Каждое утро Пушкин принимал ледяную ванну, потом, после чая, ложился в комнате на диван, стоявший подле большого стола, и работал в своей излюбленной позе. Кому-то из приятелей, заставшему его во время работы в одеянии, которое теперь назвали бы пляжным, Пушкин заметил: - Жара стоит такая, как в Африке, а у нас там ходят в таких костюмах.
Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить картежную игру, говоря:
- Она тебя портит.
- Напротив, Ваше Величество, - отвечал поэт, - карты меня спасают от хандры.
- Но что же тогда твоя поэзия?
- Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов, Ваше Величество.
Николай I сказал Пушкину:
- Мне бы хотелось, чтобы король нидерландский отдал мне домик Петра I в Саардаме.
- В таком случае, - подхватил Пушкин, - попрошусь у Вашего Величества туда в дворники.
В связи с последним анекдотом напомним об одном из самых, пожалуй, обидных и унизительных для поэта фактов его биографии. За всю свою жизнь он ни разу не был за границей, несколько раз пытался выехать или в путешествие, или хотя бы на лечение, но каждый раз наталкивался на категоричные возражения императора. Так что ирония, заложенная в пушкинскую просьбу стать хотя бы музейным дворником, но за границей, понятна.
Одним из друзей Пушкина был польский поэт и активный деятель польского национально-освободительного движения Адам Мицкевич. Впервые Мицкевич появился в Петербурге в 1824 г. За принадлежность к тайному молодежному обществу он был выслан царскими властями из Литвы, где в то время проживал, и в столице ожидал определения дальнейшего места службы в глубинных районах России. В Петербурге он сблизился с А. С. Пушкиным, хотя назвать их отношения простыми нельзя. У них были разные взгляды на Польшу, на Россию да и на сам Петербург. Сближало их, пожалуй, только отношение к поэзии. Они оба были великими. О первой встрече поэтов сохранился забавный анекдот:
Пушкин и Мицкевич очень желали познакомиться, но ни тот, ни другой не решались сделать первого шага к этому. Раз им обоим случилось быть на балу в одном доме. Пушкин увидел Мицкевича, идущего ему навстречу под руку с дамой.
- Прочь с дороги, двойка, туз идет! - сказал Пушкин, находясь в нескольких шагах от Мицкевича, который тотчас же ему ответил:
- Козырная двойка простого туза бьет.
Оба поэта кинулись друг к другу в объятия и с тех пор сделались друзьями.
Сравнительно незначительное количество анекдотов, сложенных при жизни Пушкина, с лихвой компенсируется современным городским фольклором. Сегодня Пушкин стал одним из самых востребованных персонажей анекдота. Правда, и анекдот стал уже иным по композиционной структуре, и герой представлен в нем уже в ином качестве. Чаще всего в современном анекдоте Пушкин выступает не в качестве персонажа какого-либо конкретного сюжета, а в качестве символа, знака, метафоры. В этом случае анекдот становится средством общения, при котором не только познается и переосмысливается современное бытие и сознание, но и характеризуются как объекты, так и субъекты этого общения.
- Говорят, Пушкин в жизни был дон-жуаном.
- Ничего подобного! Я сама читала, что он был камер-юнкером.
– Да, Пушкин был великий поэт. - Более того, он был лицеистом.
– Дяденька, дай десять копеек. - Получишь у Пушкина.
На экзамене в зубоврачебном техникуме.
- Кто убил Пушкина?
- Дантист.
Дантес бесконечно долго целился и никак не мог выстрелить. - Дантес! - нетерпеливо воскликнул секундант. Кто за тебя стрелять будет? Пушкин?
– Какой самый современный ленинградский поэт? - Пушкин.
– Кто уроки будет делать? Пушкин?
- Ты Пушкина читал?
- Ну, читал.
- И чем там все закончилось?
Двое спорят о том, кто произнес фразу, ставшую крылатой, Пушкин или Лермонтов. Устав препираться, спорщики решили: - Тебе это сказал Пушкин, а мне Лермонтов.
– Не понимаю я этого Ленского. Онегин ему вызов прислал, а он его застрелил.
Современному читателю надо напомнить, что в советские времена, когда право на выезд за границу ограничивалось множеством трудно выполнимых условий, "вызовом" называлось официальное приглашение от родственников или близких друзей, живших за границей, приехать на короткое время в гости или на постоянное проживание.
В процессе нашего повествования мы уже не раз знакомились с прекрасными образцами детского или школьного фольклора. О нем следует сказать особо. Как разновидность фольклора он появился достаточно поздно. В основе его лежат подлинные описки в школьных сочинениях, торопливые оговорки при ответах с места, "умные" глупости у доски, случайные реплики в разговорах и так далее.
