В долине Рыжий напрямик, через нескошенное поле, вышел к почтовому тракту и побежал по нему - на двух конечно же, ибо свободные здесь иначе и не бегают, здесь же ведь цивилизация… Гм! Да! И Рыжий побежал по краю, при обочине. И это правильно. Дело в том, что этот тракт, он хорош только для повозок, а босиком по нему - это просто беда, стопы об камни сразу посбиваешь! А путь далек… Но Рыжий не спешил и не вставал, как раб, на все четыре - бежал себе по-прежнему на двух, мерной трусцой, по-йорски, такой бег называется измот… Вот и бежал измотом. Прохожих и проезжих не встречал - ведь здешнее предгорье как-никак окраина, места почти незаселенные. Да и время, прямо скажем, нынче весьма неспокойное… И это хорошо! Чем меньше глаз, тем лучше. Он бежал. В полдень, немного притомившись, Рыжий присел у придорожной яблони, поколотил ее, подзакусил и снова двинулся в путь. День был погожий, солнечный; там-сям уже снимали урожай. Вон, справа, посмотри, рабы скирдуют орс, поют. Дальше, на взгорке, стоит кузница, там тоже кто-то копошится…
А вот уже и почтовая станция. Герб на дверях. Крестьянская повозка у крыльца. Пыль. Куропатка с выводком копается в песке. Солнце садится за плетень… Рыжий небрежно вытер стопы о гребенку и вошел.
Пять-шесть крестьян в обтрепанных попонках сидели за столом, играли в кубик и смеялись. У стойки стоял чин в расстегнутом лантере; старик держал на вертеле поджаренную птицу, советовал играющим. В углу - лампада, лик Стоокого…
- В дом! - рявкнул Рыжий. - В дом! Хвала Ему!
Все оглянулись на него и настороженно замерли. Рыжий стоял в дверях и ждал. В репьях, нечесаный, в широком боевом ремне да при богатом поясе с блестящими нашлепками он, по здешним понятиям, выглядел не самым желанным гостем. И тем не менее…
- В дом, в дом, хвала, - ответили нестройно.
Рыжий, бренча висюльками, вразвалку миновал крестьян, достал из пряталки монету и, положив ее на стойку, мрачно сказал:
- Твоя.
- Вся? - не поверил чин.
- Да, вся. Я голоден!
Чин сразу оживился, стал любезен. Провел к соседнему столу, набросил скатерть, подал мясо. А после - кашу, рюмку золотистого. Крестьяне уже больше не играли - они сидели, скромно опустив глаза, и еще скромнее молчали. Да только какое ему до них дело! Плотно поужинав, Рыжий сразу же ушел за загородку, а там упал на мягкий пуховик и строго приказал:
- Стеречь!
Чин поклонился, вышел, прицыкнул на крестьян - и те, не проронив ни звука, быстро подались в дверь. Вот заскрипела их повозка. Вот затихла. Чин, было слышно, подметал в костярной зале, потом гремел поленьями, ворчал. А вот и потянуло сладким дымом - это чин принялся готовить завтрак. Рыжий зевнул, лег поудобнее… И словно провалился. Спал и, казалось, ничего не слышал. Но утром, только чин вошел к нему, он сразу же вскочил. Но чин прошел мимо него и подошел к окну, и широко раскрыл его. Рыжий рассерженно спросил:
- Зачем это? Да ты в своем уме?!
- В своем, - ответил чин. - А вы, мой господин… вчера были весьма неосторожны.
- Я? В чем?
- А в том, что щедро заплатили. А щедрость, она привлекательна! О ней прослышали - и к ней уже пришли. Вот почему я советую вам…
- В окно? - и Рыжий усмехнулся. - Их сколько там?
- Трое. И все во дворе. Так что спешите, господин. Тут огородами будет совсем недалеко…
Но Рыжий только отмахнулся, встал, потянулся так, что захрустели кости, и сказал:
- Но я еще не завтракал. Сперва накрой, поем, а там уже посмотрим.
