В последний момент, когда ствол уже готов был надломиться, титаническим усилием Амброз толкнул себя вперед. Боковые, краями торчавшие вверх корни напряглись, будто мышцы смертельно раненого силача, усиливая толчок, и банг врезался в гиганта всем своим весом. Так сельские драчуны, измочалив друг друга до последней степени, наскакивают петухами: грудь в грудь, уронив руки к земле.
Хруст заполнил пещеру без остатка.
Чудилось, что сломались корни самой горы, что невероятная махина земли и камней сейчас тронется с места, разрушит по ходу близкий город - и сползет без остановки в холодное море. Даже старуха, чьи слепые бельма от возбуждения грозили вылезти из орбит, а ноздри с жадностью принюхивались к едкому поту гиганта и древесному соку, льщемуся из ран банга - даже она, забыв про четки, с суетливостью насекомого отскочила прочь. Люди же - откуда и силы взялись? - давно забились под защиту каменного дракона, скалившего клыки на незваных гостей, и боялись выглянуть из-за постамента.
Гигант упал на колени, выронив топор. Левое плечо его раскрошилось до самого локтя. Рыхлой шугой лед хлынул на пол, сверкая в лунном свете. Правой рукой гигант обхватил взбесившийся банг, не удержал - и вместе с деревом повалился на базальт, нагревшийся во время битвы. Ветки цеплялись за тело поверженного врага, корни опутывали щиколотки и голени; навалившись на гиганта, павший, но непобежденный Амброз трясся, стараясь тяжестью ствола расколоть ледяную плоть. Гигант ревел, храпя громче табуна жеребцов; кулаком уцелевшей руки он наотмашь колотил по взбесившейся массе ветвей, ломая узловатые сочленения. Лицо его утратило сходство с человеческим. От носа остался уродливый обломок, рот превратился в полынью. Глаза заплыли, под каждым чернели дряблые опухоли - такие нарастают зимой, в лютый мороз, по краю сточной канавы.
Треск ломающихся веток, треск колющегося льда - от этого можно было потерять рассудок. Но разум гиганта, если ему нашлось место в деформированном, убогом черепе, подсказал хозяину: кулаком делу не поможешь. Оставив бесплодную войну с ветвями, принимая на себя удары ствола, гигант высвободил руку из-под банга. Он шарил вокруг в поисках топора; пальцы судорожно дергались, ища рукоять. Свет луны превращал бойцов в единое, вздрагивающее от конвульсий существо. Когда гигант наконец отыскал вожделенное оружие, в пещере потемнело. Шкура леопарда выцвела, часть пятен слилась в мрачную кляксу. Тучи, способные затмить луну, были здесь ни при чем - и гортанный клекот, несшийся сверху, еще раз подтверждал это.
В световой колодец, расположенный над каменным драконом, билась птица, непохожая на птицу. Колодец не позволял рассмотреть тварь целиком. Взгляду представала грудь, выпяченная острым клином, кожистое крыло, голова на длинной, голой шее, проникающая в отверстие. Впору было поверить, что дитя мертвых эпох рвется в пещеру сквозь время и пространство, желая принять участие в схватке. Когда птица опять ударилась о свод, в колодец с ее спины соскользнул человек - и, бескрылый, ринулся вниз, чтобы найти на камнях свою смерть. Раскинув руки, он падал в разинутую пасть стража пещеры, прямо на аметистовые клыки, но в последний миг извернулся, вспыхнув так, что зрячие взвыли от боли, а слепая старуха выронила четки и обеими ладонями закрыла бельма, трясущиеся как студень.
Огненная саламандра приземлилась на все четыре лапы.
Прыжок, и живое пламя накрыло старуху. В огне, красном и желтом, пробились черные пятна. В них корчились, гримасничали от боли лица, в которых легко узнавались Талеловы ученики. Пещера стала печью, от жара плавились сталактиты. Зубовный скрежет перекрыл и рев гиганта, и треск веток банга. Рты горящих учеников коверкал вопль, один на всех; саламандра извивалась, не позволяя добыче ускользнуть.
Взмахнув топором, гигант вывернулся из-под дерева. Но прийти на помощь старухе он не успел. Последним рывком подавшись вперед, в огонь, банг вспыхнул - сперва кроной, а там настала очередь ствола. Заключенный между двумя кострами, гигант споткнулся на бегу. Ноги его начали таять, колени подломились, и облик Осмунда Двойного рухнул на пол скользкой грудой льда. С шипением талая вода превращалась в пар. Облако заволокло место сражения, в нем дрожали зыбкие силуэты, плясали языки огня - ад сошел в недра горы, и все это длилось вечность.
