- Это уж слишком! - вскричала Виттория вне себя. - Презренный! Вон отсюда сию же минуту! И этот ничтожный, жалкий тип смеет говорить о своем благородстве и рассуждать о любви! Для такого любая служанка чересчур благородна! Я настолько презираю вас, что в моих глазах даже раб на галерах неизмеримо выше.
Разъяренный Орсини вскочил со стула, и возникло опасение, что этот наглец совершит сейчас что-нибудь ужасное. Капорале рванулся навстречу и силой удержал его. С величайшим презрением граф посмотрел на поэта.
- Жалкий стихоплет, - промолвил он затем, - вы посмели удержать меня силой.
- О да, - воскликнул Капорале в гневе. - До тех пор, пока я могу пошевелить рукой или ногой, я, как мужчина, до последней капли крови, буду защищать женщину, моего друга, от насилия!
- Раб! - закричал граф и вырвался из объятий Капорале.
- Вы ошибаетесь, господин граф, - овладев собой возразил поэт, - я независим, свободен, в провинции меня удостоили звания губернатора.
- О да, несколько убогих селений, - заявил тот. - Но если я пошлю туда двадцать моих молодцов, они сожгут дом господина губернатора и приволокут его самого в мой замок в цепях. Для меня вы слишком ничтожный противник. Но вас, Аккоромбона, я не оставлю в покое, даже если вы обойдетесь со мной еще более гнусно. Слова бабы ничего не стоят; дьявол, воспламенивший мою страсть, укажет мне пути и средства, как овладеть вами. Так или иначе вы станете моей.
Он так стремительно вышел, что чуть не сбил с ног Юлию, появившуюся на пороге. Виттория, рыдая, бросилась к ней на грудь, мать тоже не могла сдержать слезы. Капорале утешал их, как только мог, но в такой момент он не знал, что и посоветовать.
Выбрав подходящий момент, молодой человек вежливо представился женщинам и попросил разрешения повторить свой визит и продолжить знакомство, начавшееся при столь странных обстоятельствах.
В дверях он пробормотал про себя: "Хороша же стража в Риме: дикие быки бегают по улицам, сбивая с ног людей, а бешеные графы врываются в дома".
ГЛАВА ВТОРАЯ
Граф Пеполи неустанно хлопотал за своего родственника, но как ни стремились судейские угодить ему, было мало шансов, что его добрые намерения увенчаются успехом. Богатый синьор Белутти исчез бесследно, ни один из захваченных бандитов не хотел указать, куда его отправили, или назвать тех, кто его прячет. Следствие продвигалось медленно, и адвокат, чьи услуги щедро оплачивал граф, дал ему понять: игру ведет чья-то властная невидимая рука, которая, как уже часто случалось, все тормозит, чтобы защитить одного или другого и препятствовать тому, чтобы тень подозрения пала на кого-нибудь из аристократов. Посещая тюрьмы, граф услышал о преступнике, схваченном довольно давно и теперь получившем смертный приговор за другое преступление, возможно, он мог дать некоторые показания. Граф Пеполи настоял на свидании с этим жестоким убийцей, прикованным тяжелой цепью к стене мрачной камеры. Когда дверь ее открыли, тот встретил графа криком, прервав уличную песню, которую только что весело распевал.
Услышав, по чьему указанию прибыл незнакомец, разбойник закричал:
- Ай! Неужели старый бродяга еще жив и его не повесили? Ну, это меня радует, передайте ему от меня сердечный привет, ведь он знает, наверное, что я послезавтра отправляюсь в большое путешествие. Да, на этот раз со мной покончено, и если бы можно было начать сначала, все завершилось бы так же. Сказать по правде, я уже давно был готов к этому, по закону я уже десять раз должен быть повешен. Но это по тем законам, которые никогда не выполняются, как будто наш брат больше никому не может принести вреда или пользы. Увы, я потерял теперь своих покровителей, и не по своей вине. В прежние времена меня нанимали довольно благочестивые, добродетельные люди, влиятельные и знатные; они же помогали мне вырваться на свободу. Я был только разящим кинжалом, а эти богатые и почтенные люди, которым каждый уступает дорогу, были рукой, его направляющей. Так уж устроен мир.