Чин не посмел ему перечить. И снова - каша, рюмка золотистого. Потом еще одна… А третью Рыжий отодвинул и сказал:
- Потом допью, - и встал из-за стола.
Чин вновь не выдержал:
- Подумайте! Их трое, вы один. Вот так же вот позавчера…
Рыжий не слушал его, вышел на крыльцо, глянул во двор. Трое почти таких же, как и он - без ничего, в одних только ремнях, - сидели на траве возле колодца. Поджарые, голодные и… Да, однако! Ну да чего уже теперь! Не поворачивать же, р-ра! А посему он медленно сошел с крыльца, остановился и сказал:
- Вот, я готов. А вы?
Тогда они неспешно поднялись и разбрелись по разным сторонам с таким расчетом, чтобы перекрыть ему весь двор, и снова замерли. Теперь они стояли, опустив головы, смотрели исподлобья, ждали. Смотрели делово, без всякой злобы. Да и чего им злиться, Рыжий?! Ты им не нужен, нет, и даже твой ремень им тоже не нужен. А нужен им только твой пояс с монетами. Сними его, швырни им под стопы - и сразу все решится. Да-да, вот именно! Потому что есть у них, йоров, такой обычай: пока победители делят добычу, тот, у кого ее отняли, может беспрепятственно уносить свои стопы - его не тронут, слово йора! Так что…Нет! Тьфу! Нельзя так начинать. И Рыжий двинулся на йоров - вначале влево, к черному. Потом, не доходя до него всего каких-то пять шагов, он вдруг резко свернул… И черный тоже повернулся вслед за ним и снова замер - стоял оскалясь, не дыша. Тогда и Рыжий снова повернул к нему, сделал широкий шаг, потом - поменьше, мягко, крадучись… А после пры!..
И тот не выдержал и отскочил! А ты, Рыжий, стоял на месте, ты не прыгал! Черный смутился, отвернулся. Так, хорошо, этот, считай, готов, он не боец уже, слишком напуган. Теперь, значит, второй, - этот, с разорванной щекой. Шаг, еще шаг к нему, еще… Йор затоптался, но не отступил; правда, глаза его забегали. Тогда - еще. Еще. И…
Наземь! Вовремя! Третий, который оказался за спиной, как Рыжий и предполагал, не выдержал и прыгнул на него! И промахнулся - в пыль! Рыжий вскочил… И - началось! Один против троих. В кровь! В клочья! В кость! Р-ра! Р-ра! За Дымск! За Выселки! За князя! Лягаша! За… Р-ра! Р-ра-ра! В клочь! В кро! Кр-ро! Р-ро! И…
Р-ра! Рыжий не гнал их и не догонял, не улюлюкал даже - а просто стоял, смотрел им вслед и щурился. А после не спеша вернулся в дом и сел за стол. Сказал:
- Вот так!
И выпил третью рюмку - залпом. Потом долго сидел, не шевелясь, как будто спал с открытыми глазами. Чин, осмелев, спросил:
- А вы куда путь держите?
- В Бурк.
- Бурк! - изумился чин. - О, нет! Да если вы и далее будете так рисковать, то вам не…
- Хва!
Чин покорно умолк. А Рыжий встал, пошел к двери. Чин провожал его, молчал, но у ворот опять заговорил, сказал:
- Пускай будет по-вашему. Кто знает! Но вот вам совет. Не верьте никому.
- А я и так не верю!
