– Могло быть и хуже, – попробовал утешить Раймунда шевалье де Сент-Омер, но понимания не встретил. Положение графа Тулузского в чужой земле становилось все более шатким, и он не мог этого не понимать. К сожалению, об этом стали догадываться и вассалы. И не только догадываться, но и делать выводы. Первым от благородного Раймунда сбежал Бернар де Сен-Валье, о чем граф, к слову, нисколько не жалел. А вот переход на сторону Готфрида Бульонского шевалье де Картенеля Сен-Жилль воспринял крайне болезненно. Благородного Годемара он числил едва ли не самым преданным из своих вассалов. Но неудачи, сыплющиеся на голову сюзерена, способны поколебать даже самые верные сердца.
– По слухам, Боэмунд собирается в Иерусалим вместе с архиепископом, дабы поклониться Гробу Господню, – заметил словно бы между прочим шевалье де Пейн. – Думаю, что в ближайшие месяцы мы сможем спать спокойно.
– Вот именно – спать! – Раймунд с такой силой трахнул кулаком по столу, что кубок итальянской работы, забытый во дворце слугами Боэмунда, подпрыгнул и опрокинулся. К счастью, кубок был пуст, и ни капли вина не пролилось на шерстяные шоссы расстроенного неудачами Сен-Жилля.
– Мне понравился Ливан, – произнес спокойно Сент-Омер, словно бы не заметивший вспышки графа. – А Триполи считается самым богатым городом побережья, богаче Антиохии, не говоря уже об Иерусалиме.
– И укреплена она не хуже, – дополнил умного шевалье граф Серданский.
– Вот я и говорю, – продолжил свою мысль Годфруа, – нам нужен могущественный союзник, обладающий флотом и армией.
– Ты каирского халифа имеешь в виду? – засмеялся легкомысленный Гильом.
– Нет, – покачал головой Сент-Омер. – Алексея Комнина. В конце концов, Боэмунд Тарентский, Готфрид Бульонский, не говоря уже о молодом Болдуине, затаившемся в Эдессе, – самозванцы. А местные христиане считают своим законным государем Алексея Комнина. Они помогали нам только потому, что считали нас его вассалами, как только сирийцы, греки и армяне поймут, что это не так, их отношение к крестоносцам изменится.
– Хочешь сказать, что нас ждет война не только с сарацинами, но и с Византией? – нахмурился граф Серданский.
– Ты читаешь мои мысли, благородный Гильом, – горько усмехнулся Сент-Омер. – Или ты думаешь, что басилевс уступит нам без боя земли, которые он считает своими? И не без оснований, между прочим.
Благородный Раймунд, поначалу с раздражением слушавший рассудительного шевалье, постепенно успокаивался. Ход мыслей благородного Годфруа показался ему интересным. Война крестоносцев с Византией в нынешней ситуации обернулась бы катастрофой для всего христианского мира. Это понимают если не все, то многие. Но, пожалуй, только один человек способен ее предотвратить, и этот человек – граф Тулузский. В конце концов, почему бы благородному Раймунду не стать легатом Алексея Комнина на землях, отвоеванных у сельджуков и арабов? Подобный статус сразу же возвысит его над Готфридом и Боэмундом, а поддержка византийского флота не будет лишней при завоевании Триполи.
– Я отправляюсь в Константинополь, – возвестил своим соратникам Сен-Жилль. – Сент-Омер поедет со мной. Латтакию я поручаю тебе, граф Серданский. Надеюсь, ты сумеешь удержать ее до моего возвращения. Я еще не сказал своего последнего слова, шевалье.
