Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее, много законов: не расточай, не возжелай, и все остальное. Когда-нибудь настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя есть еще надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины и они - символ этой надежды. Ведь на Картинах запечатлены символические образы иных мест, где царит порядок (наверное, это тоже Корабли, только еще большего размера), и все эти символические образы снабжены названиями, Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное, чего никогда не видишь, но чувствуешь, например Ветер и Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и легенды о могущественных людях тех далеких эпох вытеснены из памяти другими людьми, чьи тени все чаще смутно рисовались где-то позади.
- Я сначала испугалась, - сказала Мери, - но теперь больше не боюсь. Все идет так, как было предсказано, и мы ничего не можем сделать. Мы только знаем, что все это - к лучшему.
Джон продолжал есть, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре. Теперь эти шаги уже не были такими поспешными, а в голосах не звучал ужас. "Немного же им понадобилось, - думал он, - чтобы привыкнуть. Их Корабль перевернулся вверх ногами - и все же это к лучшему".
А вдруг в конце концов правы они, а Письмо лжет?
С какой радостью он подошел бы к двери, окликнул бы кого-нибудь из проходивших мимо и поговорил бы об этом! Но на всем Корабле не было никого, с кем бы он мог поговорить. Даже с Мери. Разве что с Джошуа.
Он продолжал есть, думая о том, как Джошуа возится со своими растениями в гидропонных оранжереях. Еще мальчишкой он ходил туда вместе с другими ребятами: Джо, и Джорджем, и Хербом, и всеми остальными. Джошуа был тогда человеком средних лет, у него всегда была в запасе интересная история или умный совет, а то и тайно сорванный помидор или редиска для голодного мальчишки. Джон помнил, что Джошуа всегда говорил мягким, добрым голосом и глаза у него были честные, а его чуть грубоватое дружелюбие внушало симпатию.
Джон подумал, что уже давно не видел Джошуа. Может быть, потому, что чувствовал себя виноватым перед ним…
Но Джошуа мог понять и простить вину.
Однажды он понял. Они с Джо как-то прокрались в оранжерею за помидорами, а Джошуа поймал их и долго говорил с ними. Они с Джо дружили еще с пеленок. Они всегда были вместе. Если случалась какая-нибудь шалость, они обязательно были в нее замешаны.
Может быть, Джо… Джон покачал головой. Только не Джо. Пусть он его лучший друг, пусть они друзья детства и остались друзьями, когда поженились, пусть они больше двадцати лет играют друг с другом в шахматы - все-таки Джо не такой человек, которому можно это рассказать.
- Ты все еще думаешь, дорогой? - спросила Мери.
- Кончил, - ответил Джон. - Теперь расскажи мне, что ты сегодня делала.
Она поведала ему, что сказала Луиза, и что сказала Джейн, и какие глупости говорила Молли. И какие ходили странные слухи, и как все боялись, и как понемногу успокоились, когда вспомнили, что все к лучшему.
- Наша Вера, - сказала она, - большое утешение в такое время.
- Да, - ответил Джон, - действительно большое утешение.
Она встала с кровати.
- Пойду к Луизе. Ты остаешься здесь? Она нагнулась и поцеловала его.
- Я погуляю до собрания, - сказал Джон. Он кончил есть, медленно выпил воду, смакуя каждую каплю, и вышел.
Он направился к оранжереям. Джошуа был там. Он немного постарел, немного поседел, чуть больше хромал, но вокруг его глаз были те же добрые морщины, а на лице - та же неспешная улыбка. И встретил он Джона той же старой шуткой:
- Опять пришел помидоры воровать?
- На этот раз нет.
- Ты тогда был с другим парнем.
- Его звали Джо.
- Да, теперь я вспомнил. Я иногда забываю. Старею и начинаю забывать. - Он спокойно улыбнулся. - Немного мне теперь осталось. Вам с Мери не придется долго ждать.
- Сейчас это не так уж важно, - сказал Джон.
- А я боялся, что ты ко мне теперь уже не придешь.
- Но таков закон, - сказал Джон. - Ни я, ни вы, ни Мери тут ни при чем. Закон прав. Мы не можем его изменить.
Джошуа дотронулся до руки Джона:
- Посмотри на мои новые помидоры. Лучшие из всех, что я выращивал. Уже совсем поспели.
Он сорвал один, самый спелый и красный, и протянул Джону. Джон взял его в руки и почувствовал гладкую, теплую кожицу и под ней - переливающийся сок.
- Они вкуснее всего прямо с куста. Попробуй.
Джон поднес помидор ко рту, вонзил в него зубы и проглотил сочную мякоть.
- Ты что-то хотел мне сказать, парень? Джон помотал головой.