И он действительно не верил. Два раза на него в пути были засады - он отбился. Потом уже в самом Чупрате, на базаре, его чуть было не схватила стража: "Бродяга! Взять его!" А он ушел от них по крышам. Потом, еще через пять дней, уже в придорожной сидячей ночлежке, его едва не отравили из-за денег. Да вот только денег у него к тому времени уже не было, все кончилось. Потом… Да, время было неспокойное, чего и говорить, Бурк далеко, в провинциях шатание. Девятый Легион сжег королевские штандарты, занял понтонные мосты и никого не пропускал на левый берег - Рыжий перебрался вплавь. А там Холлвилл лежал в еще дымящихся развалинах, мятежники ушли, и губернатор злобствовал - хватали всех подряд и отправляли на принудительные восстановительные работы, в основном земляные. Но Рыжий исхитрился, проскользнул через заградкордоны, и, сойдя с тракта, углубился в лес. Шел лесом, постоянно прятался. И только уже в Гольстоне, в трех днях пути от Бурка, наконец началась настоящая власть. Но зато там, где власть, там йорам нет места, а если же и есть, так только на столбах - в щедро намыленных веревочных ремнях и с языками на плечо. И, значит, если хочешь пробираться дальше…
Ладно! Пусть так! И он пошел к старьевщику. Конечно, тот его бессовестно обжулил: за пояс и ремень он предложил одну короткую дырявую попонку и всего пять монет - серебряных, обкусанных. Сказал:
- А больше вам зачем? Скромнее надо быть. А я и без того сильно рискую. Вот донесут квартальному, и что тогда? Мне - из-за вас - на столб?
Рыжий не стал с ним спорить, согласился. Переоделся, поблагодарил за помощь и вышел. Теперь на вид он был простым крестьянином, подавшимся на промыслы - по Тракту, в Бурк. Шел, скромно опустив глаза, сходил перед повозками в канавы, поклоны бил, спал, где придется, голодал. Зато уже на третий день…
Нет, даже раньше - проснулся еще затемно, вскочил и побежал - уже не по обочине, а по камням, - и не измотом, а уже почти догоном - пристал к толпе таких же, как и он, безродных и бездомных бродяг, в воротах заплатил налог…
Глава вторая - БАШНЯ СЕМИ ПЕЧАЛЕЙ
И вот он, долгожданный Бурк! Кирпичные дома в четыре, пять и даже больше этажей. Кругом снует народ, грохочут экипажи. Пыль, теснота, крик попрошаек, зазывал, визг, ругань, смех. Рыжий попятился, зажмурился. Его толкнули - раз, другой…
И он пошел - вначале вдоль стены, потом, немного осмелев, свернул, перебежал за экипажем, опять свернул, взбежал по лестнице, потом спустился по фонарному столбу; толкался, прыгал, продирался, смотрел по сторонам и, наконец, сообразил, где это он находится. Да, это Мелкие Ряды, а вот и улица Жестянщиков, а дальше - Главные Весы, Парламент, Резиденция - все в точности, как в Книге. Это сразу его успокоило. Рыжий сел на бордюр, посидел, унял волнение и снова пошел дальше. Внимательно смотрел по сторонам, запоминал: ломбард, тряпичная, меняльная контора, храм, сукновальня, ювелир, опять тряпичная, пекарня… Так он ходил, петлял по городу, потом, проголодавшись, зашел в дешевую костярню, пообедал, потом опять ходил, смотрел, запоминал…
И снова оказался возле храма. Был будний день, толпа спешила мимо. Он постоял возле двери, подумал… И вошел. Прошел, стараясь не шуметь, в центральный неф и замер у колонны. Осмотрелся. На стенах - лики, росписи. Курились благовония, мерцали свечи… И - никого: скамьи были пусты. Лишь впереди, на возвышении, зурр в черном одеянии стоял у кафедры, читал - чуть слышно, неразборчиво. Рыжий прислушался - "Видения Стоокого", часть третья, "Очищение". Стоокий - это их кумир. Он говорил, будто ни Солнце, ни Луна, ни даже Космос, а именно наша Земля - вот что основа жизни. А Океан, который окружает нас, - то смерть. А Досточтимый, тот, напротив, утверждает, что жизнь пришла из вод. Но Досточтимый пишет для немногих, а прочие… тем вовсе все равно. Вот храм - он пуст, в нем только зурр и ты. Зурр говорит: Земля не продается и не покупается, Земля, как жизнь, - для всех, так нас учил Стоокий. И что с того? В храм ходят только дети и старухи. Ну, или еще любопытные. А нужно, чтобы было… Как? А, вспомнил! И Рыжий подошел к стене, прочел шестой завет - не верил, но прочел, - задул свечу и вышел из храма.
