Заседание окончилось. Саклатвала прекратил дебаты заявлением, что выступления членов комитета дают ему смелость в ближайшие дни доложить правительству о возможности начать подготовительные работы. Что касается установок Макаренко и Самборского, он обещает объективно изложить правительству их содержание.
- Кроме того, - сказал академик, - глава правительства лично ознакомится со стенограммой наших выступлений.
После заседания академик на несколько минут задержал меня, и я спросил у него:
- О несогласиях между Самборским и Макаренко можно писать?
- Разумеется, можно, - чуть улыбнувшись, ответил он. - Только я просил бы делать это в академическом, так сказать, плане. Окончательно мы условимся обо всем после моего доклада правительству.
В вестибюле я догнал Шелемеху и Аркадия Михайловича. Летчик любезно предложил довезти и меня в своей машине.
Дорогой мы с Аркадием Михайловичем много говорили, а Шелемеха молчал. Я высказал мнение, что аргументы Самборского убедительнее, чем доводы Макаренко. Профессор согласился со мной.
- Мне кажется, - сказал он, - что поведение Макаренко можно объяснить только его упрямством. Эта черта всегда была в его характере. Я помню его совсем мальчишкой. Он и тогда был такой же… Это постоянно вредит ему в жизни.
- Во всяком случае, - заметил я, - это может привести к тому, что Макаренко не будет работать на строительстве.
- Конечно. Он такой, что может отказаться, если сделают не по нем.
- Нет, это вы слишком, - отозвался наконец майор. - Работать он будет, Аркадий Михайлович. И… я, знаете, не убежден доводами Самборского. Правда, в технике я слаб. Может быть, меня убеждают не столько цифры, сколько… Самборский, конечно, выступал очень пылко, но…
- Что "но"? - спросил Аркадий Михайлович.
Я был удивлен. Сколько я помнил, Шелемеха всегда говорил очень уверенно и ясно, без пауз и умолчаний.
- …но я согласен с аргументами Макаренко, - подумав, сказал он.
- Отчасти вы правы, - задумчиво сказал профессор. - Макаренко фантаст. Поэтому у него перспектива больше. Зато Самборский непревзойденный мастер любого конкретного дела.
Мое любопытство в отношении того, кто из военных поддерживает Макаренко, было удовлетворено.
Шелемеха внезапно перевел разговор на другую тему. Он спросил Аркадия Михайловича, как здоровье Тараса Чутя.
- Мальчик выздоравливает, хотя выглядит очень плохо и говорить еще не может, - охотно ответил профессор. - К нему никого не пускают. Это Томазян, как мне кажется, распорядился, чтобы Тараса никто не видел.
- Когда же выяснится наконец, как он попал с поезда в больницу?
- Не знаю. Я сам этим очень интересуюсь.
- Когда можно будет с Тарасом говорить, вы, Аркадий Михайлович, позовите и меня.
- Хорошо.
Я обратился к профессору с той же просьбой и получил его согласие. Тем временем мы подъехали к гостинице, и я вышел из машины.
В гостинице портье сообщил мне, что меня ожидает дама. Очень удивленный, я быстро поднялся в приемную.
Действительно, в пустой приемной, повернувшись лицом к окну, стояла женщина. На ней было элегантное пальто из серого каракуля и такая же шапочка. По-видимому, она очень внимательно всматривалась в сумеречную темноту за окном, а может быть, глубоко задумалась, потому что обернулась только тогда, когда я подошел совсем близко и спросил:
- Простите, вы хотели…
Я не договорил. Она порывисто обернулась. Представьте себе мое удивление - передо мной стояла Лида Шелемеха.
- Да, Олекса Мартынович, у меня к вам просьба.
- Зайдемте ко мне.
13. Разговор с Лидой Шелемеха
Не сняв пальто и не слушая моих приглашений присесть, Лида остановилась посреди комнаты. Светлые пряди волос, выбившись из-под шапочки, прикрывали ее ухо и щеку. Сильная электрическая лампочка освещала девушку, давая возможность видеть каждую черточку ее лица.