- Ты так и не был у меня с тех пор, как узнал, - сказал Джошуа. - Это потому, что ты считал себя виноватым: ведь я должен умереть, чтобы вы могли иметь ребенка. Да, это тяжело - и для вас тяжелее, чем для меня. И ты бы не пришел, если бы не произошло что-то важное.
Джон не ответил.
- А сегодня ты вспомнил, что можешь поговорить со мной. Ты часто приходил поговорить со мной, потому что помнил самый первый наш разговор, когда ты был еще мальчишкой.
- Я тогда нарушил закон, - сказал Джон. - Я пришел воровать помидоры. И вы поймали нас с Джо.
- А я нарушил закон сейчас, - ответил Джошуа, - когда дал тебе этот помидор. Это не мой помидор и не твой. Я не должен был его давать, а ты не должен был его брать. Но я нарушил закон потому, что закон основан на разуме, а от одного помидора разум не пострадает. Каждый закон должен иметь разумный смысл, иначе он не нужен. Если смысла нет, то закон неправ.
- Но нарушать закон нельзя.
- Послушай, - сказал Джошуа. - Помнишь сегодняшнее утро?
- Конечно.
- Посмотри на эти рельсы - вон они идут по стене.
Джон посмотрел и увидел рельсы.
- Эта стена до сегодняшнего утра была полом.
- А как же стеллажи? Ведь они…
- Вот именно. Так я и подумал. Это первое, о чем я подумал, когда меня выбросило из постели. Мои стеллажи! Мои чудные стеллажи, которые висят там на стене, прикрепленные к полу! Ведь вода выльется из них, и растения вывалятся, и все химикаты пропадут зря! Но так не случилось.
Он протянул руку и ткнул Джона пальцем в грудь.
- Так не случилось, и не из-за какого-нибудь определенного закона, а по разумной причине. Посмотри под ноги, на пол.
Джон посмотрел на пол и увидел там рельсы - продолжение тех, что шли по стене.
- Стеллажи прикреплены к этим рельсам, - продолжал Джошуа. - А внутри у них - ролики. И когда пол стал стеной, стеллажи скатились по рельсам на стену, ставшую полом, и все было в порядке. Пролилось чуть-чуть воды, и пострадало несколько растений, но очень мало.
- Так было задумано, - сказал Джон. - Корабль…
- Чтобы закон был прав, - продолжал Джошуа, - он должен иметь разумное основание. Здесь было основание и был закон. Но закон - это только напоминание, что не нужно идти против разума. Если бы было только основание, мы бы могли его забыть, или отрицать, или сказать, что оно устарело. Но закон имеет власть, и мы подчиняемся закону там, где могли бы не подчиниться разуму. Закон говорил, что рельсы на стене - то есть на бывшей стене - нужно чистить и смазывать. Иногда я думал: зачем это? И казалось, что этот закон не нужен. Но это был закон, и мы слепо ему подчинялись. А когда раздался Грохот, рельсы были начищены и смазаны, и стеллажи скатились по ним. Им ничто не помешало, а могло бы помешать, если бы мы не следовали закону. Потому что, следуя закону, мы следовали разуму, а главное - разум, а не закон.
- Вы хотите мне этим что-то доказать, - сказал Джон.
- Я хочу тебе доказать, что мы должны слепо следовать закону до тех пор, пока не узнаем его основание. А когда узнаем - если узнаем когда-нибудь - его основание и цель, тогда мы должны решить, насколько они правильны. И если они окажутся плохими, мы так и должны смело сказать. Потому что если плоха цель, то плох и закон: ведь закон - это всего-навсего правило, помогающее достигнуть какой-нибудь цели.
- Цели?
- Конечно, цели. Должна же быть какая-то цель. Такая хорошо придуманная вещь, как Корабль, должна иметь цель.
- Сам Корабль? Вы думаете, Корабль имеет цель? Но говорят…
- Я знаю, что говорят. "Все, что ни случится, - к лучшему". - Он покачал головой. - Цель должна быть даже у Корабля. Когда-то давно, наверное, эта цель была простой и ясной. Но мы забыли ее. Должны быть какие-то факты, знания…
- Знания были в книгах, - сказал Джон. - Но книги сожгли.