И снова он бродил по городу, рассматривал его и молча удивлялся, потом, устав, сидел на лавке у фонтана, смотрел на голубей, на облака. Потом в толпе зевак стоял у Резиденции и наблюдал за сменой караула. Гвардейцы - сытые, в надраенных кольчужках, в высоких шлемах с перьями маршировали по плацу, кричали "Арра! Арра!". Шаг у них был хорош, и выправка вполне достойная. Правда, в шестой шеренге дважды засбоили, в седьмой ремень был недотянут. Но это - так, пустяк. Потом…
Часы ударили семь раз, и загремели барабаны, запели трубы - и толпа отхлынула. Вышел герольд, весь в позументах, заорал:
- Пади! Пади!
Все пали. Раскрылись золоченые ворота, и выехал один… второй… третий, четвертый, пятый экипаж. На пятом ехал сам король. Был он в пушистой белой мантии и золотой, густо усыпанной брильянтами короне. Толпа при виде короля кричала, ликовала. Король едва заметно улыбался, подслеповато щурился, кивал. Седой, трясущийся. И, говорят, уже почти не ходит. А прежде, князь рассказывал…
Проехали. Они, как говорят в толпе, спешат на эрл-прием в Лампическом дворце; там будут чествовать победу над Девятым Легионом. Крактель Четвертый - долгих ему лет - раздаст особо отличившимся награды, примет послов, а после будет бал и фейерверк…
Зеваки стали понемногу расходиться. И он пошел. На улицах уже горели фонари. Прохожих становилось меньше, меньше, меньше, а мостовые уже и щербатее. Вот и совсем брусчатка кончилась. Где это он? А! Да - это Гусиная застава. Канавы, грязь. Напротив - серый дом. Это ночлежка для сомнительных. Годится. Он вошел.
Р-ра, ну и ну! Смрад, чад! Натоптано, накурено. И ко всему еще темно. Хозяйка - в рваном чепчике, дородная - лежала у себя за загородкой и отказалась принимать.
- Пьяна! - шепнул ее подхватный. - Как грязь пьяна! Не обессудьте, господин. Деньги вперед, и я…
Он заплатил. Подхватный - пегий шустрый малый - провел его по лестнице на самый верх, под крышу, и спросил:
- Вам эту или эту?
- А лучше где?
- Конечно, здесь. Дверь крепче. И окно поуже. Народ-то у нас, сами понимаете…
Он согласился. И вселился. То есть вошел, закрыл за собой дверь и осмотрелся, и прислушался. Слева, за стенкой, пели, справа было тихо. А здесь что? Так: стул, табурет, продавленный пуфарь. Да и еще на подоконнике: кружка, миска, объедок свечи. А всего это так: три шага в ширину и пять шагов в длину. Рыжий немного походил по комнате, потом зажег свечу, придвинул табурет к окну, сел и задумался…
Не думалось. Тогда Рыжий зажмурился, представил себе Книгу и начал ее мысленно листать. Листал, листал… Еще сильней задумался. Еще бы! В Книге о Башне говорилось очень скупо и туманно. Ее, так было сказано, так просто не найти. Она не скрыта - вовсе нет; ты просто можешь каждый день ходить мимо нее и не заметишь, что вот она перед тобой - стоит и ждет тебя. А может, и не ждет. Так что искать ее, надеяться…
Гм! Да! Он встал, прошел к двери, закрылся на крючок, лег, слушал крики за стеной, бой городских часов…
Так и уснул. Утром позавтракал внизу и познакомился с хозяйкой, еще раз дал залог, ибо подхватный утверждал, что денег он вчера не брал; нагло смотрел в глаза и повторял: "Чист, как слеза! Чист, как слеза!" Пусть так! Рыжий позавтракал, ушел. Весь день бродил по городу и убеждал себя, что ходит просто так; он ничего не ищет, а только смотрит и запоминает - из любопытства, вот и все. А Башня может быть и не из камня, а вообще одна метафора, так разве стал бы я ее… И он ходил, болтался, просто так. День. Пять. Нотариус. Ошейная. Меняльная. Костярня. Шум, гам. Квартал, еще квартал… Ну а под вечер, сбив стопы, Рыжий всегда спешил на улицу Стекольщиков и заходил в книжный подвал. Там было тихо и прохладно. Старик, сидевший у двери, приветливо кивал ему и спрашивал:
- Чего?
