Макаренко подошел к окну и начал смотреть на улицу, механически обрывая листочки стоявшей на подоконнике китайской розы.
- О чем она хочет со мной говорить? - спросил он, выдавливая из себя слова.
- Кажется, о вас…
- Обо мне?
Он был удивлен, потом горько улыбнулся и проговорил:
- Скажите, что я сам заеду к ней. Сразу же после заседания совета.
- Ярослав Васильевич!
Я постарался выговорить это убедительно и вместе с тем укоризненно и просительно.
Инженер повернулся ко мне. Глаза его горели яростью. Он рванул ветку китайской розы и сломал ее.
- Слушайте, я не могу. Не могу! Я должен заниматься только делом. Мы снова отложили заседание совета на два дня. Больше этого делать нельзя. Вы знаете, что будет, если мы не подготовимся к заседанию? - Вдруг он овладел собой. - Я прошу вас сделать все, чтобы мой отказ не оскорбил Лиду. Вы сделаете, я знаю… И никому ни единого слова, - его голос зазвучал грозно, повелительно, - о том, что сейчас вырвалось у меня. Вы ничего не слышали.
- Я ничего не слышал, - покорно проговорил я.
Мы вместе вошли в кабинет Саклатвалы. Академик поблагодарил меня и попросил извинения, что так занят. Разумеется, я не задержал его своим присутствием ни на минуту.
Из управления я пошел в гостиницу пешком.
Что сказать Лиде, я еще не знал, но надеялся, что сумею с ней поговорить. Меня это почему-то не тревожило. Другое заставляло меня задуматься. Я все еще не мог понять, почему Ярослав так взволнован, почему сессия совета имеет такое важное для него значение - как будто это суд, который должен вынести приговор преступнику, ожидающему худшего. Какова роль Саклатвалы? Если он защищает Макаренко, значит, и его это касается. Неужели и ему придется, фигурально выражаясь, сесть на скамью подсудимых вместо со своим помощником? Кто же тогда судьи и прокуроры?
Я тщетно пытался разобраться в этом деле, но ничего не получалось. Ясно, что Макаренко обвиняют в ошибках на строительстве, в ошибках, которые ведут к перерасходу и задержке окончания работ. Из всего того, что мне пришлось слышать от самых различных людей, я склонялся к мнению, что обвинения против Макаренко справедливы. Но меня крайне волновал вопрос: намеренно действовал Макаренко или ошибался? Я не мог поверить, что намеренно. С этим никак не вязалось мое представление о Ярославе Макаренко, которого, как мне казалось, я хорошо знал.
Настроение у меня было прескверное.
10. Подземные сады
Утром я видел, как Тарас на своем балконе занимался физкультурой. Он делал глубокие вдохи и выдохи, изгибался ласточкой, боксировал с невидимым противником, приседал и, наконец, стал прыгать.
- Смотри, балкон обрушится! - крикнул я ему.
- Не бойтесь, - ответил он. - Доброе утро!
На балкон вышел с полотенцем в руках Аркадий Михайлович. Мы поздоровались. Между нашими балконами было не более шести метров, и особенно напрягать голос не приходилось.
- Пойдемте завтракать, - пригласил профессор.
- Я готов хоть сейчас.
- Ну, так спускайтесь в ресторан и займите места. Мы сейчас придем.
Закончив свой туалет, я вышел из комнаты и направился в ресторан. Скоро туда пришли и профессор с Тарасом.
- Ну, с сегодняшнего дня мы будем вставать рано, - сказал, садясь за стол, Аркадий Михайлович. - Отпуск наш окончился, и мы уже на службе.
- У вас ведь отпуск на все лето!
- С этим покончено. С сегодняшнего дня я главный консультант по озеленению подземных станций Глубинного пути. Вчера был подписан приказ о моем назначении.
- А что это за должность такая?
- Сейчас объясню. Но раньше закажем завтрак.
Тарас удивленно поглядывал на Аркадия Михайловича.
- А я ничего не знаю, - обиженно проговорил он.
- Хотелось рассказать об этом всем сразу, но, к сожалению, всех собрать никак нельзя.
