…цепи со звоном опали наземь - россыпь свадебных колец. Кандалы истаяли, обратившись в ржавую труху. Нити, стягивавшие губы, растворились, не оставив следов - соль в воде. Темница раскрылась, как бутон цветка - огромная, полная сталактитов зала, чей свод испятнали потеки зеленоватой, слабо фосфоресцирующей плесени. Черная Вдова выгнулась, припав к устланному мхом полу - брачному ложу. Горя от страсти, она хлестала себя по бокам хвостом-плетью с гроздью скорпионьих жал на конце. Раздвоенный язык мелькал в пасти, будто молния в тучах; слюна, пузырясь, текла на камень.
Плохо понимая, морок это или явь, Симон развел руки в стороны. Он чувствовал в себе мощь, достаточную, чтобы вынудить гору стонать от страсти. Ладони мага сошлись над головой; с губ, шипя разъяренной гадюкой, сползла формула метаморфозы. Яростно гудя, пламя объяло человека. Живой факел разгорался все сильней; в нем проступили очертания твари, размерами не уступавшей хозяйке Шаннурана. Алые сполохи пробегали вдоль пышущего жаром тела саламандры - до кончика хвоста, где они становились ослепительно-белыми. Ящерица, сотканная из огня, разинула пасть, в которой полыхал частокол раскаленных игл, и издала призывный свист.
На миг они замерли: Черная Вдова и Симон Пламенный.
А затем ринулись навстречу.
…битва титанов? Свадьба чудовищ? Убийственные ласки? Безумие похоти? Все это, и еще многое, для чего не придумано слов на языках человеческих. Тела сплетались, извиваясь и содрогаясь в пароксизмах сладкой боли. Пламя и мрак проникали друг в друга, становясь единым целым. Боги умерли бы от зависти - или от ужаса - бросив единственный взгляд на подземную феерию. Но чужое присутствие не смело осквернить арену любовной битвы стихий. Обитатели Шаннурана, будь то а'шури или демоны, попрятались в страхе, благоговейно внимая отголоскам жуткого соития.
И наконец семя - поток вулканической лавы - изверглось в лоно Черной Вдовы. Хозяйка Шаннурана выгнулась дугой, исторгнув рык блаженства. Ей вторил оглушительный свист саламандры. Тела двух исполинов замерли, вжавшись друг в друга с такой силой, словно желали срастись. Их сотрясала единая, синхронная дрожь. Сполохи пламени - волны на шкуре ящерицы - начали гаснуть. Тело саламандры усыхало, могучие лапы обвисли, из пасти вырывалось тяжкое, надсадное дыхание. Стихийный Облик высасывал из мага последние силы, словно вампир - остатки крови из жертвы.
Время Симона вышло.
Вдова заворочалась, стряхнув с себя измученного любовника. Медленно, зевая, распахнула пасть, демонстрируя ряды клыков. "Ты уже побывал во мне, - говорил зевок твари. - Понравилось? Не желаешь ли войти в меня целиком? Раз и навсегда?"
Саламандра лежала мокрой тряпкой, забыв о сопротивлении.
Вдова прянула вперед.
Боли не было. Последнее, что увидел Симон - черный, стремительно надвигающийся провал глотки. Магу показалось, что там, в глубине, как и в зрачке Вдовы, тоже роятся искры далеких звезд. Видение мелькнуло - и погасло.
Симон Остихарос умер.
…Крик разрывал глотку. Боль - губы. Судорожное, горячечное дыхание опаляло ноздри. Ужас сжал сердце ледяными тисками. Она сожрала его! Мрак темницы шевельнулся, очерчивая контуры тела хозяйки Шаннурана. То ли Симону почудилось, то ли в движениях Черной Вдовы и впрямь сквозило разочарование.
Шелест отдалился и смолк.
Тишина.
Симон шевельнул руками. Глухо звякнули цепи. Он был жив; он был пленником а’шури и их беспощадной повелительницы. Маг чувствовал себя выпотрошенной рыбой, которую раздумали бросать на сковородку - и швырнули обратно в реку. Сила и жизнь вытекали из него, как вода из прохудившегося бурдюка. Пережитое совокупление и смерть были настолько реальны, что Симон до сих пор содрогался от кошмара, внушенного ему чудовищной волей Вдовы.