"Зачем она пришла, что случилось?" - думал я, но, не решаясь спросить, заговорил о заседании комитета.
В глазах Лиды блеснул интерес. Перебив меня, она спросила:
- Разумеется, Ярослав был там?
- Макаренко? Был.
Она прошлась по комнате и зажгла настольную лампу.
- Электричество режет мне глаза. Погасите, пожалуйста, верхний свет.
Я поспешил выполнить ее просьбу. Лида села в кресло и достала из сумочки конверт.
- Я прошу вас передать это письмо инженеру Макаренко. Я хотела послать письмо почтой, но не уверена, что оно до него дойдет.
Я был удивлен. Зачем ей передавать письмо? Ведь она могла поговорить с Макаренко, тем более что он живет в этой же гостинице и уже, вероятно, дома.
- Вас удивляет моя просьба? Я уезжаю на два месяца в Ессентуки. Мой поезд отходит на рассвете… А я уже десять дней не могу увидеться с Ярославом.
- Почему? - вырвалось у меня.
- Инженер Макаренко занят работой, - с иронией сказала Лида. - Десять дней назад он исчез, чтобы поработать над своим проектом. Я думала, что сегодня он вернется к себе в гостиницу, но, оказывается, он снова звонил сюда, что еще несколько дней его не будет.
Для меня это было новостью. Правда, я знал, что Макаренко много работает, но о его исчезновении ничего не слышал.
- Это манера инженера Макаренко, - с горечью сказала Лида. - Свою работу он ставит превыше всего.
- Да, он много работает. Энергичный и настойчивый человек.
- Возможно… Когда он появится, пожалуйста, передайте ему письмо. Вы ведь соседи… И… я надеюсь, вы никому не расскажете об этом маленьком поручении.
- Обещаю, - торжественно сказал я.
Она отдала мне письмо.
Некоторое время мы молчали. Потом Лида встала и протянула мне на прощание руку. Я не знаю, что меня толкнуло на это, но у меня вырвалось:
- Лидия Дмитриевна, я перед вами виноват.
- В чем? - удивленно посмотрела она на меня.
Я помолчал, досадуя на свою несдержанность.
- У меня ваша сумочка… которую вы потеряли у моря…
Лида вспыхнула.
- Уверяю вас, никто об этом не знает. Я хотел ее вернуть, но не знал, чья она… Потом догадался… Мне очень совестно…
- Вы прочитали письмо, которое там было?
Я склонил голову. Последовало долгое молчание.
- Верните мне его, пожалуйста.
Пришлось вытащить из шкафа большой чемодан и достать из него сумочку, которую до сих пор я так старательно оберегал от чужого глаза.
Лида открыла сумочку, перебрала ее содержимое и вынула письмо.
Читала она его долго и внимательно. Сидя против нее, я видел, как менялось выражение ее лица. Наверное, это письмо было для нее очень ценным. Да иначе и быть не могло.
Я любовался Снежной Королевой, как называл ее Ярослав Макаренко. Правда, болезнь уже отразилась на ней, а может быть, и взаимоотношения с Макаренко сыграли роль. Я вспомнил слова Барабаша, что при диабете больному нельзя нервничать, очень вредны острые душевные переживания, так как они усиливают болезнь, ускоряют ее развитие.
Лида дочитала письмо, сложила его и положила в сумочку, с которой пришла сюда.
- Вы не в претензии, что я забираю вашу находку?
- Лидия Дмитриевна!
- Я очень вам благодарна. В сумке, кажется, не было ни одного предмета, который указывал бы, кому она принадлежит. Итак, я не могу сердиться на вас за то, что вы прочитали письмо… Как вы ее нашли?
- Вы припоминаете вечер у моря накануне вашего отъезда с курорта домой?.. Я ждал вас тогда с этой сумочкой до полуночи, не читая письма.
- Откуда вы знали, что на следующий день я должна уехать?