Годемар де Картенель чувствовал себя не слишком уютно в окружении лотарингских баронов и рыцарей. И хотя ему грех было жаловаться на Готфрида Бульонского, все же в свите правителя Иерусалима шевалье был чужаком. Именно в силу этой причины Годемар решил добиться расположения Венцелина фон Рюстова, и с его помощью войти в доверие к воинственному нурману Танкреду, уже успевшему прибрать к рукам город Наблус и объявившего себя при полном попустительстве Готфрида Бульонского графом Галилейским. Земли вокруг города Иерусалима имелось с избытком, богатых городов тоже хватало, но, к сожалению, в них стояли арабские гарнизоны, не желавшие уходить из Палестины без драки. Положение осложнялось еще и тем, что Защитник Гроба Господня имел под рукой очень ограниченные силы. Двести рыцарей и две тысячи сержантов – этого было слишком мало для того, чтобы чувствовать себя хозяином окрестных земель. Без поддержки благородного Танкреда Готфрид Бульонский не рискнул бы нос высунуть из завоеванного города. Впрочем, силы нурманов тоже были невелики. Многие рыцари и сержанты вернулись в Антиохию, казавшуюся им куда более лакомым куском, чем пропеченная солнцем Палестина. С отъездом же герцогов Фландрского и Нормандского на родину и уходом из Иерусалима провансальцев, положение оставшихся в чужом краю крестоносцев становилось все более незавидным. В Аскалоне находился очень сильный арабский гарнизон. Но главной угрозой для нарождающегося королевства являлась Хайфа, богатый портовый город, ставший базой для фатимидского флота. Взятие Хайфы обезопасило бы морские пути и облегчило подвоз продовольствия в Иерусалим. Но для того, чтобы овладеть этим крупным центром средиземноморской торговли, требовался флот, способный на море противостоять Фатимидам. К сожалению, ни у Готфрида Бульонского, ни у Танкреда не было галер, как не было и мастеров, способных их построить в короткие сроки. Конечно, в Яффу прорывались отчаянные торговцы вроде Корчаги, но их оказалось слишком мало, чтобы удовлетворить нужды крестоносцев. Господство на море становилось для Защитника Гроба Господня не менее важной задачей, чем господство на суше. Палестина многое могла дать миру, но и сама нуждалась в притоке товаров. Взять хотя бы горностаевый мех, который Корчага обещал доставить в Иерусалим. Бернар де Сен-Валье, взявший на себя функции посредника, клялся и божился, что рус сдержит слово, но время шло, а мех для королевской мантии так оставался голубой мечтой благородного Годемара. А между тем в Иерусалим пришла зима, куда более мягкая, чем в Европе, но, тем не менее, принесшая с собой массу неудобств. Сложенные из камня дома плохо держали тепло, а дров в окрестностях Иерусалима не хватало. Шевалье Картенель и сам готов был отдать любые деньги за мех пушного зверя, только бы избавиться от озноба, преследующего его и ночью и днем. Благородный Бернар старому приятелю сочувствовал и даже разжег к его приходу жаровню, но расставаться со своим пелиссоном, подбитым мехом куницы, в угоду шевалье де Картенелю не собирался. Годемару оставалось только завидовать домочадцам Венцелина, у которого даже сержанты щеголяли в мехах, к великой зависти благородных мужей. Картенель вынужден был ходить в гамбезоне, поскольку его пелиссон за время похода пришел в полную негодность, что, конечно же, не могло не отразиться на настроении шевалье.
– Как здоровье благородного Этьена? – спросил Годемар у Бернара, протягивая озябшие руки к огню.
Гранье был тяжело ранен в битве при Аскалоне и, наверное, давно бы отдал богу душу, если бы не искусство Марьицы, буквально вытащившей Этьена с того света.
– Шевалье тоскует о жене, – вздохнул Бернар. – Венцелин ищет подходящее судно, чтобы морем перевезти Гранье в Антиохию, ибо путешествия по суши тот, скорее всего, не переживет.
– А что вообще удерживает твоего руса в Иерусалиме? – нахмурился Годемар. – Золота у него, по слухам, столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь.
– Скорее всего – Марьица, ей путь домой заказан.
– Почему? – удивился Картенель.
– Откуда же мне знать, – развел руками Бернар и тут же одарил гостя ослепительной улыбкой: – А ведь у меня для тебя есть сюрприз, Годемар.
И не успел Картенель глазом моргнуть, как на пороге возник сержант с целым ворохом драгоценных соболиных и горностаевых шкурок. От их вида у шевалье даже дух перехватило.
– Сам выбирал, – усмехнулся Бернар. – Мех качественный, можешь не сомневаться. Аж из самой Мангазеи. Я буквально ноги отбил, уговаривая Синягу, уступить мне товар подешевле. Сам понимаешь, у биармца недостатка в покупателях не будет. А Венцелин выторговал у него коч за очень большие деньги.