Рассудок подсказывал магу, что тварь явится к нему снова.
Что все повторится.
…он был прав. Черная Вдова посещала его раз за разом. Соитие, похожее на битву, объятия, напоминавшие конвульсии, похоть, родная сестра страданий - и закономерный финал: гибель в утробе любовницы. Иногда Симон успевал принять человеческий облик, но это ничего не меняло. Тварь плевать хотела на людскую магию. В этом а’шури лишь копировали свою госпожу. Легенды гласили, что Ушедшие удалились в камень; среди чародеев это считалось метафорой, подобно сказкам про богатырей, ждущих Дня Битвы в толще скал. Кое-кто из адептов Высокого Искусства полагал, что часть древней расы, обреченной на вымирание, спустилась под Шаннуран, где, вступив в связь с дикарями, положила начало племенам а'шури. Если и так, Ушедшие оставили ублюдкам-потомкам не знания, но кровь, сопротивляющуюся волшебству.
Знай Симон об этом заранее - остался бы в Равии.
Он думал, что к собственной смерти привыкнуть нельзя. Тем не менее, он привык. Время шло, и маг осознал, что ждет очередного визита возлюбленной убийцы, как прыщавый щенок - первого свидания с девкой-соседкой. Старец раздвоился, ненавидя и обожая Вдову. В редкие часы просветления он страшился самого себя. Нового, чуждого Симона Остихароса, готового провести остаток дней в круговороте совокуплений и гибели. Ему мнилось: Вдова предлагает узнику то, за чем он сюда явился. Легенда лжет! Победа? - нет, смерть, окончательная смерть подарит магу знание и могущество! Слиться с хозяйкой Шаннурана - не любовник, но пища! - вот истинный путь к наследию Ушедших. Отвратительный для человека путь, но Ушедшие и не были людьми. Он, Симон, меняется, и когда изменится в должной степени, примет этот дар с радостью…
Увы, человеческая природа властно противилась такому решению. Симон хотел жить, вываливаясь из кошмара, превращаясь в старика на грязном, липком от испражнений полу пещеры. Вдова же разочарованно удалялась.
"Она приходит пить мою силу, - маг жадно глотал воду: теплую, воняющую железом. - Растягивает удовольствие, бережет свою дойную корову, не спеша пустить на мясо…"
Действия а’шури подтверждали догадки узника. В темницу, шаркая босыми подошвами, являлся безмолвный дикарь-тюремщик. Через тростинку, просунутую меж зашитых губ, он поил Симона водой, кормил жидкой кашицей с гнилостным привкусом грибов, кореньев и тухлого мяса. Смерть от голода и жажды не грозила Симону. Утратив счет времени, он, случалось, гадал, сколько недель - месяцев? лет?! - провел в заточении. Хорошо, что я ничего не сказал Инес, думал Пламенный. Она бы вся извелась. Искала бы среди магов того, кто отправился бы на поиски; сулила бы деньги и амулеты, редкие книги и саму себя…
- Кто бы подался на твои уговоры? - кричал Симон. - Да никто!
- Конечно, - соглашалась Красотка из тьмы. - Маги - практичные люди. Даже если они не всегда считают себя людьми… В тебе одном, старый мальчишка, хватило безумства, чтобы поверить мне хотя бы отчасти. Сейчас ты ближе к цели, чем мы все. Я завидую тебе, Симон.
- Завидуешь? Узнику, заточенному в толще гор? Магу без магии? Источнику пищи для древней твари, лишенному надежды на спасение?
- Глупости! - сердилась Красотка, хмуря брови. Сейчас она было диво как хороша. - Магия вокруг тебя. Ты - в средоточии Силы. Чувствуешь, как клубится, давит со всех сторон древнее волшебство, скрытое в каменных толщах Шаннурана?