Профессор, очевидно, имел в виду своих друзей, но они и в самом деле были так загружены работой, что ему пришлось ограничиться мною и Тарасом.
Когда нам подали завтрак, Аркадий Михайлович начал рассказывать о своей новой службе:
- До сих пор я молчал, так как не все было выяснено. Собственно, идею, о которой вы сейчас от меня услышите, подсказал мне Ярослав. Как-то, рассказывая, что на Глубинном пути строят большие вокзалы и что для оформления их приглашены лучшие архитекторы, он предложил мне подумать, нельзя ли украсить эти вокзалы растениями. Я об этом долго думал и размечтался вовсю; даже начал в воображении устраивать там подземные сады, цветники и оранжереи. И в самом деле, почему бы на таких глубинах и не создать колоссальную оранжерею? Температура там идеально равномерная и такая, что даст возможность выращивать самых нежных представителей тропической флоры. Воды там сколько угодно. Соответствующий грунт создать нетрудно - всегда можно добавить необходимые химические удобрения. Необходимое количество углекислоты мы тоже дадим. Остается только проблема света. Как подать в подземелье солнечный свет? Я решил, что солнце можно заменить большими кварцевыми лампами, которые будут периодически на несколько минут зажигаться на протяжении каждого часа. Это будет полезно не только для растений, но и для людей, там работающих. И вот в моем воображении возникли эти сады-цветники. Я уже видел вокруг подземных вокзалов кусты роз, ирисы, астры, цветущую сирень.
- А в сирени щелкают соловьи, - заметил, перебивая профессора, Тарас.
- Ты, Тарас, скептик! - возмутился ботаник.
- Нет, я говорю совершенно серьезно, Аркадий Михайлович! Почему нельзя населить подземные сады птицами? Ведь будет веселее. Можно даже ульи с пчелами поставить.
Аркадий Михайлович довольно засмеялся. Очевидно, он почувствовал в словах мальчика веру в свои фантастические замыслы.
- Я и сам уже думал, - Аркадий Михайлович повертел в руках вилку, - я и сам думал, что хорошо бы расширить границы биосферы, завоевать для нее подземные глубины, создать как бы нижний этаж для растений. Мне уже снились подземные поля и леса. Но пока сделаем первую попытку на глубинных станциях нашего туннеля.
Завтрак проходил в оживленной беседе о том, какие деревья, цветы и травы нужно насаждать в подземельях Глубинного пути между Москвой и Дальним Востоком. Мы старались представить себе, каковы на вкус будут фрукты из подземных садов.
- Посадим там землянику и клубнику, - уговаривал Тарас, - и будем варить из них варенье. Мне обязательно пенку!
- Ну, пенки еще долгонько придется ждать, - смеялся ботаник.
- А как же теперь я, когда вы, Аркадий Михайлович, на службе? - вдруг спросил мальчик.
- Ты? Ты тоже на службе. О твоем назначении тоже подписан приказ.
- И меня не спросили?
- Я думал, что ты не станешь возражать.
- Конечно, нет. Значит, я поступил на службу? Первый раз в жизни! Очень рад. А скажите, деньги мне платить будут?
- Обязательно. Сто рублей в месяц.
- Кажется, довольно мало, Аркадий Михайлович.
- Хватит тебе на первый раз.
Тарас помолчал, а потом снова обратился к профессору.
- Аркадий Михайлович, знаете что?.. Если бы нам дали автомобиль, то я бы… отказался от зарплаты.
- Ишь чего захотел. А почему тебя не интересуют твои новые обязанности?
- Как не интересуют? Очень даже интересуют, Аркадий Михайлович. - Тарас встал, подошел к профессору и принял серьезный, солидный вид. - Скажите, что мы должны делать?
Глядя на лукавую физиономию мальчика, мы с профессором расхохотались.
- Жулик ты, Тарас! - сквозь смех проговорил старый ботаник.
- Аркадий Михайлович, я знаю! - воскликнул Тарас и тоже расхохотался, да так звонко, что в солнечной, веселой комнате стало еще веселее. - Я знаю, меня назначили вашим главным помощником!