- Кое-что в них было неверно, - сказал старик. - Или казалось неверным. Но мы не можем судить, что верно, а что неверно, если у нас нет фактов, а я сомневаюсь, чтобы такие факты были. Там были другие причины, другие обстоятельства. Я одинокий человек. У меня есть работа, и заходят сюда редко. Меня не отвлекают сплетни, которыми полон Корабль. И я думаю. Я много передумал. Я думал о нас и о Корабле. И о законах, и о цели всего этого. Я размышлял о том, почему растут растения и почему для этого нужны вода и удобрения. Я думал, зачем мы должны включать свет на столько-то часов - разве в лампах есть что-то такое, что нужно растению? Но если не включать их, растение погибает. Значит, растениям необходимы не только вода и удобрения, но и лампы. Я думал, почему помидоры всегда растут на одних кустах, а огурцы - на других. На огуречной плети никогда не вырастет помидор, и этому должна быть какая-то причина. Даже для такого простого дела, как выращивание помидоров, нужно знать массу фактов. А мы их не знаем. Мы лишены знания. Я думал: почему загораются лампы, когда повернешь выключатель? И что происходит в нашем теле с пищей? Как твое тело использует помидор, который ты только что съел? Почему нужно есть, чтобы жить? Зачем нужно спать? Как мы учимся говорить?
- Я никогда обо всем этом не думал, - сказал Джон.
- А ты вообще никогда не думал, - ответил Джошуа. - Во всяком случае, почти никогда.
- Никто не думает, - сказал Джон.
- В том-то и беда, - сказал старик. - Никто никогда не думает. Все просто убивают время. Никто не ищет причин. Никто ни о чем даже не задумывается. Что бы ни случилось - все к лучшему, и этого с них хватает.
- Я только что начал думать, - сказал Джон.
- Ты что-то хотел у меня спросить, - сказал старик. - Зачем-то ты все же ко мне пришел.
- Теперь это неважно, - ответил Джон. - Вы мне уже ответили.
Он пошел обратно между стеллажами, ощущая аромат тянущихся вверх растений, слыша журчание воды в насосах. Он шел длинными коридорами, где в окнах наблюдательных рубок светились неподвижные звезды.
Основание, говорил Джошуа. Есть и основание, и цель. Так говорилось в Письме - основание и цель. И, кроме правды, есть еще неправда, и чтобы их различить, нужно кое-что знать.
Он расправил плечи и зашагал вперед.
Когда он подошел к церкви, собрание давно уже было в разгаре; он тихо скользнул в дверь, нашел Мери и встал рядом с ней. Она взяла его под руку и улыбнулась.
- Ты опоздал, - прошептала она.
- Виноват, - отвечал он шепотом. Они стояли рядом, взявшись за руки, глядя, как мерцают две большие свечи по бокам огромной Священной Картины.
Джон подумал, что раньше она никогда не была так хорошо видна; он знал, что свечи зажигают только по случаю важных событий.
Он узнал людей, сидевших под Картиной, - своего друга Джо, Грега и Фрэнка. И он был горд тем, что Джо, его друг, был одним из тех троих, кто сидел под Картиной, потому что для этого нужно было быть набожным и примерным.
Они только что прочли о Начале Начал, и Джо встал и повел рассказ про Конец.
- Мы движемся к Концу. Мы увидим знаки, которые будут предвещать Конец, но о самом Конце никто не может знать, ибо он скрыт…
Джон почувствовал, как Мери пожала ему руку, и ответил тем же. В этом пожатии он почувствовал утешение, которое дает жена, и Вера, и ощущение Братства всех людей.
Когда он ел обед, оставленный для него Мери, она сказала, что Вера - большое утешение. И это была правда. Вера была утешением. Она говорила, что все хорошо, что все - к лучшему. Что даже Конец - тоже к лучшему.
"А им нужно утешение, - подумал он. - Больше всего на свете им нужно утешение. Они так одиноки, особенно теперь, когда звезды остановились и сквозь окна видна пустота, которая их окружает. Они еще более одиноки, потому что не знают цели, не знают ничего, хотя и утешаются знанием того, что все - к лучшему".
- …Раздастся Грохот, и звезды прекратят свое движение и повиснут, одинокие и яркие, в глубине тьмы, той предвечной тьмы, что охватывает все, кроме людей в Корабле…
"Вот оно, - подумал Джон. - Вот оговорка, которая их утешает. Сознание того, что только они одни укрыты и защищены от предвечной ночи. А впрочем, откуда взялось это сознание? Из какого источника? Из какого откровения?" И он выругал себя за эти мысли, которые не должны приходить в голову во время собрания в церкви.
"Я как Джошуа, - сказал он себе. - Я сомневаюсь во всем. Размышляю о таких вещах, которые всю жизнь принимал на веру, которые принимали на веру все поколения".
Он поднял голову и посмотрел на Священную Картину - на Дерево, и на Цветы, и на Реку, и на Дом вдалеке, и на Небо с Облаками; Ветра не было видно на Картине, но он чувствовался.
Это было красиво. На Картине он видел такие цвета, каких нигде не видел, кроме как на Священных Картинах. "Где же такое место? - подумал он. - А может быть, это только символ, только воплощение всего лучшего, что заключено в людях, только изображение мечты всех запертых в Корабле?