- Я полагал, это давит камень. Сотни локтей камня. Но теперь…
- Камень, магия, Ушедшие, - перебивала его Красотка, а может быть, Вдова. - Какая разница? Это одно и то же! Ушедшие удалились в камень, они и есть магия. Возможность изменять окружающий нас мир. Вот почему твои грозные заклятия - пустое сотрясение воздуха для диких а’шури и Черной Вдовы. Тысячи лет и сотни поколений под землей, в сердце Шаннурана - дыхание Ушедших пропитало их насквозь, они плоть от плоти этих гор. Наше, человеческое волшебство бессильно против них; оно - бледная тень, эхо, далекий отзвук голоса Ушедших…
Много позже Симон узнал, что все то время, пока Вдова пожирала его, Инес ди Сальваре снились кошмары. Среди ночи, в холодном поту, она просыпалась и долго лежала в смятых простынях. Перед глазами женщины медленно гасли обрывки видений. Там, во мраке, среди дикарей, чудовищ и демонов, страдал ее учитель с зашитым ртом, скованный по рукам и ногам. Это сны, убеждала себя Инес. Это всего лишь сны.
И не верила утешительной лжи.
Получив от Инес задаток, Вульм из Сегентарры отправился в Шаннуран. Для него это был и заработок, и вызов. А Красотка и впрямь желала заполучить Око Митры. Но еще больше она надеялась, что живучий авантюрист (да сопутствует ему удача!) принесет ей вести о судьбе Симона Пламенного.
…когда каменная плита со скрежетом отошла в сторону, и в проеме, ослепив узника, полыхнул факел - у Симона был редкий момент просветления. В последнее время ясность мысли нечасто возвращалась к изможденному магу. Обратив в ржавый прах железо кандалов, он переступил порог своего узилища, и не выдержал: оглянулся. Замер в дверях. Ледяная рука сжала сердце, только-только согретое привычным огнем. Он не хотел уходить! Черная Вдова звала своего любовника. "Останься! Нам было хорошо вдвоем. Еще чуть-чуть, и ты обретешь наследие Ушедших, за которым явился. Ты до сих пор боишься смерти? Это пройдет, как проходит болезнь. Ты умирал много раз, ты привык. Еще день, другой, и ты даже не заметишь…"
- Ты идешь, колдун? - окликнул его Вульм.
"Нет! - закричал Симон-пленник. - Я остаюсь!"
- Иду, - глухо отозвался Симон-свободный.
4.
- Пожалуй, я был благодарен Шебубу, - старец залпом осушил кружку воды. От долгого рассказа у него пересохло в горле. - Битва с демоном очистила мою душу от яда Черной Вдовы. Я вновь стал Симоном Пламенным, а не безумным куском мяса. Каменная рука - скромная плата за возвращение к жизни.
- Мужчины! - с насмешкой воскликнул Циклоп. В глазах его отразилось пламя очага. - Готовы отдать руку, а то и голову, лишь бы вычеркнуть из памяти свою возлюбленную! Ставлю яблоко против изумруда, маг, Вдова не так легко забыла твои ласки…
Симон с Вульмом переглянулись. Вульм решил, что Циклоп паясничает; старец услышал голос, и это не был голос Циклопа. Волосы сына Черной Вдовы, всегда темные, сейчас отливали красной медью. Игра света? Губы сделались тоньше, чувственней, сложившись в печальную улыбку:
- Могущество за совокупление? О да, это путь мужчины!
У Симона перехватило горло. "Великий Митра! Если так начиналась болезнь Красотки…" - втайне содрогаясь от ужаса, хороня Циклопа в мыслях своих, подумал маг, но не успел ничего сказать.
- Мальчик мой, ты здесь? - спросили за окном.
Не ведая, что стал причиной замешательства, Циклоп вздрогнул: вопрос застал его врасплох. Шепот, шорох: "Мальчик мой…" - казалось, он течет из углов. Мама, подумал Циклоп. Я, считай, забыл тебя. Отец, ты дрался за меня. Инес, ты умерла. Проклятье, как же хочется стать маленьким, и чтобы кто-то спросил чуть слышно: "Ты здесь, мой мальчик?" Беспомощность детства и беспомощность зрелости - счастье и мука…
Встав, он подошел к окну. Снаружи, в двадцати локтях над землей, клубились тени. Отделенные от Циклопа лишь заклятием Газаль-руза, превратившим воздух в стекло, тени были похожи на чернильное пятно, принимающее в воде самые диковинные формы. Такое выпускает каракатица, спасаясь от врага. В сердцевине теневого кокона угадывалась фигура человека, но черты его не различил бы и самый зоркий глаз.