- Чуточку не угадал. Секретарем.
- Так секретарь и есть главный помощник.
- Ну, прекрасно. Кончай-ка завтракать. Мы сегодня выезжаем в дальние странствия.
- Вы на сессии совета не будете? - спросил я.
- Я приеду к концу, чтобы выступить со своим планом озеленения.
- А куда вы едете?
- Сегодня мы с Тарасом вылетаем в Забайкалье. Там - самая глубокая шахта Глубинного пути, номер девятьсот двадцать пять. Ее глубина полтора километра. На этой глубине строится большой подземный вокзал. Ярослав рекомендовал ехать туда. Он дал мне письмо к инженеру Кротову. Я хочу начать озеленение немедленно.
- Я бегу в номер, - сказал Тарас.
- Беги пакуй чемодан. Я сейчас приду.
Когда мальчик ушел, профессор, проводив его взглядом, обратился ко мне:
- Чудесный паренек! В нем как-то хорошо соединяются серьезность и детское легкомыслие. Хотел бы я, чтобы его юность проходила вблизи от меня.
Потом помолчал и спросил:
- Вы не видели Ярослава?
Я сказал, что видел, и пересказал ответ Ярослава.
- Ну вот… Может, передумает… На сессии я обязательно буду, только немного задержусь.
Возвращаясь в свои комнаты, мы встретили в коридоре Тараса.
- Аркадий Михайлович! - Мальчик подошел к профессору. - Когда я проходил вестибюлем, на меня очень внимательно смотрел какой-то человек. Мне показалось, что я его знаю. Я даже хотел поздороваться, а потом подумал, может, он меня и не знает. А теперь я вспомнил, кто это. Вы его не видели?
- Кто? Кого?
- Это был следователь. Тот самый, который когда-то приезжал ко мне в больницу с вами, а потом один… Помните?
- Томазян?
- Он самый!
- Не видел. Вы видели его? - обратился профессор ко мне.
Я молча покачал головой.
- Хотел бы с ним встретиться. Но у нас нет времени. Когда вернемся в Иркутск, поищем его… Симпатичный человек.
У себя в номере я подумал, что мне было бы интересно встретиться сейчас с Томазяном. Но следователь просил без надобности к нему не приходить и хранить наши отношения в тайне.
Я услышал в соседней комнате шаги Лиды. Нужно было сказать ей о моем разговоре с Макаренко. Я постучал и вошел к ней. Она стояла перед раскрытым чемоданом.
- Вы куда собираетесь? - спросил я.
- На девятьсот двадцать пятую.
- Сегодня?
- Не позже завтрашнего утра.
- Аркадий Михайлович и Тарас сегодня тоже вылетают туда.
Она вопросительно посмотрела на меня.
- Я видел его.
- Каким образом?
- Это получилось случайно. Он не выходит из кабинета Саклатвалы. Академик не выпускает его ни на минуту. Мне едва удалось обменяться с ним несколькими словами. После сессии Научного совета он сейчас же поедет на ту шахту, где будете вы.
Я выдумывал как умел, чтобы хоть чем-нибудь оправдать поведение Ярослава и свою неудачу.
- Спасибо, - сухо сказала Лида.
Ее лицо омрачилось. Она склонилась над чемоданом и начала энергичнее укладывать вещи.
- Лидия Дмитриевна, не принимайте этого так близко к сердцу.
Девушка посмотрела на меня глазами, полными слез.
- Пусть приезжает, если он сможет это сделать после заседания совета.
- Что означают ваши слова? Почему такой зловещий тон?
- Разве вы не слышали, что группа инженеров подала заявление с требованием привлечь Ярослава к ответственности за преступное руководство строительством?
- Уже? Но Саклатвала его защищает. И, собственно, при чем здесь Ярослав? Ведь руководит Саклатвала!
- На Саклатвалу кое-кто смотрит, как на старого деда, уже неспособного критически оценивать события. Мол, он теперь годится только для представительства.
- И вы, которая так близко встречаетесь с этим выдающимся ученым, можете согласиться с такой формулировкой?