– Какой еще коч? – не понял Картенель, не отводивший глаз от драгоценных шкурок.
– Галера, способная плавать даже во льдах, – пояснил словоохотливый Бернар. – Этот Синяга истинный гипербореец.
– А зачем Венцелину понадобилась галера?
– Я же тебе сказал, рус хочет переправить Этьена к жене, а кочи биармцев самые быстроходные суда в мире, они легко оставляют за кормой даже боевые нурманские кнорры.
Картенель не без оснований считал Бернара полным профаном в морском деле, себя в знатоках он тоже не числил, а вот что касается Венцелина фон Рюстова, то, вероятно, этот человек знал, что и у кого он покупает. Рус успел прославиться среди крестоносцев не только доблестью, но и расчетливостью. В отличие от многих своих соратников по походу он не бросал деньги на ветер. Его дружина насчитывала уже более сотни хорошо вооруженных и обученных людей. Какие цели преследует этот человек, Годемар мог только догадываться, ибо обычно говорливый Бернар сразу же умолкал, как дело заходило о планах Венцелина.
– Есть у меня на примете один мастер, – сказал Сен-Валье, – его Андроником зовут. Он то ли армянин, то ли сириец. Пелиссон он тебе сошьет всем на загляденье. Его дом в ста шагах отсюда.
Расторопный Андроник, круглый и жирный как головка сыра, встретил благородных шевалье в дверях собственного дома. Судя по насмешливым глазам, этот человек отличался не только расторопностью, но и умом. А также умением угождать сильным мира сего.
– Это правда, – подтвердил догадку Картенеля Бернар. – Андроник сумел войти в доверие ко многим влиятельным людям, включая даже патриарха Арнульфа.
Дом портного Андроника был куда как хорош, и вероятно сирийцу пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить его за собой. Причем Андроник, к удивлению Картенеля, не скрывал своего богатства, наоборот выставлял его напоказ, вводя в соблазн людей, склонных к насилию.
– Формально домом владеет Гундомар фон Майнц, – пояснил Бернар, – но несчастный рыцарь нуждается в уходе, и Андроник взвалил заботы о нем на свои плечи.
Сириец так долго расхваливал меха, принесенные Картенелем, словно собирался их продать благородным гостям.
– Какую материю выберет, шевалье, – сукно, лен, бархат или шелк?
– Шелк, – не очень любезно буркнул Годемар.
– В таком случае, прелагаю каирский, – склонился в поклоне Андроник.
У Картенеля разбежались глаза. Шелка таких ярких расцветок ему видеть не доводилось. А эти расшитые золотой нитью куски материи слепили непривычные к подобной роскоши глаза. Пелиссон считался парадной одеждой, благородные рыцари носили его по торжественным случаям, а потому всегда предпочитали облачаться в цвета собственного стяга. Картенелю приглянулся кусок зеленого шелка, расшитый золотыми птицами и причудливыми узорами, которые Андроник назвал арабскими буквами.
– У тебя хороший вкус, шевалье, – похвалил его портной. – Не изволь сомневаться, пелиссон будет готов в ближайшие дни. Во всяком случае, тебе будет чем удивить нурманов Боэмунда и пизанцев архиепископа Даимберта.
– А причем здесь Боэмунд? – удивился Картенель.
– Разве шевалье не знает, что папский легат и князь Антиохии с многочисленной свитой прибудут в Иерусалим через несколько дней?
– Зачем? – тупо удивился ошалевший от впечатлений Годемар.
– Дабы поклониться Гробу Господню.
Для королевской мантии Картенель выбрал бархат благородного багрового цвета. Причем сразу же предупредил осведомленного портного, что простит ему задержку с пелиссоном, но снимет с него три шкуры, если он опоздает с королевской мантией.
– Я выполню оба заказа точно в срок, шевалье. Для этого у меня хватит и сил и помощников.
– Хотел бы я знать, кто поставляет этому проходимцу столь ценные сведения, – задумчиво проговорил Картенель, выходя из гостеприимного дома. – В окружении Готфрида о приезде Болдуина еще не знают.