- Я слышал ваш разговор с…
- …с Юрой… Это вы сидели на скамейке, когда мы пришли на набережную?
- Я.
Девушка легонько вздохнула.
- Лидия Дмитриевна, что вас так волнует? Я вижу, в последнее время вы очень нервничаете. Неужели из-за нездоровья?
Болезненно улыбаясь, она посмотрела на меня:
- Вы дипломат, Олекса Мартынович. Я вспоминаю, как вы сравнивали меня с белой розой. К сожалению, я не знала тогда, что вы читали это письмо.
- Уверяю вас, я сказал это только потому, что чувствовал правильность сравнения, сделанного когда-то Ярославом Васильевичем.
- Я ни в чем вас не виню. Я вспомнила просто так. Вы хотите о чем-нибудь спросить меня?.. Но вы и так знаете больше, чем кто-либо другой.
- Позвольте мне быть с вами совсем откровенным. После того как я догадался, кто автор этого письма и кому оно адресовано, я узнал и много другого… Но совсем не все.
- Вы хотите знать все?
- Нет, простите. Хотя моя профессия и требует, чтобы я ко всему проявлял интерес, но в данном случае это было бы нечто большее, чем даже неделикатность. Просто я не понимаю, почему вы нервничаете, когда вам это вредно. И сержусь на вас за это.
- Иначе говоря, вы обвиняете меня?
- Если друг может обвинять.
Лида сдвинула шапочку и рассматривала светлое пятно на столе.
Я чувствовал себя неловко. Без сомнения, девушка считает, что я вмешиваюсь в дело, которое меня не касается и не должно касаться.
- Знаете, - неожиданно проговорила Лида, - я вам доверяю… Вам покажется странным… но нужно ведь с кем-нибудь поделиться своими мыслями… Я сама себя не понимаю. Может быть, вам удастся понять…
Она с минуту помолчала, потом, волнуясь, заговорила снова:
- Когда-то - это было несколько лет назад - я случайно встретила Ярослава. Не скажу, чтобы он сразу мне понравился… Но вы знаете об этом из его письма… Когда он уехал, я часто думала о нем. И неожиданная встреча на маленькой станции - она казалась мне шуткой - поразила меня. Мне показалось, что я начинаю его любить… Тогда я была на первом курсе, а он готовился к защите дипломной работы. Мы провели вместе несколько чудесных дней. Я всегда с большим удовольствием вспоминаю эти дни. Сколько было смеха и радости!.. Те чудесные дни, казалось, предвещали нам радостное будущее. Мы стали большими друзьями… хотя перед расставанием и поспорили. Я настаивала, чтобы он поскорее защитил свой дипломный проект и сейчас же после этого переехал в наш город. Он почти согласился, но твердо обещать отказался. Мы разъехались. Очень скоро Ярослав написал мне, но я на его письмо не ответила. Я спрашивала себя: действительно ли я так сильно люблю его, что должна связать с ним свою жизнь? И мне почему-то начало казаться, что это только увлечение, которое быстро пройдет. В другом письме он написал, что в ближайшее время приехать не сможет. Я рассердилась и снова не ответила. Только после четвертого письма я ему написала. В этом письме он упрекал меня за молчание и заявлял, что он пишет в последний раз. Я испугалась и ответила. Потом написала еще одно письмо, в котором почти призналась, что люблю его. Оба мои письма вернулись с надписью, что адресат выехал… Ну, а это письмо я получила после длинного перерыва.
- И вы ничего не слышали о нем?
- Нет.
Я внимательно смотрел на нее.
- Спустя некоторое время появился Юра. Собственно, я с ним очень давно знакома. Мы вместе учились в школе. Это прекрасный человек. Я люблю его за ум, за работоспособность, за чуткость, за доброту… Мы часто проводили с ним вместе и каникулы. Сначала мы были с ним в одном институте, но через год он перешел в медицинский. Вот почему он окончил позже меня. Юра был дружен со всеми моими товарищами, к нему очень хорошо относились в моей семье, хотя Станислав иногда и подшучивал над ним. Я знала, что Юра любит меня. Такая любовь встречается редко. Для Юры никто не существует, кроме меня… Дальнейшее вам известно. Снова появился Ярослав… Я не буду от вас скрывать… Я до сих пор его не понимаю. Может быть, моя болезнь… Вы знаете, что я безнадежна, хотя можно прожить еще лет двадцать… Лучше нам с Ярославом не встречаться. Работа поможет ему забыть меня.