- Я - нет. Но… Я ничего не знаю. Я ничего сделать не могу и сегодня еду. До свиданья!
Я вежливо поклонился и вернулся к себе.
11. Поручение "доктору Ватсону"
Меня поднял с кресла телефонный звонок.
- Слушаю.
- Добрый день, - послышался знакомый голос.
- Добрый день!
- Послушайте, Ватсон, я хотел бы вас видеть.
- А-а… это вы. Так вы ко мне или я к вам?
- Очень прошу вас ко мне.
- Хорошо. Приду через пять минут.
- Будьте пунктуальны, - попросил Томазян и повесил трубку. Через пять минут я был на первом этаже, где жил следователь.
Он встретил меня очень приветливо.
- Вы приехали сегодня утром? - опросил я.
- Откуда вы знаете?
- Сужу по вашему усталому виду… И, кроме того, здесь, в гостинице, вас узнали и уже известили меня.
- Не Тарас ли Чуть?
- Да.
- А я думал, что он не узнал меня.
- Сначала действительно не узнал, но потом вспомнил. С ним случается и так: видит знакомое лицо, а вспомнить, где встречал человека, не может.
И я рассказал о случае с Догадовым.
- Где же Тарас мог его видеть?
- Вероятно, у Аркадия Михайловича или у Черняка, а может быть, в редакции "Звезды".
- Кто он такой, этот журналист?
- Сейчас он работает палеонтологом. К слову сказать, кажется, единственный человек, который горячо выступает в защиту Макаренко.
- Интересно… Ну, хорошо. Рассказывайте, что у вас нового.
Что я мог рассказать Томазяну? Я нигде не замечал ничего угрожающего или подозрительного в отношении людей, которых обещал ему охранять. Шелемеха уехал, на Самборского никто никаких покушений не делал, Лида была взволнована, но непосредственно ее творческой работы это не касалось. Ярослав Макаренко - вот человек, судьба которого меня наиболее тревожила. Мой доклад в основном был об этом инженере. Я передал следователю все, что слышал о Макаренко, и особо остановился на рассказе Догадова. О разговоре с самим Макаренко я промолчал, не желая нарушить свое слово, и считал, что ничего особенного этот разговор Томазяну не даст.
Он слушал внимательно, не перебивая, но, по крайней мере так мне показалось, ничто в моем рассказе по-настоящему его не заинтересовало.
- Хорошо, - сказал он, дослушав меня до конца. - Итак, Лидия Шелемеха выезжает на девятьсот двадцать пятую шахту. Придется вам тоже туда ехать. Вы ее ангел-хранитель. Только помните: не нужно быть надоедливым… Не раздражайте ее чрезмерным вниманием…
- Я понимаю. Ее брат тоже поручил мне охранять девушку, хотя и по другим причинам.
Выслушав, какое поручение возложил на меня Станислав, Томазян остался вполне доволен.
- А теперь, - попросил я, - расскажите своему Ватсону, что вы нашли в тайге.
- Охотно.
Утомленный следователь удобно устроился на диване и, подложив под голову подушку, начал свой рассказ.
- Во-первых, вот что мне известно точно: первого мая, перед рассветом, в Свердловск из Москвы прибыл самолет. Из самолета вышел пассажир с маленькими рыжими усиками, в сером плаще и в черной фуражке. Он спешил в Иркутск. Дежурный по аэропорту решил отправить его дальше почтовой машиной. В то же самое утро в том же Свердловском аэропорту попросил побыстрее отправить его в Иркутск высокого роста мужчина в костюме цвета хаки и в желтых крагах. Откуда он прибыл, не установлено. На корешках билетов - фамилии: одного - Черепашкин, другого - Виноградов. Виноградова тоже посадили на почтовый самолет. Нужно вам сказать, что этого Виноградова уже искали. К сожалению, люди, которые должны были задержать этого субъекта, опоздали. Он улетел. В Иркутск была послана шифрованная телеграмма. Ну, а дальше вы знаете: почтовый самолет прибыл сюда без пассажиров. Пилот и бортмеханик засвидетельствовали, что пассажиры исчезли незаметно для них. Парашютный люк был открыт - открыть его могли только пассажиры. В самолете было три парашюта, но пассажиры ими не воспользовались. Возможно, один из пассажиров захотел выбросить другого, они боролись, и оба выпали в открытый парашютный люк. Понятно, какая их ждала судьба… Пилот и механик и вправду могли не заметить, как они выпали. Самолет мог сильно затрястись - такое бывает в воздушной яме. А грохот мотора громче человеческого крика. Но возникает вопрос: чем могла быть вызвана эта трагическая история? Кроме того, вместе с пассажирами исчезла сумка с московской почтой в Иркутск. В сумке были важные документы, отправленные из лаборатории металлов на имя Лидии Шелемехи. Эти документы предназначались для Саклатвалы. Через два дня из Москвы выслали копии документов, и тем бы дело закончилось, если бы пассажиры почтового самолета на самом деле разбились насмерть.
