я смотрел более пристально и зорко, я бы раздолбал это алиби как нечего делать. Были и другие мелочи – расхождения в показаниях о времени, в том, какова была картина пятен крови на Уилсоне. А я этого ничего не заметил, не увидел. – Он посмотрел на Бобби, его глаза блестели. – Я не увидел правду. Вот что такое ваша червокамера. Это машина правды.
Бобби покачал головой.
– Нет. Это машина зоркости.
– Добиваться правды нужно, – сказал Мейвенс. – Я до сих пор в это верю. Конечно верю. Но иногда правда делает очень больно, невероятно больно. Так, как это вышло с бедной Мэй Уилсон. И знаете что? Ей правда не помогла. Она не вернула ей ни Миана, ни мужа. У нее только отняли еще и дочь.
– Нам всем придется пройти через это так или иначе, – возразил Бобби. – Придется увидеть все ошибки, какие мы когда-либо совершили.
– Может быть, – тихо отозвался Мейвенс. Он улыбнулся и провел пальцем по краю крышки стола. – Вот что со мной сделала червокамера. Моя работа перестала представлять собой интеллектуальный труд, загадки Шерлока Холмса. Теперь я тут каждый день сижу и таращусь на чью-то решимость, жестокость, расчет. Мы – животные, Бобби. Звери в чистенькой одежке.
Он покачал головой, улыбаясь и продолжая водить пальцем по краю стола.
/19/
ВРЕМЯ
Червокамера становилась все доступнее и все мощнее. Невидимые взгляды падали на прошлое человечества, будто снежинки, проникали все глубже и глубже в историю.
Принстон, штат Нью-Джерси, США. 17 апреля 1955 года н. э.
Навещавшие его в эти последние часы были потрясены его добродушным юмором. Он разговаривал с удивительным спокойствием, отпускал шутки по адресу врачей, а на свою приближающуюся кончину смотрел как на ожидаемое естественное явление.
И конечно, он до самого конца отдавал суровые распоряжения. Он не желал превращаться в объект паломничества, и он настаивал на том, чтобы его кабинет в институте не превращали в музей, а его дом – в святилище, и так далее, и тому подобное.
Доктор Дин в последний раз зашел к нему в одиннадцать часов ночи. Он мирно спал.
Но вскоре после полуночи его медсестра, миссис Альберта Россель, заметила перемену в его дыхании. Она позвала другую сестру, и они вдвоем приподняли изголовье его кровати.
И когда самый удивительный ум со времен Ньютона начал наконец погибать, к поверхности его сознания устремились последние мысли. Возможно, он сожалел о том, что крупнейший проект унификации физики он оставил незаконченным. Возможно, гадал, верно ли было с его стороны пойти по пути пацифизма, верно ли он поступил, сподвигнув Рузвельта вступить в ядерный век. А может быть, он просто сожалел о том, что всегда ставил науку на первое место, что она для него была даже важнее тех, кто его любил.
Но уже было слишком поздно. Его жизнь, такая яркая и сложная в юности и зрелости, теперь приближалась, как и положено всякой жизни, к моменту совершенной простоты.
Миссис Россель низко наклонилась к нему и услышала его тихий голос. Но он говорил по-немецки, на языке своей юности, и она не поняла слов.
… А еще она не видела и не могла увидеть сонм сгустков пространства-времени, сгрудившихся в эти последние мгновения над дрожащими губами Эйнштейна ради того, чтобы услышать последние слова: "… Лизерль! О Лизерль!"
Отрывок из доклада Мориса Пейтфильда, профессора Массачусетского технологического института, председателя инициативной группы "Червосемя". Доклад было представлен комиссии Конгресса по изучению электората США 23 сентября 2037 г.:
"Как только стало ясно, что червокамера может не только смотреть сквозь стены, но и заглядывать в прошлое, началось повальное увлечение человечества собственной историей.
Сначала нас потчевали профессионально изготовленными "фактологическими" фильмами и показывали нам такие значительные события, как войны, покушения, крупные политические скандалы. "Непотопляемый" – восстановленная картина катастрофы "Титаника", например, оказалась завораживающим зрелищем, хотя это зрелище и разрушило множество мифов, распространяемых недобросовестными сочинителями. Помимо всего прочего, "Титаник" тонул в кромешном североатлантическом мраке.
Но довольно скоро нам надоели интерпретации профессионалов и захотелось на все посмотреть своими глазами.