Услышав просьбу графа, убийца задумался на некоторое время, потом заявил:
- Подойдите ко мне поближе, дорогой господин, чтобы я мог рассмотреть вашу физиономию, здесь так чертовски темно; вы видите: сам я не могу приблизиться к вам. Ах да! Ваше лицо внушает мне доверие; надеюсь, это не ловушка, чтобы заманить в беду моих добрых товарищей. Когда-то среди нас был прекрасный человек по имени Асканио, тихий парень, пытавшийся своими проповедями удержать нас от убийств; он был немного священником и слова "царствие небесное", "совесть", "религия" и тому подобные были для него не пустым звуком, но для нас, людей дела, они ровным счетом ничего не значили. Этот Асканио был доверенным лицом вожака той банды под Субиако, имени которого никто из нас не знал, а дурачина Амброзио, которого судьи считают атаманом, на самом деле случайный человек из тех, кто лишь помогает заварить кашу, но редко добивается успеха.
Асканио был всегда как бы нашим государственным министром или тайным секретарем. Он знал то, чего не знает сам дьявол, и при этом кроток, как ягненок. А теперь доброго парня заперли в крепости Анжело{67} под пустячным предлогом, якобы он чеканил и распространял фальшивые монеты. Если правда, то это только делает честь хитрому парню, верно? Он почти что гений, как наш Бенвенуто Челлини{68}. Но это может быть и уловкой наших, чтобы его по ложному обвинению отправили в крепость и чтобы он не фигурировал в их бандитском процессе. Смотрите, добрый друг, я доверяю вам, потому что вы показались мне честным, а вы можете судить обо всём, что я рассказал, как хотите. На своем долгом веку я встречал наибольшую верность и честность только среди жуликов, воров и убийц. Совершенно естественно, что порядочные люди в вашем мире живут добродетелью, если она им не в тягость, это их ремесло, но если успеха легче достичь плутовством, они не побрезгуют им - выкарабкаются и останутся на плаву. Особенно если нет угрозы разоблачения. Совсем иначе у нас - бедных честных воров! Наш отряд не продержался бы и суток, если бы мы не сохранили верности и преданности друг другу. И какой бы епископ, граф или кардинал доверился нам, не будь он в нас уверен. Лет десять назад меня дважды пытали, а мой высокий хозяин до сих пор живет в почете, счастье и довольстве, ибо я смог держать язык за зубами. А пытки были страшные. Недавно я обратился за помощью к этой высокой персоне, но меня только высмеяли, и правильно, потому что прошло слишком много времени, процесс уже забыт, никто мне не поверит, ни один судья и адвокат не захотят разбирать проигранное дело.
На прощанье граф оставил несчастному денег, чтобы тот еще раз порадовал себя напоследок вином и любимыми блюдами. Когда он велел доложить начальнику крепости Анжело о своем визите, ему ответили, что тот уехал по важному делу за город и вернется только завтра. Вечер граф решил провести у своего друга и в достойном обществе отдохнуть от грустных дел.
Друг графа, знатный римлянин, охотно принимал в своем доме ученых и поэтов. Граф Пеполи всякий раз, когда приезжал в город, пользовался его гостеприимством, тем более что был его родственником. После обмена приветствиями в веселом кругу доложили о прибытии Капорале и вслед за ним старого Сперона Спероне - наставника молодых поэтов. Величавый старец был одет в длинную мантию, не походившую ни на одеяние священника, ни ученого-правоведа, ни профессора. Это было платье, которое он сам себе придумал и которое, по-видимому, должно было напоминать римскую тогу, но с рукавами и широким поясом вокруг бедер, - так, по его мнению, должен быть одет поэт, образ которого он создал в своем воображении. Поэт, как охотно называл себя Спероне, стремился показаться выше и стройнее, лицо его было торжественным, речь медлительной и изысканной.