В практике школьной жизни они встречались и раньше, но эти "перлы" или не замечали, или им не придавали значения, или приписывали плохому знанию предмета. Пока вдруг не обнаружили, что многие из этих "гениальных" ошибок и "талантливых" оговорок отличались такой наивной мудростью и такой бесхитростной непосредственностью и прозорливостью, что вполне достойно могли быть представленными в городском фольклоре. И понятно, что очень скоро они стали полноправной частью всего городского устного творчества.
- Кому Пушкин посвятил строки: "Люблю тебя, Петра творенье"?
- Анне Керн.
- Почему же?
- Ее зовут Анна Петровна.
– Арина Родионовна очень любила маленького Сашу и перед сном читала ему "Сказки Пушкина".
Мальчик сказал: - Я сержусь на Пушкина, няня ему рассказывала сказки, а он их записал и выдал за свои.
Пушкин любил вращаться в высшем обществе и вращал в нем свою жену.
Юный Пушкин прочитал на экзамене стихотворение, которое понравилось старику Дзержинскому.
Говоря о феномене русской литературы первой половины XIX в., нельзя забывать, что в Петербурге жили и работали поэты и писатели, по тем или иным причинам не входившие в пушкинский круг. Так, заслуженным признанием пользовался едва ли не ровесник Пушкина поэт Федор Иванович Тютчев. Это был светский человек, чье неуемное остроумие славилось в Петербурге. Как утверждает фольклор, Тютчев не потерял присущее ему чувство юмора даже на смертном одре.
Однажды тяжело больного Тютчева посетил император Николай I.
После его ухода Тютчев сказал:
- Все-таки придется выздороветь, было бы просто неприлично умереть на следующий день после посещения императора.
В 1863 г. вышел роман Н. Г. Чернышевского "Что делать?". Впервые в литературе один из самых проклятых русских вопросов был вынесен в заголовок крупного художественного произведения. Даже те, кто никогда не задумывался на эту тему, теперь, после выхода романа, не могли не ощутить его важности для русского человека. Между тем понимание того, что этот вопрос так же неразрешим, как и пресловутая квадратура круга, порождало в обществе смутную иронию в отношении как самого романа, так и его автора. Эта убийственная ирония докатилась до наших дней. Когда, уже в наше время, на Московском проспекте была выстроена гостиница "Россия" и перед ее фасадом был установлен памятник Чернышевскому, питерские остроумцы заговорили о том, что "Чернышевский сидит спиной к России и думает, что делать". До сих пор появляются анекдоты, подвергающие безжалостному высмеиванию даже саму постановку этого жгучего вопроса всех времен и народов.
- Что делать?! - сказал Чернышевский, в очередной раз проигравшись в карты.
В первую брачную ночь Чернышевский позвонил Достоевскому:
- Федя, что делать?
После этого Достоевский написал роман "Идиот".
Подыгрывая насмешливой парадоксальной логике анонимного автора последнего анекдота, скажем, что и сам многомудрый классик философских умствований Федор Михайлович Достоевский не знал, что делать. На современном молодежном сленге это звучит особенно убедительно.
Федор Михайлович Достоевский идет берегом канала Грибоедова. Навстречу ему из пивной вываливается в бэклайд удринчанный Раскольников.
- Что, Родион, опять старушку убил?
- Кильнул! - мрачно подтверждает тот.
- И что, много взял?
- Да двадцать копеек.
- Родион! Ну можно ли за двадцать копеек старушку убивать?
- Дык, Федор Михалыч! Двадцать старушек - бутылка портвейна.
В Петербурге, наравне с литераторами, широкой известностью в обществе пользовались скульпторы и художники. Кроме всего прочего, эта известность обеспечивалась двумя немаловажными обстоятельствами. Во-первых, популярностью и частотой постоянно проводимых в городе художественных выставок, и, во-вторых, давней традицией творческой интеллигенции посещать мастерские скульпторов и живописцев. Благодаря этому обычаю творческие мастерские становились дополнительной территорией общения, что в Петербурге ценилось особенно высоко. Не случайно из мемуарной литературы мы так много знаем не только о самом процессе творчества художников, но и об их личных достоинствах и недостатках.
Однажды в мастерскую Брюллова приехало какое-то семейство и пожелало видеть ученика его Н. В. Рамазанова.
Брюллов послал за ним. Когда он пришел, то Брюллов, обращаясь к посетителям, произнес:
- Рекомендую - пьяница.
Рамазанов, указывая на Брюллова, хладнокровно ответил:
- А это мой профессор.