- Мальчик мой, ты позволишь мне войти?
- Это Максимилиан, - сказал Симон. - Входи, Древний.
- Благодарю.
- Я ждал тебя. Собрание закончилось?
- Да.
- Что решили?
- Ты прекрасно знаешь, что решил конклав…
Циклоп посторонился, и тени, презирая заклятье, вплыли в комнату. Наверное, Древний поступил бы точно так же, останься Циклоп у окна. Обволок бы пульсирующей темнотой, просочился насквозь, не заметив препятствия. Для него, понял сын Черной Вдовы, есть только Симон Остихарос, его мальчик. Больше в комнате нет ни души. Я, Вульм - пустое место. Набейся сюда рота гвардейцев, и это ничего не изменит. Тиран лучше относится к черни; тиран хотя бы знает, что чернь существует. Глупо обижаться - для Максимилиана Древнего, похоже, давно перестали существовать все люди на земле, кроме магов.
Тени опустились в кресло.
- Поединок, - со странным удовлетворением бросил Симон.
- Да.
- В Круге Запрета?
- Да.
- Скажи, Древний… Почему мы так любим смотреть на унижение себе подобных? Нас это возвышает? Радует? Напоминает о том, что в брюхе сильнейшего из чародеев воняют те же потроха, что и в брюхе лавочника?
- Откажись, - Максимилиан пожал плечами, и мрак всколыхнулся. - Признай первенство Амброза. И поединка не будет. Мальчик мой, я взываю к твоему благоразумию! Ты не имеешь права опускаться так низко. Симон из Равии, Симон Пламенный - как грязный матрос в порту, как зверь, лишенный разума…
- Тебя послали воззвать к моей гордости?
- Я сам вызвался. Талел пошел к Амброзу, а я к тебе. Надеясь, что в память о былой дружбе, о тех годах, когда я уже был Древним, а ты еще не стал Пламенным…
- Замолчи!
"Великий Митра! - беззвучно ахнул Циклоп. - А наш старец-то еще живчик!" На его глазах Симон преобразился, и магии здесь не было ни на грош. Так сын бунтует против отца, ученик - против учителя; ощутив свою силу, увидев слабость вчерашнего кумира. Циклопу было ясно: он присутствует при конфликте, возникшем давным-давно, когда не был зачат и дед мальчика по имени Краш. Он опустил взгляд и вздрогнул: его собственная тень, подняв мятеж, подползла к креслу вплотную. Головы и туловища до середины груди у "черного Циклопа" не было - их поглотила смутная круговерть, клубящаяся вокруг Древнего. Связь тени и человека все истончалась; вот она порвалась, Циклоп остался без тени, словно сделавшись прозрачным, и ничего не почувствовал.
- Я буду драться! - крикнул Симон. - Слышишь?
Тени качнулись:
- Я бы на твоем месте…
- Вот именно! Ты бы на моем месте остался на пьедестале. Шагу бы вниз не сделал! Уступил, отошел бы в сторону; сохранил лицо. Я еще помню это лицо… Брезгливая мина, снисхождение к глупцам. Максимилиан Древний не унизится до поединка в Круге Запрета!
Щеки Симона побагровели. Между бровями залегла гневная складка, губы дрожали от ярости.
- О да, позже ты наверстал бы упущенное с лихвой; нашел бы для мести и время, и силы. Я помню твой отказ! Ветер превратил в песок скалы, бывшие свидетелями, а я еще помню! Ты и меня учил этому. Магия, говорил ты, единственная ценность в нашем мире. Маги - единственный разум на земной тверди. Отказаться от Высокого Искусства - на час! на миг единый! - предать идею. Однажды я спросил тебя: что есть идея, ради которой надо предать всех и вся? И сам ответил: упырь, высасывающий твою кровь. Впервые я видел Древнего вне себя. Ты бесился, как гвардеец после зуботычины…
- В первый и последний раз, - согласились тени. - Мне стыдно вспоминать об этом.
- Когда поединок?
- Ты стар, мальчик мой. Ты дряхл. Не мне говорить об этом. Но и не мне выходить в Круг Запрета! Амброз моложе и сильнее. Ты слышал, что он берет уроки тау-тё? В его башне постоянно живет кто-то из дикарей Ла-Ангри. Н'Ганга рассказывал…
- Я не собираю сплетни! Когда поединок?