Остальное общество состояло из нескольких знатных римских дворян в сопровождении жен и дочерей, тайно мечтавших познакомиться с прославленным Тассо, который недавно прибыл в Рим. Однако вскоре все опечалились, когда хозяин сообщил, что великий поэт передал через посыльного извинения за свое отсутствие - болезнь удержала его дома.
Некоторые молодые красавицы принялись громко выражать свое разочарование и сочувствие бедняге, который часто страдал недомоганиями и все же не прерывал из-за этого своей работы.
- Может быть, - предположила красивая веселая молодая женщина, - Тассо не пришел сюда, узнав, что встретит здесь своего главного противника, строгого господина Спероне?
- Конечно, не поэтому, - возразил серьезно поэт, - если мы прежде и расходились во мнениях, то теперь снова помирились, и никто более меня не склонен отдать дань уважения таланту этого юноши. Он сам, добровольно объявил меня критиком своего большого произведения, поскольку я уже был когда-то доверенным другом его выдающегося отца; но что я могу поделать, если мои взгляды побуждают меня отдать предпочтение старшему Тассо. Разве это позор для сына? Неужели это может обидеть его?
- По крайней мере, слава останется в семье, - промолвил Капорале, - и если бы старик Бернардо был еще жив, он поровну разделил бы славу со своим сыном.
- Он - поэт, - заметила одна из женщин, - который в совершенстве владеет языком. Стихи его так музыкальны и сладкозвучны, что ласкают любое ухо.
Старого Спероне, казалось, покоробили эти слова, он резко возразил:
- Сладкозвучны и милы - да, но им не хватает мужественности.
- Но сцены битв, - вмешался Капорале, - и вдохновенные речи героев разве не блестяще ему удаются? Жаль, что он не решился сразу напечатать поэму, она уже готова, вся Италия могла бы наслаждаться ею.
- Бесспорно! - воскликнул Спероне. - Ему не стоит слишком медлить, ибо произведение, которое должно пережить время, получило необходимое завершение. Но он настолько требователен к себе, что принимает с благодарностью любые замечания своих младших и старших друзей. Только часто одни бранят именно то, что хвалят другие. Мне, например, кажется совершенно лишним всё, что считает необходимым молодежь. Кто-то советует убрать какую-то строфу, другой - непременно сохранить ее. Нежные любовные ласки описаны прекрасно, но непристойные места в поэме, опирающейся на религиозный сюжет, оскорбляют человека благонравного, а юное легкомысленное создание восхищается этими греховными октавами, считая, что ради них одних и следует прочесть это пространное произведение. Таковы различия во мнениях людей, и, я считаю, было бы лучше доверить оценку одному-единственному умному человеку.
Споры еще продолжались, пока самая решительная из присутствующих дам не дала понять, что престарелый критик судит слишком односторонне и предвзято, порицает многие прекрасные места. Старик тогда заявил с нескрываемой горечью:
- Мои разногласия с молодым Тассо, собственно говоря, исходят совсем не из сомнительных мест в его поэме. Они гораздо глубже. Когда несколько лет назад юноша отправился на службу к герцогу Феррарскому, я, единственный из его друзей, пытался отговорить его от этого шага. Он - не придворный, им нужно родиться: нужно не желать, не знать и не почитать ничего иного, кроме двора, и хуже всего быть принятым туда в качестве поэта. Он мог стать профессором в Падуе или в любом другом университете, мог занять государственный пост и таким путем обрести независимость, ибо не унаследовал никакого состояния. Однако в то время его заманили посулами и восторгами приветливый герцог, принцессы, его сестры, и все их окружение. Мое предостережение казалось ему безумной речью ворчуна, может быть, даже педанта, завидующего его блестящему будущему. Так, я изображен на страницах его пасторали "Аминта" брюзгливым Морфусом в противоположность