Напомним, что характеристики этого великого художника отличались известной беспощадностью. По свидетельству одного современника, "безнравственность Брюллова равнялась лишь его таланту".
Наиболее известным скульптором в Петербурге середины XIX в. слыл Петр Карлович Клодт. Потомок древнего итальянского рода из Ломбардии Клодт фон Юргенсбург в 1833 г. закончил Академию художеств и с 1838 г. там же заведовал литейной мастерской. Впоследствии стал академиком и профессором Академии.
Клодт был основоположником анималистического жанра в русской скульптуре и был непревзойденным мастером своего дела. Из двадцати шести скульптурных изображений коней, украшавших улицы и площади дореволюционного Петербурга, одиннадцать были изваяны Клодтом. Первыми были шесть коней, впряженных в колесницу Славы над площадью Стачек. Затем появились знаменитые кони на Аничковом мосту и один - с Николаем I - на Исаакиевской площади. Без преувеличения можно утверждать, что Клодт оставил своему городу великое наследство.
Наибольшей известностью из всех произведений Клодта пользуется скульптурная композиция "Покорение коня человеком", или, в более широком смысле прославление человека, покорившего природу, на Аничковом мосту. Начав работу над ней в середине 1830-х гг., Клодт полностью завершил свой грандиозный замысел в самом конце 1840-х, когда на Аничковом мосту была установлена последняя скульптура этой композиции.
Торжественное открытие моста стало общегородским праздником. Все были единодушны в оценках: и петербургская публика, которая была в восхищении, и пресса, наперебой публиковавшая восторженные отклики. Остался доволен и Николай I.
Во время церемонии по случаю торжественного открытия моста император, как известно, не отличавшийся изысканностью выражений, согласно преданию, с солдатской непосредственностью громогласно заявил, хлопнув скульптора по плечу:
- Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец.
Похоже, эта мысль не покидала императора и в дальнейшем. В семейном архиве Клодтов сохранился анекдот:
Однажды, находясь одновременно с Николаем I в Берлине, Клодт появился в свите царя верхом на лошади, взятой напрокат. Не сумев с ней справиться, Клодт неудачно дернул, лошадь понесла. Шляпа скульптора свалилась, костюм пришел в беспорядок, и он сам едва удержался в седле. Очевидно, пытаясь сгладить ситуацию, Николай по-своему, снисходительно поддержал соотечественника:
- Ты лучше лепишь лошадей, чем ездишь в седле.
Городской фольклор с готовностью подыгрывал казарменному юмору смахивающего на фельдфебеля императора.
Однажды на крупе клодтовского коня появились четыре зарифмованные строчки:
Барон фон Клодт приставлен ко кресту
За то, что на Аничковом мосту
На удивленье всей Европы
Поставлены четыре жопы.
Узнав из полицейского рапорта об этой выходке петербургских рифмоплетов, Николай подхватил предложенную игру и размашистым росчерком пера вывел прямо на рапорте экспромт собственного сочинения:
Сыскать мне сейчас же пятую жопу
И расписать на ней Европу.
Подобные анекдоты во множестве ходили по Петербургу. "Лошадиная" тема, да еще в связи с Клодтом, становилась модной.
Однажды Клодт неосторожно обогнал коляску императора, что было "строжайше запрещено этикетом". Узнав скульптора, Николай строго погрозил ему пальцем. Через несколько дней история повторилась. На этот раз император, не скрывая неудовольствия, потряс кулаком. А вскоре государь пришел к скульптору в мастерскую посмотреть модели коней. Вошел молча. Не поздоровался и не снял каску. Ни слова не говоря, осмотрел коней. Наконец проговорил:
- За этих - прощаю.
Другим художником, попавшим в герои городских анекдотов, был Илья Ефимович Репин. Это был вполне положительный герой, и слава его в глазах современников была бесспорной. О его популярности в России можно судить по анекдоту, имевшему широкое распространение в художественной среде Петербурга.
Некая дама однажды купила у антиквара за десять рублей картину с подписью: "И. Репин".
- Я буду у знакомых, где бывает Репин, и покажу ему, - предупредила она. - Если картина не настоящая, то имейте в виду - принесу обратно.
Пришла дама к знакомым и показала картину Илье Ефимовичу. Тот расхохотался, попросил перо и подписал: "Это не Репин. И. Репин". Картина была возвращена в лавку и тут же, благодаря репинскому автографу, продана за сто рублей.
Как утверждает другой анекдот, Репин отличался природной скромностью и врожденной порядочностью.