- В полночь.
- Если ты сказал все, Древний, - Симон отвернулся, оперся ладонью о стол, - я больше не смею тебя задерживать. Уходи, я хочу отдохнуть перед схваткой.
Кокон теней взлетел над креслом. В движениях гостя появилась резкость, не свойственная ему ранее. Оставив комнату, тени повисли за окном, на прежнем месте.
- Что есть в наследстве Красотки, - спросил Максимилиан, - чего ты не хочешь уступить Амброзу? Если Симон Пламенный готов унизиться в Круге Запрета, это должна быть величайшая в мире драгоценность. Что это, мальчик мой?
- Честь, - ответил Симон. Между его пальцев сочился дым. Столешница горела, в дереве корчился уродливый, пятипалый отпечаток, похожий на кленовый лист. - Дружба. Любовь. Долг. Память. Да что угодно! Вокруг нас тьма забавных пустяков, каждый из которых стоит унижения. Смеешься? Да, ты прав. Я выжил из ума. Зато я живу, а не храню величие.
- Я не смеюсь, - ответили тени. - Я бы заплакал, но забыл, как это делается.
- Напомнить?
- Не трать силы зря. В полночь я вспомню сам.
Струйка пота сползла по спине Циклопа. Весь дрожа, он следил, как Древний в плаще из краденых теней скрывается в ранних, зимних сумерках. Земля вокруг башни дышала весной, зато небо плевать хотело на ухищрения колдунов. Небо знало, какое время года на дворе. "Что есть в наследстве Красотки…" Двадцать лет назад, в Шаннуране, измученный пытками Симон учуял Око Митры из темницы, сквозь толщу камня - и безошибочно привел Вульма в сокровищницу. Что помешало Древнему, во всей его силе и мощи, учуять камень во лбу Циклопа? Ну не равнодушие же к человеку, лишенному магии?! И не кожаная повязка, жалкая лента…
- Успокойся, - со злостью глядя на испорченный стол, бросил старец. - Мои братья, бес их дери, глухи к твоему "третьему глазу". Они сгорают от любопытства, вот и все. И закрой рот. Я не читаю твои мысли. У тебя на лице все написано…
- Глухи? Почему?!
- Если б я знал! Когда Око Митры вросло в твой лоб, я тоже перестал слышать его эманации. Ты - есть, его - нет. А ты, дружок, вряд ли вызовешь интерес Максимилиана…
- Поединок, - напомнил Вульм.
В течение визита Древнего бывший искатель приключений сидел тише мыши, прикидываясь мебелью, и лишь сейчас подал голос:
- Он сказал: поединок. В Круге Запрета. Что это значит?
- Это я сказал, - буркнул Симон. - Я сказал первым.
Вульм вздохнул:
- Ребячество. Клянусь Беловой задницей! Ребячество - последнее, в чем я рассчитывал тебя упрекнуть, Симон. Надеюсь, с Амброзом ты поведешь себя, как взрослый, опытный маг. Сожги его в пепел…
- Вряд ли, - рассмеялся Симон. - Пепел? В другой раз.
Вид старца испугал Циклопа. Симон походил на безумца, радующегося стекляшке, которую он принимал за бриллиант.
- Хорошо, - кивнул Вульм. - Преврати его в яблоню. Летом мы наварим варенья из Амброзовых яиц…
- Яблоня? - смех превратился в хохот. - И не надейся!
Приблизившись к стене, Симон изо всех сил ударил в нее кулаком. Посмотрел на разбитые костяшки, слизнул кровь. Впору было поверить, что старец жалеет о Шебубовой напасти - каменной, неподъемной руке.
- Врешь! - ахнул Вульм. - Не может быть!
Симон оскалился:
- Замолчи, бродяга! Тебе ли решать, что возможно на этом свете, а что - нет? Разве ты не слышал, как Максимилиан говорил об унижении?! В Круге Запрета нет магии. Я и Амброз будем драться, как пьяные лавочники. Руки, ноги, кулаки. Голые по пояс, мы расквасим друг другу носы, вцепимся зубами в дряблую шею. Потеха! Зрители животики надорвут…
- Оружие?