Огонь, вода, смерть.
3.
- Гордыня, - прохрипел Амброз.
Он умирал, и умирал скверно. Тело опального мага обожгло так, что местами это был уголь. Древесный уголь - в несчастном смешались банг и человек, два облика, которые уже не распутал бы самый ловкий мастер по узлам. Лицо Амброза, по странной прихоти судьбы, осталось невредимым, и дико было видеть это счастливое, улыбающееся лицо в сочетании с агонизирующей плотью. Даже боль не могла стереть улыбку, как ни старалась.
- Что? - спросил Симон.
Он стоял ближе всех. Остальные сгрудились за спиной старца, боясь подойти к умирающему. Сдерживали стоны, со свистом втягивали воздух; наклонившись, сгребали в ладонь еще теплую влагу с пола - и брызгали на ошпаренные щеки и лбы. Лунное молоко, впитав морозное дыхание зимы, текло из световых колодцев на жалкую кучку людей. Королева ночи, равнодушная к страданиям смертных, и та желала помочь беднягам. Издыхая, ледяной гигант все же достал беглецов - их обварило паром, заполнившим пещеру.
- Гордыня…
Под глазом Амброза билась синяя жилка.
- Я родился гордецом. Н'Ганга поощрял это. Он думал, что я тоже откажусь от тела. Что гордыня победит… Я захочу превзойти его, и откажусь… Он ошибся. Я хотел, правда, хотел - и передумал. Гордыня не позволила мне идти путем учителя. Своим, только своим… Я любил радости тела. Симон! Спроси: жаль ли мне умирать?
- Тебе жаль умирать? - тихо спросил Пламенный.
- Нет! Теперь спроси: лгу ли я?
- Ты лжешь, - вздохнул Симон.
- Нет! Гордыня… Она еще кипит во мне. Я сковал Талелову дрянь. Я дрался с тремя Обликами. Ты слышишь это "я"?! Я, Амброз Держидерево… Гордыня, будь она проклята!..
- Бредит, - сказал Симон, обращаясь к Циклопу.
Выгнувшись дугой, Амброз ударился затылком о базальт:
- Не говори! Не говори при мне так, будто я уже умер! Слышишь? Это голос гордыни… Говори, что хочешь, Симон. Я справлюсь, я не буду кричать на тебя. Помнишь, в День Поминовения? Я требовал от Циклопа, чтобы он превратил камень в камень… Гордыня! Я не сомневался, что справлюсь с напастью, погубившей Красотку! Обуздаю, укрощу; заставлю служить мне. Я, великий Амброз! Амброз Держидерево! И что же? Янтарь в диадеме погубил меня. Наградил болезнью, от которой нет лекарств…
Маг замолчал, сдерживая стон. В тишине, сковавшей пещеру, были слышны только рыдания Натана. Стоя на коленях над мертвым пони, изменник обеими руками затыкал себе рот. Он изо всех сил старался не привлекать внимание к своему горю, и всё равно - слезы текли по щекам парня, а реквием несчастному Тугодуму звучал громче с каждой минутой. В суматохе битвы, спеша укрыться за постаментом, Натан не сообразил отвязать пони. Остальным же было не до животного.
- Я хотел отнять Око Митры у Инес, - свистящим шепотом продолжил Амброз. - Отнять силой! Я знал, что сильнее; я радовался этому! И получил шило в печень… Эй, щенок! Помнишь, как ударил шилом великого Амброза?
Помню, кивнул Циклоп.
- Вчера, у башни, я думал, что ты по-прежнему щенок. Гордыня! Я был уверен, что справлюсь с тобой, как двадцать лет назад был уверен, что справлюсь с Инес… Щенок вырос в матерого волка. Шило отрастило ядовитые зубцы. А великий Амброз испытал великий позор… Я полагал, что короли не обойдутся без моих услуг. Обошлись! Принесите во дворец мою голову - вас щедро наградят… Я избил тебя, Симон. Избил, как пьяный кузнец - соседа-старика. Победил ли я? Нет! Газаль еле сдержался, чтоб не плюнуть мне в глаза. Осмунд отвернулся от меня. Тобиас, мошенник! Даже Тобиас смотрел на меня, как на собачье дерьмо. И так - раз за разом… Гордыня нашептывала мне, и я шагал, как вол на бойню. Сдохни! Сдохни, тварь! Как же я рад, что ты сдохнешь вместе со мной…
- Как ты нашел их? - спросил Симон.