На одной из художественных выставок к нему подошли несколько антисемитов. Один из них обратился к художнику:
- А что, господин Репин, вас, кажется, Илья Ефимович зовут? Уж не из евреев ли вы?
- Из евреев я, из евреев, - ответил Репин, - неужели я хуже Левитана и Антокольского?
Одна из самых известных картин художника "Бурлаки на Волге" написана в 1870-1873-х гг. Картина находится в Русском музее. Около нее всегда много зрителей, чаще всего - школьников. В своих сочинениях о посещении Русского музея они передают впечатления от увиденного:
Репин шел по берегу Невы и увидел бурлаков на Волге.
Надо сказать, школяры были совсем не далеки от истины. Репин и в самом деле написал "Бурлаков", вдохновленный вовсе не увиденным на Волге, как это принято считать, а всего лишь пораженный видом бурлаков, тащивших груженые баржи на притоке Невы - реке Ижоре.
Образ ученого человека до нас дошел из темной глубины европейского раннего Средневековья. Как правило, этот образ представляет собой немногословного монаха почтенного возраста в черной длиннополой одежде с черным капюшоном, что-то творящего среди таинственно дымящихся колб и кипящих реторт. Закрепленный в обывательском сознании западного человека живописью и литературой, он со временем превратился даже в некий универсальный символ ранней науки, способной на отказ от общечеловеческих радостей жизни и на самопожертвование ради нравственных, духовных или иных высших ценностей.
Однако такой тип ученого на самом деле присущ разве что европейской традиции с ее культурологическими корнями, уходящими в глубь истории. Пройдя сквозь такие суровые культурные слои, как романский стиль, готика и даже раннее Возрождение, Европа выработала соответствующий стиль социального поведения - замкнутый, разобщенный и нелюдимый. Частично это коснулось и Древней Руси, но никак не Петербурга. Историческая удача Петербурга как раз и состояла в том, что он счастливо миновал и романский стиль с его мрачными крепостными сооружениями и замкнутыми монастырскими комплексами, и готику с ее отрешенностью от всего человеческого и стремлением максимально, насколько это возможно в церковной архитектуре, приблизиться к Богу, и даже раннее Возрождение с его более или менее успешными попытками преодолеть церковную мистику и схоластику ради жизнеутверждающего светского мировоззрения. Всего этого Петербург не знал. Он сразу, буквально с рождения окунулся в барокко - стиль пышный, радостный и жизнеутверждающий. Барокко требовало совсем иные опыты бытия, иное социальное поведение. В Петербурге по определению не мог родиться традиционно европейский образ скорбного печального схимника. Здесь он был иным. Подтверждение мы находим в анекдотах из жизни и быта ученых людей.
Первым всемирно признанным русским ученым был Михаил Васильевич Ломоносов. С 1736 г. Ломоносов учился в Петербурге, в университете при Академии наук, затем продолжил образование за границей. В 1741 г. он возвратился в Петербург и начал работать в Академии наук в качестве адъюнкта физического класса. С 1742 г. он уже профессор химии. Он первым в истории страны начал читать публичные лекции по химии на русском языке. Это нашло отражение в современном школьном фольклоре:
После школы Ломоносов пошел работать в петербургскую Академию наук.
Надо сказать, что личные качества Ломоносова не всегда отвечали представлениям общества о высокой порядочности и нравственности. В XVIII в. на углу Среднего проспекта Васильевского острова находилась старинная корчма, о которой еще в начале XX столетия рассказывали легенду, будто именно здесь, находясь однажды в стесненных денежных обстоятельствах, Ломоносов якобы пропил академический глобус. А в самой Академии у Ломоносова складывались весьма неприязненные отношения с академическими коллегами, большинство из которых были иностранцами. Чью сторону принимал городской фольклор, судите сами:
Шувалов, заспорив однажды с Ломоносовым, сказал:
- Мы тебя отставим от Академии.
- Нет, - возразил великий человек, - разве что Академию отставите от меня.
В 1727 г. по приглашению петербургской Академии наук из Германии в Россию приехал Леонард Эйлер. В 1741 г. Эйлер уехал из Петербурга для работы в Берлинской Академии наук, но через 25 лет, уже по приглашению Екатерины II, вновь вернулся в столицу России. Возвращался он морем и попал в кораблекрушение, во время которого у него пропал сундук со всеми бумагами. Чудом уцелевшего ученого императрица не только встречала лично, но и устроила в его честь прием. Напомним, что в то время в математике "п" в квадрате обозначалось буквами "пп", а "к" в квадрате - "кк". А теперь анекдот:
Екатерина сказала Эйлеру на приеме:
- Какое несчастье! У нас погиб сундук со всеми вашими "пипи" и "кака".