– Почтенный Андроник оказывает людям услуги разного рода, – криво усмехнулся Бернар. – В том числе и те, о которых не принято распространятся вслух.
– А что, благородные шевалье не могут сами добыть себе девок? – удивился Картенель.
– Речь идет не о рыцарях и сержантах, – пояснил Сен-Валье, – а о клириках самого высокого ранга. У высоких особ, принявших монашеский обет, бывают весьма своеобразные вкусы.
– Ты кого, собственно, имеешь в виду? – Картенель даже остановился, потрясенный откровениями старого приятеля.
– А ты не догадываешься?
До сих пор Годемар считал шевалье де Сен-Валье человеком легкомысленным и недалеким, но то ли он ошибся на его счет, то ли за Бернаром стояли очень умные и расчетливые люди, которые решили использовать Картенеля в своих целях.
– Тебе ведь нужен замок, благородный Годемар?
– Мне его уже обещали, – буркнул почти зло Картенель.
– А мне нужно и того меньше, – вздохнул благородный Бернар. – Часть пристани в порту Яффы и несколько домов в придачу.
От такой ничем не прикрытой наглости Годемар даже икнул. Вот вам и простодушный Сен-Валье. Пристань в порту Яффы – это же золотое дно, не говоря уже о хранилищах для товаров. Через год-два византийские и европейские купцы будут платить бешеные деньги, чтобы пристать к благословенной земле. А паломники! Они уже сейчас потянулись в Иерусалим, готовые щедро отблагодарить за гостеприимство.
– Замок проси между Яффой и Иерусалимом, – продолжал наставлять ошеломленного друга Сен-Валье. – Паломникам и купцам потребуется защита от местных разбойников.
– А если Готфрид мне откажет?
– Даимберт даст, – неожиданно жестко произнес Бернар. – В обмен на патриарший престол, который мы с тобой поднесем ему на блюдечке.
Картенеля даже пот прошиб от перспектив, открывшихся его взору. Конечно, архиепископ Пизы приезжает в Иерусалим неспроста. Видимо, он уже успел заручиться поддержкой папы Пасхалия и графа Боэмунда. Что, между прочим, отнюдь не гарантирует ему успех. У Арнульфа де Роола среди крестоносцев немало сторонников. Кроме того, Роола почти наверняка поддержит Готфрид Бульонский, которому не нужен сильный человек на патриаршем престоле. А с Арнульфом Защитник Гроба Господня уже нашел общий язык. Если лотарингцы узнают, что шевалье де Картенель предал их интересы, Годемару не поздоровится. Убьют еще, пожалуй. Речь-то идет не о замке, а о королевстве, пусть и существующем пока что в зачаточном состоянии, но вокруг которого уже развернулась нешуточная борьба.
– Сколько я тебе должен за меха, – спросил Картенель севшим от волнения голосом.
– Это подарок от меня и моих щедрых друзей, – усмехнулся Бернар. – Бери, Годемар, – не прогадаешь!
– А имена этих друзей ты можешь назвать, шевалье?
– Одного, пожалуй, назову, – неуверенно отозвался Бернар.
– Неужели Венцелин? – опередил его новым вопросом Картенель.
– Ролан де Бове.
Благородный Годемар удивился. Он видел благородного Ролана несколько раз в доме фон Рюстова. Шевалье де Бове слыл среди крестоносцев искусным бойцом, но это, пожалуй, и все, что Картенель о нем знал. Неужели этот юнец, которому еще и двадцати пяти лет не исполнилось, держит в своих руках нить интриги, способной на долгие годы определить судьбу Иерусалимского королевства? Или за ним стоит кто-то еще, неизвестный не только Картенелю, но и Бернару де Сен-Валье? В любом случае следует крепко подумать, прежде чем пускаться в авантюру, чреватую большими неприятностями, а возможно и смертью.