Мрачней ночи, он слушал исповедь Амброза и кусал губы. Судя о всему, старец тоже не был чужд гордыни.
- Я - ладно, я поставил Циклопу метку. А ты?
- Наклонись, - велел Амброз.
И, когда Симон присел рядом с ним на корточки, радостно оскалился в лицо Пламенному:
- Не скажу!
- Гордыня, - с пониманием кивнул Симон.
Амброз расхохотался. Было видно, что смех причиняет ему ужасную боль.
- Убей меня, - попросил он. - Не могу больше.
Не говоря ни слова, Симон протянул руку к голове умирающего.
- Нет!
Рука остановилась.
- Я сам… Я - Амброз Держидерево!
Корень, росший из левой ноги Амброза, почернел. По нему прошла слабая волна. Что-то, чему нет названия на языках человеческих, влилось в обожженного мага. Черты Амброза разгладились; боль оставила его. Кожа на скулах натянулась, сделалась пепельной. Свет луны отражался в каплях пота жидким серебром. Маг лег на спину, глядя вверх, в отверстия на куполе.
- Гордыня, - вздохнул он. - Куда ж я без нее…
Пальцы Симона закрыли мертвецу глаза.
Циклоп вышел вперед и встал над остывающим телом. Он держался очень прямо; так ведут себя люди, знающие, что их силам есть предел, и предел этот давно пройден. Складки на его лице налились темной киноварью горных разломов. Глаза слезились; в уголках, возле переносицы, скопились комочки бледно-желтого гноя. Во лбу Циклопа мерцал рубин. Сейчас Око Митры было таким, каким хранилось оно в подземельях Шаннурана. В тусклом освещении камень напоминал сгусток запекшейся крови. Циклоп прикоснулся к "третьему глазу" с двух сторон, словно желал выдавить его наружу.
- Смотри, Инес, - шепнул он. - Если можешь, смотри…
В рубине мелькнула желтая искорка.
- Он был твоим мужем. Попрощайся с ним; прости за все…
Вторая искорка. Третья.
- Вряд ли у тебя будет другая возможность…
Желтизна затопила камень. В нее плеснули меду: темного, гречишного. Если правда, что золотистый топаз нельзя носить без отдыха, иначе сделаешься одержимым - Циклоп испил эту правду полной чашей. Ладони его, побелев, сжали виски; лицо - карту окрестностей Шаннурана - исковеркала болезненная гримаса. Вокруг Ока Митры набухала оплетка из вздувшихся жил. Нити превращались в червей, черви - в змей.
- Это моя башня, - сказал Циклоп женским голосом.
И заорал, как сумасшедший:
- Это моя башня! Вон отсюда!
Эхо крика заметалось от стены к стене. Взлетело под своды, стаей летучих мышей кинулось врассыпную; снежной лавиной пало на каменного дракона:
- Моя! Моя башня!
Циклоп менялся. Запястья истончились, талия стала у́же, бедра - шире. По плечам рассыпались густые рыжие кудри. Волна волос упала на лоб, скрыв "третий глаз". Верхняя часть головы распухала, делалась внешним мозгом; локоны шевелились кублом гадюк. И надрывался женский, изящно очерченный рот на грубом мужском лице:
- Убирайтесь! Это моя башня!
Как ни странно, первым успел Натан. Пока все, включая Симона, пятились от буйствующего сына Черной Вдовы, не зная, что делать, изменник бросился к Циклопу:
- Вам плохо? Душно? Я вас вынесу наружу…
- Моя башня! - рявкнул на него Циклоп.
- Ваша, ваша… Вы только не помирайте, ладно?
- Моя!
- Может, водички?
Размахнувшись, Циклоп ударил себя кулаком по голове. Рот его задрожал, делаясь ртом мужчины. Торопясь, брызжа слюной, похож на тонущего, который умоляет бросить ему канат, Циклоп вцепился в Натанов кожух:
- Ты! Ударь меня!
- Вы чего…
- Бей! Ну же!