А Рыжий отвечал:
- На ваше усмотрение.
Потом брал поданную книгу, садился в угол и читал.
…Когда он в первый раз пришел в этот подвал, старик долго смотрел на его серую попону, а после, мягко улыбнувшись, предложил "Стихи", но Рыжий сразу отказался. Потом был "Сонник", "Уши следопыта", "Двенадцать юных дев", "Записки тамады"… Рыжий брал книгу, открывал, читал заглавный лист и морщился. Тогда старик не выдержал, спросил:
- А вы хоть сами знаете, что ищете?
- Да, - твердо сказал Рыжий, - знаю. Вот я в последний раз читал "Книгу Всех Знаний" Досточтимого. И мне понравилось.
- О! - удивленно воскликнул старик. - Даже так! И дочитали до конца?
- Конечно.
Старик покачал головой, помолчал и сказал:
- Ну а в шестнадцатой главе, параграф третий, часть восьмая…
Рыжий победно усмехнулся и ответил:
- Там сказано: "Иные же убеждены, что мир непознаваем".
Старик задумался и отвернулся. В подвале было много книг - на полках, на полу и на столах… И всего трое посетителей. Один, должно быть из военных, сидел с погасшею трубкой в зубах, смотрел в подслеповатое окно и думал о чем-то своем. Стряпчий - худой, взъерошенный - листал толстенный альманах, зевал и щурился. И лишь девица в чепчике была по-настоящему увлечена: смешно склонив голову, она перерисовывала модную картинку. Старик вздохнул и, повернувшись к Рыжему, спросил:
- А вы откуда будете?
- Издалека. Проездом.
Старик кивнул и отошел к стене, долго искал, смотрел на корешки… а после подал книгу и сказал:
- Вот, полистайте. Думаю, понравится.
Понравилось. Читал до темноты. "Трактат о четырех стихиях" Рентолаунта. А уходя, оставил на столе монету и сказал:
- До завтра.
Старик кивнул в ответ и что-то проворчал… но что - нельзя было расслышать.
И с той поры, лишь только начинали надвигаться сумерки, Рыжий спешил на улицу Стекольщиков. Теперь старик встречал его как старого знакомого, усаживал за лучший стол и даже иногда вступал с ним в беседы - о новостях по городу, погоде, ценах и о прочих пустяках. А днем…
Уже пять дней прошло, как он явился в Бурк, а чуда так и не случилось. Да Рыжий и не ждал его, а просто так ходил и любопытствовал. Читал. А на шестой день, как проснулся, Рыжий вскочил… и сел, и зло зевнул. Р-ра, вспомнилось! Вчера старик сказал ему:
- Вот, я вам приготовил "Размышления", труд Гернастейна Чермного о Первосиле, духе Равновесия. Прелюбопытно…
Да! Без всякого сомнения. Вот разве что… Рыжий похлопал себя по карманам и снова зевнул. Шерсть вздыбилась; оскалился… И все-таки сдержал себя, спустился вниз, позавтракал - сказал, что вечером расплатится, - и вышел.