Запертых в Корабле! - Он даже задохнулся от такой мысли. - Запертых? Они ведь не заперты, а защищены, укрыты от всяких бед, от всего, что таится во тьме предвечной ночи". Он склонил голову в молитве, сокрушаясь и раскаиваясь. Как это только могло прийти ему в голову!
Он почувствовал руку Мери в своей и подумал о ребенке, которого они смогут иметь, когда умрет Джошуа. Он подумал о шахматах, в которые всегда играл с Джо. О долгих, темных ночах, когда рядом с ним была Мери.
Он подумал о своем отце, и снова слова давно умершего застучали у него в голове. И он вспомнил о Письме, в котором говорилось о знаниях, о назначении, о цели.
"Что же мне делать? - спросил он себя. - По какой дороге идти? Что означает Конец?"
Считая двери, он нашел нужную и вошел. В комнате лежал толстый слой пыли, но лампочка еще горела. В противоположной стене была дверь, о которой говорилось в Письме: дверь с циферблатом посередине. "Сейф", - было сказано в Письме.
Он подошел к двери, оставляя следы в пыли, и встал перед ней на колени. Стер рукавом пыль и увидел цифры. Он положил Письмо на пол и взялся за стрелку. "Поверни стрелку сначала на 6, потом на 13, обратно на 8, потом на 22 и, наконец, на 3". Он аккуратно все выполнил и, повернув ручку, услышал слабый щелчок открывающегося замка.
Он взялся за ручку и потянул. Дверь медленно открылась: она оказалась очень тяжелой. Войдя внутрь, он включил свет. Все было так, как говорило Письмо. Там стояла кровать, рядом с ней - машина, а в углу - большой стальной ящик.
Воздух был спертый, но не пыльный: комната не было присоединена к системе кондиционирования воздуха, которая в течение веков разнесла пыль по всем другим комнатам.
Стоя там в одиночестве, при ярком свете лампы, освещавшей кровать, и машину, и стальной ящик, он почувствовал ужас, леденящий ужас, от которого вздрогнул, хотя и старался стоять прямо и уверенно, - остаток страха, унаследованного от многих поколений, закосневших в невежестве и безразличии.
Знания боялись, потому что это было зло. Много лет назад так решили те, кто решал за людей, и они придумали закон против Чтения и сожгли книги.
А Письмо говорило, что знания необходимы.
И Джошуа, стоя у стеллажа с помидорами, среди других стеллажей с тянущимися вверх растениями, сказал, что должно быть основание и что знания раскроют его.
Но их было только двое, Письмо и Джошуа, против всех остальных, против решения, принятого много поколений назад.
"Нет, - возразил он сам себе, - не только двое, а еще и мой отец, и его отец, и отец его отца, и все отцы перед ним, которые передавали один другому Письмо, Книгу и искусство Чтения". И он знал, что он сам, если бы имел ребенка, передал бы ему Письмо и Книгу и научил бы его читать. Он представил себе эту картину: они вдвоем, притаившись в каком-нибудь углу, при тусклом свете лампы разбираются в том, как из букв складываются слова, нарушая закон, продолжая еретическую цепь, что протянулась через многие поколения.
И вот, наконец, результат: кровать, машина и большой стальной ящик. Вот, наконец, то, к чему все это привело.
Он осторожно подошел к кровати, как будто там могла быть ловушка. Он пощупал ее - это была обычная кровать.
Повернувшись к машине, он внимательно осмотрел ее, проверил все контакты, как было сказано в Письме, отыскал шлем, нашел выключатели. Обнаружив два отошедших контакта, он поджал их. Наконец после некоторого колебания включил первый тумблер, как было сказано в инструкции, и загорелась красная лампочка.
Итак, он готов.
Он сел на кровать, взял шлем и плотно надел его на голову. Потом лег, протянул руку, включил второй тумблер - и услышал колыбельную.
Колыбельная песня зазвучала у него в голове. Он почувствовал легкое покачивание и подступающую дремоту. Джон Хофф уснул.
Он проснулся и ощутил в себе знания.
Он медленно озирался, с трудом узнавая комнату, стену без Священной Картины, незнакомую машину, незнакомую толстую дверь, шлем на своей голове.
Он снял шлем и, держа его в руке, наконец-то понял, что это такое. Понемногу, с трудом он вспомнил все: как нашел комнату, как открыл ее, как проверил машину и лег на кровать в шлеме.
Он знал, где он и почему он здесь. И многое другое. Знал то, чего не знал раньше. И то, что он теперь знал, напугало его.
Он уронил шлем на колени и сел, вцепившись в края кровати.