Должно быть, великий Митра оглянулся на изменника. Раздумав спорить, без возражений повинуясь безумному приказу, парень ахнул сына Черной Вдовы кулачищем в ухо. Бить по шевелящемуся мозгу, захватившему всю верхнюю часть головы, он побоялся. Циклоп упал, как бык под ударом молота. Заботливей няньки, Натан снял кожух, укрыл им Циклопа - и, сопя, указал спутникам на лежащего: вот, мол! Метаморфозы прекратились, лисья масть кудрей почернела, во многих местах битая сединой. Привычный облик возвращался к Циклопу, валяющемуся без сознания. Око Митры утратило желтизну, вновь становясь рубином. Темные отблески в камне наводили на мысли о существе, что глядит из граней на окружающий мир; Эльза одна знала, кто это, и не удивилась, услышав голос Инес:
- Я не виновата.
4.
- Я не виновата. Когда он бодрствует, мой рассудок помрачен. Два разума не уживаются в одном теле. Я плохо понимаю, где я и что со мной. Меня преследуют видения. Схватка у башни, мой погребальный костер; страдания плоти… Все сливается, я дерусь за башню, а кажется, что за собственное тело. Я переделывала его, да?
- Да, - прохрипел Симон.
Белый, как мел, старец дрожал всем телом. Казалось, Симону невыносимо слышать голос Красотки, льющийся из уст сына Черной Вдовы. Повидавший такое, от чего любого бы вывернуло наизнанку, древний маг сейчас напоминал священника, наблюдающего за отвратительным кощунством.
- Это ты? - спросила Инес. - Симон, это правда ты?
- Правда…
- Я скверно вижу. Подойди…
Шаг, другой; маг словно тащил себя на веревке.
- Хорошо, - с удовлетворением сказала Инес, когда Симон склонился над Циклопом. - Ты здесь… Я тоже здесь. Если мы бодрствуем оба, я убиваю его. Понимаешь? Если я бодрствую, а он спит - я еле сдерживаюсь чтобы не убить его. Если я вернусь, его не станет. Ты сам видел, что я творю с его телом… Ты ведь спасешь нас?
- Как? - прохрипел старец.
- Ты - великий маг. Я всегда знала, что ты из великих. Маленькая, я гордилась тобой. Ученица Симона Пламенного… Это возвышало мою слабость, делало ее приемлемой. Ты плачешь? Не надо, я жива. Ты - моя надежда. Ты ведь вызволишь меня из камня?
Гордыня, читалось в глазах Симона. Я, великий. Я, могучий. Я спасу и вызволю. Что это, если не голос гордыни - обманщицы, погубившей Амброза Держидерево? Подбородок старца жалко трясся, словно Симон сдерживал рыдания.
- Как? - повторил он.
- Великие умеют заточать души в нефритовые зеркала. Краш рассказывал мне, - Инес назвала Циклопа подлинным, детским именем, и тихонько рассмеялась, - что он хотел пойти в ученики к такому, как ты. К великому. Даже если его душу заключат в нефрит… Смешно! - Краш хотел, и он на свободе, я не хотела, и я в камне… Ты умеешь помещать души в нефритовые зеркала? Скажи, что умеешь!
- Да, - кивнул Симон. - Умею.
- Значит, ты умеешь и освобождать их оттуда?
- Да.
- Ты освободишь меня?
- Нет.
Тучи пожрали лунный серп. Тьма сошла в пещеру на бархатных лапах. Ловя последние капли света, блеснули клыки-аметисты в пасти молчаливого стража. Впору было поверить, что дракон смеется, эхом вторя недавнему смеху Красотки - или хохоту своего далекого брата-дракона, облюбовавшего пещеру близ нагорья Су-Хейль. Бледней полотна, Симон чувствовал, что тоже вот-вот зайдется смехом безумца - стоя между двумя телами мужчин, мертвым и бесчувственным, и разговаривая с душой женщины, мертвой, но живой.
- Почему? - в темноте, в тишине спросила женщина.