Горностаевая мантия, поднесенная благородным Годемаром Защитнику Гроба Господня, вызвала большой переполох среди лотарингцев. Растерялся даже Готфрид Бульонский, никогда не питавший склонности к роскоши ни в одежде, ни в быту. Ел он обычно то, что готовили его не слишком даровитые повара, спал в походной постели, и если кольчугу он время от времени снимал, то гамбезон, одевавшийся под нее, практически никогда. Словом, выглядел благородный Готфрид совсем не по-королевски, чем отличался в невыгодную сторону даже от своих баронов. Не говоря уже о красавчике Танкреде, не упускавшего случая пустить пыль в глаза и ближним и дальним. Конечно, три года войны не могли не наложить своего отпечатка на многих крестоносцев, и Готфрид не был в этом ряду исключением, но война подходила к концу, и правителю Иерусалима следовало подумать о впечатлении, которое он производит на окружающих. Так, во всяком случае, полагал шевалье де Водемон, и этим своим мнением он не замедлил поделиться с сюзереном.
– Завтра в Иерусалим приезжают Боэмунд Антиохийский и архиепископ Даимберт, – напомнил присутствующим благородный Андре. – Думаю, нам следует сразу же дать понять этим бесспорно влиятельным людям, что в Палестине уже есть власть, как светская, так и духовная.
Водемона тут же поддержали молодой барон Рауль де Музон и старый граф Рено де Туле, к мнению которых Готфрид прислушивался. Благородный Андре собственноручно набросил на широкие плечи Бульонского горностаевую мантию. Эффект превзошел все ожидания. Готфрид хоть слыл доблестным воителем, представительной внешностью не отличался. Он был невысок ростом, сутуловат, длиннорук и коротконог. Но мантия скрыла его недостатки, и перед изумленными лотарингцами вдруг предстал истинный государь, поражающий взгляд неподдельным величием.
– Хоть сейчас под венец! – усмехнулся Картенель, довольный произведенным эффектом.
Готфрид слегка смутился и вяло махнул рукой в сторону любезного шевалье. Этот жест можно было расценивать по-разному – и как протест, и как знак согласия. Водемона больше устроил второй вариант, о чем он и сообщил Картенелю.
– Я рассчитываю на твою помощь, благородный Годемар.
– Больно уж дама попалась капризная, – поморщился провансалец. – Но я делаю все, что могу. Рано или поздно, мы сломим ее упрямство. Время терпит, благородный Андре.
Водемон был настроен куда менее оптимистично. Приезд папского легата мог многое изменить в Иерусалиме, и в окружении Готфрида Бульонского это хорошо понимали. Хотя сама встреча высоких особ прошла в обстановке теплой и дружеской. Защитник Гроба Господня, облаченный в горностаевую мантию, смотрелся истинным королем. Да и патриарх Арнульф тоже не ударил в грязь лицом, и встретил посланца папы Пасхалия во всем блеске обретенной патриаршей славы. Даимберту и Боэмунду уже при первой встрече указали место, которое впредь им надлежит занимать в Иерусалиме, а пизанец и нурман были слишком искушенными людьми, чтобы этого не понять. Впрочем, холодный прием отнюдь не отрезвил опьяненного призраком власти Даимберта, о чем он не замедлил сообщить своему неискреннему союзнику. Благородный Боэмунд оказался в довольно сложном положении, поскольку в его планы не входила ссора с Готфридом Бульонским. И уж тем более ему не хотелось огорчать своего племянника Танкреда, который наотрез отказался поддерживать Даимберта. Граф Галилейский не без оснований считал себя вторым человеком в Палестине, а потому намерение Даимберта, превратить Иерусалим и прилегающие к нему земли в церковную вотчину, не вызвали в нем ни малейшего энтузиазма.
– Готфрид уже показал себя опытным полководцем, за него горой встанут все бароны и рыцари, прошедшие с ним кровавый путь от Константинополя до Иерусалима. Воля твоя дядя, но затевать междоусобную войну в нынешней ситуации – чистое безумие.
– О войне никто даже не помышляет, – упокоил племянника граф Антиохийский, с интересом разглядывая стены дворца украшенные причудливой арабской вязью. – Это письмена?
– Строки из "Корана", – подтвердил Танкред, – священной книги мусульман.
– Ты читаешь по-арабски? – удивился Боэмунд.
– Мне их перевел Венцелин фон Рюстов, ты его должен помнить, дядя.