Я покачал головой:
- Лидия Дмитриевна, на таких, как Ярослав, не нужно сердиться.
- Не понимаю.
- Говорят, что великий изобретатель Эдисон в день своей женитьбы зашел в лабораторию и так увлекся каким-то исследованием, что позабыл о свадьбе. Невеста и гости прождали полдня и едва разыскали его.
- Вы меня не понимаете, Олекса Мартынович. Я не ревную его к работе. Я сама люблю работать и знаю, что значит отдаваться работе. Но для нормального человека во всем существуют границы… Впрочем, дело не в этом. Вы не понимаете, что со мною происходит.
- Я понимаю вас, Лидия Дмитриевна. Я уверен, что вы любите Ярослава, но боитесь сделать больно Юрию. Мне не верится, что вы действительно любите Юрия.
- Оставьте! - нервно проговорила девушка и поднялась с кресла. - И довольно об этом. Вот письмо. Прошу передать его Макаренко… Спокойной ночи!
Я выразил свое удовлетворение тем, что завтра она едет на курорт. Там она все спокойно обдумает, снова обретет душевное равновесие, потому что с нею не будет ни Юрия, ни Ярослава.
Лида резко покачала головой.
- Юра едет со мной. Он сейчас работает над диссертацией, тема которой связана с моей болезнью… Очевидно, он ищет новые способы ее лечения. До свиданья.
- До свиданья, - тихо ответил я.
"Кого же из них она любит?" - задумался я.
Вдруг, уже у самой двери, Лида обернулась:
- Юра сменил свою профессию ради меня. Он специально перешел в медицинский институт, когда узнал, что я заболела. Он посвятил мне свою жизнь… - Она не закончила, потому что в это мгновение в дверь постучали.
Лида повернулась и столкнулась в дверях с Догадовым.
- Можно? - спросил он.
- Прошу, входите, - пригласил я его, а сам выскочил вслед за Лидой, надеясь, что она скажет что-нибудь еще.
Но девушка уже спускалась в вестибюль.
- Так вот кто у вас бывает! - с усмешкой сказал Догадов, когда я возвратился в комнату.
Я взглянул на него так, что усмешка мгновенно исчезла с его лица.
- Лидия Дмитриевна Шелемеха завтра уезжает в Ессентуки и любезно занесла мне некоторые сведения о лаборатории металлов, где она работает, - холодно пояснил я. - Как вам известно, я писал об этой лаборатории и буду писать еще.
- Знаю, знаю… Прекрасный очерк у вас получился.
Это было сказано так искренне, что я изменил тон и позвонил в ресторан, попросив принести легкий ужин. Догадов не отказался от предложения разделить трапезу.
Когда официант принес ужин, Догадов сказал:
- Я к вам зашел с новостью.
- С какой именно?
- Скоро мы с вами распрощаемся. Я уезжаю.
- Куда?
- Надоело сидеть и возиться с правкой корреспонденции. Хочу писать сам. Я договорился с Антоном Павловичем, что поеду специальным корреспондентом "Звезды" на Урал. Подвластная мне территория - весь Урал и вся Западная Сибирь до самого Байкала.
- Ого! Тогда я, по всей вероятности, весной приеду к вам в гости. Ну, а Новый год вы все же встретите здесь?
- Должно быть. Говорят, что на встрече Нового года в редакции будет много выдающихся людей. Антон Павлович надеется даже на Саклатвалу, хотя академик никогда не ходит на банкеты.
- Не знаете, кого еще приглашают?