- В нефрит заточают души врагов. Злейших врагов, тех, кого готов растерзать голыми руками. Учеников всего лишь пугают этим. Малыши боятся, думая, что нефрит - что-то вроде черного, страшного чулана. Старшие знают, что учитель шутит. Но если вчерашний ученик, в расцвете сил и мастерства, обратится к учителю с просьбой показать ему, как извлечь душу из человека и поместить в нефрит… Я обычно отказывал. Талел соглашался; и Максимилиан соглашался. Инес, тело без души живет меньше года. Это голем, чурбан, слизняк; он ходит под себя и воет ночами. Собаки поджимают хвосты, слыша этот вой. Душа без тела… Пока она в нефрите, она безответна. Задай вопрос - и услышишь тоненький визг. Только визг, больше ничего. Так визжит нефрит, если пилить его ювелирной "ниткой". Освободи душу, верни ее в тело - получишь безумца, визжащего день и ночь. Если Ушедшие ушли в камень, в нефрите душу поджидают искусные мучители. Прости, Инес. Око Митры - не нефрит. Я не знаю, как освободить тебя. А если бы и знал…
Симон встал на колени. Сухими, растрескавшимися губами он поцеловал Циклопа в лоб, в темно-багровый камень - быстро, словно клюнул в рану.
- Прости, - еще раз сказал он. - Я боюсь. Я не прощу себе, если ты завизжишь. Лучше умри, или сделай это тело своим. Ты ведь можешь?
- Дурной совет, - женским голосом ответил Циклоп.
И, садясь, повторил мужским:
- Дурной совет. Ты же видишь: она может, и боится этого хуже смерти. Эх, ты - великий, мудрый, могучий… Окажись ты в теле Инес, отрасти ей седую бороду, сделай руки костлявыми, научи мочиться стоя - как бы ты жил дальше? В доме, где ничего не напоминает о былом хозяине, а значит, напоминает всё?! Разве не возненавидел бы ты этот дом? А где ненависть, там и желание сжечь краденый приют дотла. Не пугайся, великий: она заснула, она не слышит…
По-прежнему стоя на коленях - силуэт во мраке - Симон Остихарос наклонился вперед. Ткнулся лбом в лоб Циклопа: плотью - в камень. Обхватил плечи сына Черной Вдовы и замер, едва шевеля губами. Дыхание старца жгло Циклопу лицо:
- Я бы променял тебя на нее. Лишь бы она жила…
- Я бы променял себя на нее, - ответил Циклоп. - Лишь бы… Но ты ведь знаешь: она не согласится так жить. Хочешь разжечь для нее второй погребальный костер? Даже для великого это слишком…
- Ей нет места в тебе.
- А мне нет места здесь. Ты уже все понял, да?
- Ты не пойдешь туда один.
- Я не один. И я пойду. Вдова звала; Вдова была права. Там все началось, там и закончится. Я не знаю, к беде или к добру; впрочем, чудовища всегда были добры ко мне. С людьми у меня получалось хуже.
- Ты не пойдешь туда один. Вы не пойдете туда вдвоем.
- Ты сошел с ума, старик.
- Пусть.
- Там ты гнил в цепях, с зашитым ртом!
- Зато сейчас я рассчитываю на райские чертоги…
- Куда это вы собрались? - с подозрением спросил Вульм.
И услышал:
- В Шаннуран.
5.
- Ты с нами?
Циклоп не гнал, не уговаривал. Он предлагал сивилле выбор. Отправиться в подземелья Шаннурана, место из страшных сказок; остаться в Тер-Тесете; уходить, куда глаза глядят…
- Госпожа Эльза! Я с вами.
Это судьба, поняла Эльза. Какая разница, что я решу, если Натан - моя тень? Огромная, могучая, любящая тень. А значит, за ним будет нужен глаз да глаз - с его-то бычьим норовом…
- Я жду, - напомнил сын Черной Вдовы.
- Вы ее не торопите, господин Циклоп! - вступился Натан.
Вид у изменника был жутковатый. Парня словно в кипяток окунули. Пунцовая кожа на щеках и ладонях глянцево лоснилась, словно панцирь вареного рака. Натан то и дело кривился от боли. "Светлая Иштар! - ужаснулась Эльза. - Я, небось, еще хуже!" Кожа обжигающе зудела. Казалось, по ней без конца бегают полчища муравьев. Сивилла рискнула прислушаться к своему чутью: куда идти? Увы, предчувствие, в котором она так нуждалась, молчало. Собака и крыса, ворон и кошка попрятались кто куда.
- Вы лучше вот что скажите, господин Циклоп, - упорствовал Натан. - Я вам еще нужен? Ну, это… Для опытов? Нужен, да?
Циклоп по привычке тронул лоб кончиками пальцев - и сморщился, отдернул руку.
- Пожалуй, нет, - сказал он. - Ну их, эти опыты. А что?