Томазян немного помолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:
- Нужно было установить факт их смерти и разыскать сумку с почтой. По моему поручению опытные агенты тщательно обследовали каждый квадратный метр тайги, расспрашивали местных жителей. Розыски не прекращались ни на минуту. Я сам выехал туда, так как мне сообщили, что первого июня двое золотоискателей видели, как с самолета, летевшего над тайгой, прыгнул парашютист. Один рассказали, что парашютист спускался с каким-то грузом, второй уверял, что видел под одним парашютом двух человек. Оба золотоискателя (они наблюдали каждый отдельно) думали, что с самолетом случилось несчастье и он вот-вот упадет. Но самолет промчался дальше и исчез за лесом. Видя это, золотоискатели не стали разыскивать парашютиста: они решили, что прыжок сделан со специальным заданием и парашютист в помощи не нуждается… Узнав такие новости, я, разумеется, распорядился обследовать местность, над которой видели парашютиста. На следующий день среди густого кустарника на берегу узенькой речки нашли небрежно свернутый парашют. Я был там. Осмотр убедил меня, что эта площадка пригодна даже для посадки небольшого самолета. Ни парашютиста, ни сумки с почтой мы не нашли.
Томазян умолк.
Его рассказ чрезвычайно заинтересовал меня. Что за странная история!
- Какой вы нашли парашют? - спросил я.
- Обыкновенный. Вы разбираетесь в парашютах?
- Приходилось прыгать… Кроме того, о парашютах я много слышал от Догадова. Кажется, он когда-то увлекался этим видом спорта.
- Парашют шелковый, пятьдесят четыре квадратных метра, учебный…
- И никаких меток?
- Есть номер: Р-002561.
- А по номеру ничего нельзя установить?
- Только то, что он выпущен фабрикой три года назад.
- Что же вы думаете по этому поводу?
- Парашютиста нужно найти во что бы то ни стало. И даже не одного, а двух. Будем искать везде: в тайге и вне тайги.
Теперь я почувствовал, что над моими друзьями и всем строительством Глубинного пути нависла серьезная опасность. Чья-то рука пытается похитить принадлежащие государству тайны. Не эта ли рука мечтает о срыве величайшей стройки?
- Не знаю, найдут ли их в тайге, но думаю, что московская почта и корреспонденция на имя Лидии Дмитриевны Шелемехи не целиком удовлетворит этого энергичного парашютиста или тех, кто вместе с ним работает, - заговорил Томазян. - Итак, нужно следить за теми, кто будет вертеться вокруг этой девушки и ее товарищей. Пайрекс-алюминий - это вещь, о которой мечтают за границей. Мечтают там также о чертежах литостатов. Вот почему за окружением Самборского тоже нужно следить.
- Кому же все-таки принадлежит честь изобретения литостата? - спросил я. - Сам Самборский что-то глухо намекал на Макаренко…
- Идея Макаренко, но чертежи и конструкция Самборского. Заграничной агентуре идея знакома, и машину они, вероятно, видели не раз. Ее конструкция - вот что их интересует.
- Вы говорите - агентура. Значит, вы считаете, что здесь действует целая шпионская организация?