- Видел у секретарши список. Все старые наши друзья и новые светила технической мысли - Самборский и Макаренко… Кстати, говорят, будто Самборский в разговоре с кем-то сказал о Макаренко: "Не будь он моим бывшим другом, я сказал бы, что это вредитель". В чем дело? Они поссорились?
- Не имею ни малейшего представления, - ответил я и, зная склонность моего коллеги посплетничать, промолчал о сегодняшнем заседании комитета.
14. Под елкой
В конце декабря погода начала портиться. Наступила оттепель. В городе совершенно исчез снег и не осталось никаких признаков зимы. Казалось, вернулась осень с туманами, дождями и грязью. Метеорологи сообщали о вторжении на Европейский континент теплых масс воздуха, жонглировали циклонами и антициклонами, но на вопрос, интересовавший обыкновенных граждан, а особенно конькобежцев, хоккеистов, лыжников и вообще любителей зимнего спорта, когда снова начнутся морозы и выпадет снег, не отвечали. Перед Новым годом стало так тепло, что паровое отопление в домах едва действовало. Было смешно смотреть, как, шлепая по грязи, прохожие тащат на плечах елки.
Несмотря на осеннюю погоду, люди все-таки готовились к встрече Нового года, к елке.
Редакция "Звезды" тоже деятельно готовилась к новогоднему празднику. Тридцатого утром мне принесли оттуда билет с приглашением "на новогодний вечер под заснеженной елкой". Было еще несколько приглашений, но я с благодарностью отклонил их.
Кроме, так сказать, служебного патриотизма, у меня было очень важное основание встречать Новый год именно в редакции. Стало известно, что тридцать первого декабря правительство слушает доклад академика Саклатвалы.
На заседание членов правительства никого из комитета не пригласили, но Черняк должен был увидеться с академиком сразу же после окончания заседания, а от него приехать в редакцию на вечер…
Одно препятствие едва не помешало мне пойти на встречу Нового года. Я мог встретить там Макаренко. Я должен был отдать инженеру письмо Лиды, но вот уже несколько дней искал это письмо и никак не мог найти. Куда оно девалось - я никак не мог понять.
Не раз случалось, что я прятал какую-нибудь нужную вещь и находил ее только через несколько месяцев. По всей вероятности, то же самое случилось и теперь. Я страшно ругал себя за неряшливость и беспорядочность. Снова и снова я обыскивал всю комнату - письмо словно растаяло. Но не могло же оно по божьей воле исчезнуть!
Перед тем как ехать на вечер, я еще раз поискал его и, не найдя, оделся и вышел.
В редакцию я приехал без четверти одиннадцать и застал там довольно много народа. Черняка еще не было. Не было также и Шелемехи. В одном из углов я увидел Самборского, а в большой комнате, возле роскошной елки, - Макаренко. Догадов держал его под руку и что-то рассказывал. Я подошел к ним.
Догадов сразу же ухватился за меня, затараторил о своем отъезде на следующий день, оставил мне кучу поручений: способствовать помещению его корреспонденций, отвечать на письма, последить за своевременным переводом гонораров - все, что может сказать друг-журналист, когда уезжает в длительную командировку.
- Мы еще успеем обо всем условиться, - сказал я ему. - Дайте посмотреть на елку.
- Елка необыкновенная, - проговорил Ярослав.
Действительно, елка, густая, развесистая, с широким основанием, с блестящими ярко-зелеными иголками, была замечательно красива. На ее верхушке сияли семь серебристых звезд, напоминавших созвездие Малой Медведицы; самая высокая из них должна была быть Полярной звездой. На золотых и серебряных цепочках, опоясавших елку, слегка покачивались куклы и игрушки. Первые, чуть шаржированные, напоминали всех известных техников, ученых, которые чем-либо прославились за минувший год. Вторые были маленькими моделями машин и аппаратов, появившихся за это время. Еще ниже шел специальный ярус детских игрушек, которые за последний месяц выпустили или приняли к производству детские фабрики.
- Следите за елкой, - сказал Догадов, - я вам что-то сейчас покажу.