замечательным Пигне или Эльфино. По-моему, невозможно ко всем без исключения относиться доброжелательно, тем более если ты воспринимаешь науку жизни всерьез. Как могут относиться к поэту при дворе избалованного, эгоистичного князя? Как к равному по рождению другу и родственнику - никогда, как к мудрому советчику и государственному мужу - ни в коем случае. Вначале - любимец, доверенное лицо, фаворит, предмет восхищения; позднее - вынужденный выносить причуды своего эгоистичного повелителя изгой. Если он знаменит, то и другие дворы, правители, женщины хотят его любить, видеть у себя; ему поступают предложения, он снова чувствует себя польщенным, ведет за спиной герцога тайные переговоры. Соглядатаи выдают это его господину, и тот, считающий себя благодетелем, разъярен, видит в своем прежнем любимце негодяя и преступника, размышляя, как бы ему отомстить, не слишком явно показав миру свою слабость. Удел поэта при дворе сродни участи диких заморских животных, которых держат в своих садах князья для развлечения: их забавляет яркая раскраска диковинных птиц или чудный хобот слона. А еще говорят о защите наук и искусств и ставят в пример Перикла, Александра или Августа{69}, к досаде мыслящего человека, знающего историю и часто наблюдавшего подобные эпизоды в своей жизни.
- О, вы, бессердечный, злой старец, - воскликнул Капорале, - если у вас был такой печальный опыт, то вы правы только наполовину, ибо совсем забываете упомянуть и о преимуществах такого положения.
- Всё выглядит в мире так, - ответил Спероне, - как хочет видеть сам человек. Но будьте уверены, положение бедного Тассо именно таково, как я описал, а его успех лишь подтверждает мои слова. Я знаю, что он уже давно тяготится своим положением там, в Ферраре; он тоскует по новым друзьям, не может жить и творить без поддержки, но ему не хватает мужества открыто порвать с двором. Новый великий герцог Флорентийский, Франческо, достаточно тщеславен, чтобы иметь рядом в числе своих приближенных знаменитого человека; тайные послания, посредничество чужеземцев, унизительные предложения - всё удручает беднягу, соблазны двора и притягивают, и пугают его, а между тем князь и женщины снова приветливы, они льстят ему и его таланту; он снова переживает золотые дни и блаженно витает в лучах заката. Но Феррарец хорошо знает, что поэт уже собрался уйти от него; нет недостатка и в сплетниках, которые настраивают его против бедняги. Прежде он был в доверительных отношениях с Пигной, секретарь Гварини{70} тоже по-дружески относился к нему; теперь они - его противники, а последний - его открытый враг, хитрый, ловкий человек, обладающий выдержкой, так не хватающей Торквато, при этом тоже поэт, и одаренный, - как тут не вспыхнуть ревности. Сейчас его вызвал сюда, в Рим, самый верный друг и покровитель Сципио Гонзага{71}, герцог с неохотой дал ему отпуск, ибо знает, что здесь, должно быть, ведутся переговоры Тассо с кардиналом Фернандо Медичи; Сципио, наверняка, рассчитывает привлечь даже папу на сторону поэта, чтобы тот выделил ему здесь каноникат или приход, но папа, конечно, не хочет обидеть Феррарца из-за малозначительного дела; Медичи не может слишком открыто выступать со своими предложениями; д’Эсте из тщеславия считает это дело гораздо важнее других, оба не доверяют нерешительному характеру Тассо, и отношения так запутываются и осложняются, что дело должно закончиться явно не в пользу поэта.
- Ваш рассказ действительно печален, - промолвила одна красивая молодая синьора, - и если ваше предсказание верно, то я уже сейчас оплакиваю милого Тассо. Ваши слова о природе человеческих отношений так верны: каждое сословие должно утвердиться, каждый остроумный человек наживает себе врагов, министр и советник поддаются соблазну изменить своему долгу; кто живет среди людей, рискует попасть в переплет и должен бороться, мыслить и работать.