Торопливое обследование многих пресловутых моментов недавнего прошлого дало результаты как банальные, так и удивительные. Удручающие подробности относительно Элвиса Пресли, О. Дж. Симпсона и даже насчет смерти обоих Кеннеди, безусловно, удивили всех. С другой стороны, откровения насчет убийств многих выдающихся женщин – от Мэрилин Монро до Матери Терезы и Дианы, принцессы Уэльской, вызвали волну шока даже в обществе, начавшем привыкать к избыточной правде. И мужчин и женщин одинаково сильно потрясло существование бесконечных тайных заговоров мужчин-женоненавистников, которые на протяжении нескольких десятков лет выступали против женщин, взявших (по мнению этих мужчин) себе слишком много власти.
Однако многие истинные версии исторических событий – кубинский кризис, Уотергейт, падение Берлинской стены, отмена евро, – представляя несомненный интерес для любителей, оказались запутанными, обескураживающими и сложными. Удручающе осознавать, что даже те, кого мы обычно считаем средоточием власти, как правило, мало знают и еще меньше понимают в происходящем вокруг них.
При всем уважении к великим традициям этой Палаты, вынужден заявить, что почти все ключевые события в истории человечества, судя по всему, окружены вымыслом, точно так же как все великие романы – не более чем грубые игры и манипуляции.
И, что хуже того, правда чаще всего оказывается скучной.
Отсутствие закономерности и логики в ошеломляющей, почти неузнаваемой истинной истории, которая теперь предстает перед нами, настолько тяжело и утомительно для всех, кроме самых истовых ученых, что к нам начали возвращаться приукрашенные рассказы – истории с простой повествовательной структурой, способные привлечь внимание читателя и зрителя. Нам нужен сюжет и смысл, а не голый факт…
Тулуза, Франция, 14 января 1636 года н. э.
В пыльной тишине своего кабинета он положил перед собой любимый экземпляр "Арифметики" Диофанта. С огромным волнением он перелистал страницы, добрался до книги второй, задачи восьмой и поискал перо.
"… С другой стороны, невозможно куб записать как сумму двух кубов, или четвертую степень записать как сумму двух четвертых степеней, или, говоря в общем, любое число со степенью больше двух невозможно записать в виде суммы двух таких же степеней. Я располагаю поразительным доказательством этой теоремы, но оно слишком велико, чтобы разместить его на полях…"
Бернадетта Уинстенли, четырнадцатилетняя ученица из города Хараре в Зимбабве, заранее зарезервировала себе время для работы со школьной червокамерой и посвятила себя наблюдению за теми мгновениями, когда Ферма быстро писал на полях.
… Вот когда это началось для него и тут и должно было закончиться. В конце концов, именно восьмая задача Диофанта так заинтриговала его и отправила по дороге к математическому открытию. "Имея число, являющееся квадратом, запиши его как сумму двух других квадратов". Это было алгебраическое выражение теоремы Пифагора, и решение было известно каждому школьнику: три в квадрате плюс четыре в квадрате (то есть девять плюс шестнадцать) равняется двадцати пяти, то есть – пяти в квадрате.
Но что, если расширить данное понятие за пределы этой геометрической тривиальности? Существовали ли числа, которые можно было выразить суммой более высоких степеней? Три в кубе плюс четыре в кубе равнялось двадцати семи плюс шестьдесят четыре, то есть девяноста одному, а это число не являлось кубом. Почему вообще существовали такие тройки чисел? А как насчет более высоких степеней – четвертой, пятой, шестой?..
Математики древности явно не знали о таких случаях – но не знали и доказательства того, что это невозможно.
И вот теперь он – юрист и магистрат, даже не профессиональный математик – сумел доказать, что не существует трех таких чисел при любой степени больше двух.
Бернадетта вывела на экран исписанные листы бумаги с доказательством, найденным Ферма (как он полагал), а потом учитель помог ей расшифровать записи.
… Сейчас его ждали дела, а когда будет время, он запишет в краткой форме свое доказательство, пока содержащееся в заметках и набросках. А далее отправит письма Десаржу, Декарту, Паскалю, Бернулли и другим – как-то они восхитятся дальновидной тонкостью его выкладок!
А затем он станет исследовать числа дальше – числа, эти капризные и упрямо сложные создания, порой настолько странные, что ему казалось, что они, должно быть, существуют независимо от человеческого разума, выдумавшего их…