- В ваших словах есть доля правды, - ответил старец, - и все-таки поэт встречает гораздо больше трудностей. Если у него нет государственного поста или ученого звания, если он не священник, то его жизнь вдвойне трудна, но этого не хотят понять окружающие. Настоящий затворник по природе своей, он поневоле втягивается в мирскую суету. Он всецело погружен в свое творчество, которое, однако, не имеет ни малейшего влияния на ход истории. Из-за этого он теряет способность объективно оценивать себя, однако обычные критерии здесь неприменимы, ибо, подводя итоги дня, он не может сказать себе: сегодня ты совершил действительно нечто полезное, ты помог тому или этому, ты прояснил запутанное дело, это общество, тот обвиняемый, этот вельможа должны тебя благодарить. Если у поэта нет вдохновения, он чувствует себя потерянным, а если оно к нему приходит - он ощущает себя выше всех людей. Тогда звучат похвалы друзей, громкие восторги толпы, восхищенные восклицания женщин и девушек - но подумайте, друзья мои, много ли на свете сильных людей с твердым характером, кто, наслаждаясь всем этим, сумеет сохранить трезвый ум, не вознестись в воображении выше всех смертных, даже королей, и, собственно, не потерять рассудок.
- Да, верно, - заметил Капорале, - редко встречаются такие люди, каким был наш Ариосто. Тассо мягче и уязвимее.
- Что касается князей, - снова торжественно начал Спероне, - не забудьте древнее изречение: дальше от Юпитера - дальше от молнии. Несколько лет назад я осматривал великолепную коллекцию диких животных при дворе одного сиятельного князя. Огромный тигр жил там в своей клетке и грелся на солнышке, а пестрые полосы его прекрасной шкуры переливались на свету. Порой люди были так жестоки, что бросали ему в клетку живых собак, чтобы насладиться кровавым зрелищем. Я был немало удавлен, когда увидел рядом с ним в клетке жалкую собачонку, которая встретила нас бодрым лаем и то и дело прыгала на своего властелина, снисходительно принимающего любую ее шалость. Смотритель, видя мое удивление, объяснил столь редкое явление. Много месяцев назад у тигра воспалились глаза, так что он был постоянно зол и агрессивен. Очень трудно лечить таких бестий: врач боится войти в клетку и лекарство дать невозможно - высокий пациент отказывается употреблять постные блюда и овощи.
Смотрители опасались ярости разгневанного больного. Ему продолжали бросать в клетку мясо и время от времени живых зверей, это казалось единственным, что могло порадовать и успокоить его. Бросили и эту собачонку. Она без страха, по-дружески подскочила к нему и облизала его гноящиеся глаза; ему это понравилось, он почувствовал облегчение и ничего не сделал зверьку. Та повторила свою процедуру и так старалась, что большой и сильный тигр через несколько недель полностью выздоровел и снова стал красивым и веселым. С тех пор собака могла вытворять со своим страшным повелителем все, что хотела, и таким образом поднимала ему настроение. Когда они оба раздирали свои порции мяса, тигру нельзя было приближаться к маленькому фавориту. Если приходили незнакомцы и тигру было лень выйти из своего дальнего убежища и показаться любопытным, малышка начинала тормошить великана, дергать за мех, кусать его лапы до тех пор, пока исполин не поднимался, подчинившись маленькому тирану. Князь стоял у клетки со своим фаворитом, пока смотритель вел свой рассказ, они удивлялись странному явлению природы, и молодой дворянин, одновременно и друг, и шут князя, позволил себе грубо шутить о дворе, женщинах, даже родственниках семьи, чем очень позабавил князя. Я же в душе содрогнулся, тогда как ни один из них, исключая, быть может, смотрителя, не подумал о параллелях.
Не прошло и полгода, как тигр в припадке бешенства все-таки разорвал и сожрал своего маленького друга, а юный весельчак-дворянин лежал в тюрьме замка в цепях и оковах.
Возвращаясь домой, Капорале и Пеполи не спеша прогуливались по улицам города. Проходя мимо дома Аккоромбони, граф заметил: