А Таня… Именно тогда она и зацепилась. Ей вообще нравились яркие люди. А Глеб был ярок. Ярко плохой. Они целый вечер перекидывались колкостями, причем Татьяна открыто любовалась оппонентом. И было чем: красавец мужчина, с фигурой пловца, умный и злой, с острым как бритва языком. Человек-шоу! Зрелище! Правда, не для слабонервных. Ну что-что, а нервы у Тани крепкие. С ее-то работой! Именно на почве работы все и началось. Глебу зачем-то понадобилось погадать на Таро, потом они сходили в кафе. В общем, закрутилось. Глеба тянуло к ней, а Таню… Таню, наверно, тоже… Иногда он ее раздражал, иногда нравился. Впрочем, зачем ей Глеб, она сама себе не могла объяснить. Зачем-то.
Да, Гошка и Глеб не любят друг друга. Вернее, Гошка не любит, а Глебу все равно. Его вообще не любят мужчины. Он предполагает, что из зависти, Таня считает, что Титов раздражает людей одного с ним пола бесконечной демонстрацией чувства превосходства. Или просто раздражает. Сам по себе. Сашка Лютов не переносит его, например, потому, что Глеб, закончив Академию имени Можайского, подался в театральный. Лютов считает, что мужчина должен заниматься делом, а не лицедействовать, и называет Глеба за глаза "космический клоун". И успех у женщин тут ни при чем. Бывший разведчик и сам на отсутствие женского внимания не жалуется. Скорее на избыток. А демонстрации превосходства Сашка просто не замечает. У него, как и у Титова, "комплекс полноценности". Так что зависть – не всегда подходящее объяснение для неприязни.
Дома горел свет. Во всех окнах. Значит, верная подруга – интуиция не подвела. Оба дома. На стоянке у подъезда запаркован белый "фольксваген-гольф". Сомнений не осталось. Глеб и Георгий опять встретились – и на пространстве в 75 квадратных метров, где им хронически тесно. Интересно, у кого в комнате собака? Овчарка Берта, как все суки, предпочитает общество мужчин. Кого она выбрала?
На звук открывающейся двери собака выбежала из комнаты Гоши. Ну не такая уж и сука. Гошка вышел из комнаты вслед за собакой. Глаза красные, рыжие волосы взлохмачены. Сидел в Интернете. Собака радостно плясала у Таниных коленей, всем своим видом показывая: "Вот люди, звери какие, животное завели, а не кормят и не гуляют!"
– Мама, тебе какая-то настойчивая дама звонила раз пять. Клиентка, не представилась, но сказала, перезвонит.
– Перезвонит. – В дверях появился Глеб и, верный своей дикторско-менторской привычке всех поправлять, поправил Гошке ударение.
Гоша бросил в Глеба испепеляющий взгляд и молча удалился в свою комнату. Его худая спина выражала презрение.
– Между прочим, твой сын не гулял с собакой. Я, конечно, понимаю, от компьютера оторваться сложно, но вывести девочку пописать – это минутное дело, – наябедничал Титов в ответ на Гошкин демарш.
Таня насторожилась. Собака уж больно радуется, возможно, сын действительно забыл ее вывести? Иногда за ним такое водилось.
– Георгий, ты правда не гулял с Бертой?
– Мама, он все врет! Я гулял в три, после универа, у меня только две пары было! А он пришел-то в семь! – завопил из комнаты разъяренный Гошка.
– Сейчас, между прочим, половина одиннадцатого! Где ты была так долго? Работала? Юноша, погуляйте с собакой! Ваша мама устала!
– Отстань от Гошки, я сама погуляю. Проветрюсь. Хочешь со мной? Расскажу, где была. Кстати, здравствуй, дорогой! Я и не подозревала, что ты ко мне сегодня заглянешь.
– Пошли. – Глеб стал надевать ботинки, собака запрыгала и завыла от радости. Общительная овчарка всегда была не прочь погулять в компании. Особенно с ними. Титову нравилась Берта, он вообще любил собак, и больше всего овчарок. Эти двое играли увлеченно, до страсти. Глеб отрабатывал реакцию, собака веселилась.
Иногда Тане казалось, что только в игре с собакой в Глебе еще проступает то не совсем затертое, детское, что он прячет от всех. И от самого себя, даже больше, чем от других. Его здорово выдавали глаза, которые становились совсем мальчишескими в момент, когда удавалось перехитрить наивную овчарку. Где он, тот мальчик, которым он был когда-то? Прячется? И каким ты был, когда был ребенком, Глеб? Сейчас этакий плейбой, неотразимый и ядовитый. Вьющиеся пепельные волосы коротко, стильно подстрижены, голубые глаза холодны и колючи. Элегантен, подчеркнуто консервативно одет, издевательски вежлив. Весь просто переполнен каким-то отрицательным обаянием. Коктейль "Белый медведь". Водка с шампанским. С ног валит сразу, головная боль гарантирована. Да, Глеб Титов, одним словом – тележурналист…
Они спустились по лестнице. Собака выскочила во двор, присела, между собачьих лап почти сразу образовался маленький водоем.
– Вот видишь, как долго терпела! Ну и где же ты была так долго? С отключенным телефоном?
– Юлька привлекла к своему проекту. Снимала мой женский портрет. "Ведьма" называется. Рассчитывает показать в серии "Горожане".
– Ну и зря рассчитывает. В ее возрасте уже пора понимать, что пройдет, а что нет.
– У вас с ней один возраст. Вы ровесники.
– Интеллект, к сожалению, разный. Или уровень развития.
Сейчас Глеб пустится в рассуждения, какая Юлька дура. Фыркать в адрес друг друга у Титова и Вишневской – любимое занятие. Он злословит по поводу ее интеллекта, она – о его моральных качествах. Скучно.
– Все, хватит, мы с тобой договорились, что не будем ее обсуждать.
– Я ничего и не говорю.
– Вот и молодец, смотри, твоя подруга тебе палочку принесла.
У ног Титова уже стояла Берта, держа в зубах огромную ветку тополя. Глаза мужчины потеплели:
– Ну что, поиграем, собака?
Таня присела на свежий пенек. Все что осталось от старого тополя… Мало кто знает, что тополь и осина – родственники… Оба дерева – проводники энергий. Из одного мира в другой… Не зря в городах так много тополей… Жизнь еще теплилась в этом пне… Собака отнимала у Глеба ветку, он разломал ее напополам, и получилось две. Одну Глеб кидал, другую держал за спиной, собака носилась за палкой и, принося, бросала, видя другую. Обоим было весело. Глядя на Титова, Таня подумала: "Кажется, собаки – это единственные существа в мире, которым ты доверяешь, Глеб". Вспомнился гусь. Интересно, где села стая? Татьяна настроилась. Под перепончатыми лапами мягкий и влажный мох, пахнет багульником, где-то вдалеке стеной стоят чахлые болотные елки, а за ними – могучая сосновая поросль. Болото! Далеко. Людей вокруг нет, где-то похрустывает ветка под чьей-то легкой лапой. Лиса?! Стая встрепенулась, но нет, все тихо.
– Таня! Таня! Ты где?
Далекий голос. Таня? Она резко очнулась, почему-то уже под рябиной на противоположном конце пустыря, на лицо сыпались мелкие листочки и горьковатые оранжевые ягоды. По пустырю метался голос Глеба. Откликнулась:
– Я здесь, Глебушка!
– Куда ты пропала? Я оглянулся, сидела на пеньке, и нет тебя.
Таня подошла и обняла его. Поцеловала. Укололась о двухдневную светлую щетину. Глеб вздрогнул от неожиданной ласки, но не отстранился.
– Отошла листьев набрать и задумалась. Спасибо, что позвал. Пошли домой.
– Пошли. – В глазах Глеба пульсировало недоверие и где-то даже страх. Непонимание. Но задавать вопросы он явно не решался. Отлично, не надо никаких вопросов. Молча поднялись домой по лестнице, не дожидаясь лифта. Собака юркнула в комнату к Гоше, Таня и Титов немного посидели на кухне, поболтали о Глебовых делах, обсудили его новую программу, которую они делали вместе с новым режиссером Валечкой Гусаренковой, но разговор не клеился. Таня чувствовала, что Глеб что-то видел. Или исчезновение, или появление, и никак не может это уложить в голове. Возникшая недоговоренность тяготила обоих. Таня встала и пошла в комнату. Разобрала диван и позвала. В конце концов есть проверенные методы. Дождавшись, когда голова мужчины коснется подушки, осторожно тронула его волосы.
– Устал? Помочь тебе расслабиться?
– Ты сегодня какая-то подозрительно нежная! Конечно! – Таня почувствовала, что он сам бессознательно хочет забыть то странное, что видел на пустыре.
Получив разрешение, нежно погладила рукой по волосам, затем ее пальцы заскользили по голове, выискивая нужные точки; они находили их и массировали, с кончиков соскакивали невидимые Глебу искорки, успокаивая и расслабляя; потом горячие руки ведьмы прошлись по позвоночнику, она чувствовала, как обмякает и расслабляется его тело. Теперь и не заметит, как заснет… "Спи дорогой, забудь все, вспомнишь потом. Потом, потом. Когда нужно будет", – прошептала Таня. Мужчина крепко спал.
Глава вторая
День ведьмы
Где-то под утро, около шести, они проснулись и как ни в чем не бывало занялись любовью. Потом Глеб заснул, а Таня пошла будить сына и готовить завтрак.
Георгий с трудом оторвал рыжую голову от подушки и отправился в душ. В семь тридцать уже умытый и причесанный сын уплетал омлет с сыром, а собака, роняя слюни, сидела рядом с кухонным столом.
– Мам, – задумчиво спросил Гошка, когда Таня наливала ему кофе с молоком, – ну что ты в нем нашла? Ну неужели только красивую рожу? Он же засранец! У тебя лучше были!
– Гош, полюбить можно любого, даже засранца. Это называется безусловная любовь. Ее неплохо бы познать каждому. Главное, чтобы при этом никто не мог ущемить твои интересы и подавить тебя. Он же меня не ущемляет и не подавляет. Я ему просто не позволяю.
– Да ты и не любишь его, ма, мне кажется, что тебе просто лень его выгнать. Ты вообще какая-то стала странная! Как будто все время не здесь! Что с тобой?
Таня нахмурилась. Гошка, как всегда, мудр и наблюдателен. "Да, странная, да, все время не здесь. И совершенно ничего с этим поделать не могу", – с горечью подумала она. Надо было что-то отвечать.
– Так заметно, Гош?
Гошка кивнул. Таня тяжело вздохнула и поежилась:
– М-да… Только не проси меня объяснить, в чем дело, я все равно не смогу тебе ничего толком сказать. Потом. Подожди, ладно?
– Ладно, мам. Ты у меня мудрая змея и известная ведьма. Погуляй с собакой, я уже на первую пару опаздываю.
– Георгий! Да ты просто наглец! Кто собаку домой притащил?
– Хорошо, хорошо!
Любимое дитятко подхватило поводок, и они с Бертой убежали сделать дежурный кружок вокруг дома. Через пятнадцать минут открылась дверь и вбежала собака, волоча за собой свою сбрую. Гошка убежал в университет. Собака бросилась к миске и жизнерадостно зачавкала. Таня отстегнула поводок, собака даже не вздрогнула, продолжая увлеченно есть. Хорошо, наверное, быть собакой.
От мыслей Таню отвлек телефонный звонок. Знакомый хрипловатый голосок осведомился фальшиво-любезным тоном:
– Танечка? А Глебушка еще спит?
Звонила Валя Гусаренкова, дама-режиссер. С ней Глеб работал последнее время чаще, чем с остальными. Из всех известных Тане дам, тронутых возрастом, Валя молодилась особенно удачно. Даже при внимательном взгляде и на очень близком расстоянии Вале никак нельзя было дать ее пятидесяти трех лет. Небольшого росточка, худенькая, как подросток, со стильной стрижкой и в забавных очочках, которые не только освежали лицо, но еще и оптически увеличивали глаза. Выдавала Валечку только морщинистая шейка, но она умело драпировала ее шейными платками разных цветов и фасонов. Даже среди любвеобильных дам постбальзаковского возраста, в изобилии встречающихся во всевозможных телекомпаниях, Валечка выделялась своей страстью к молодым мужчинам. И, надо сказать, благодаря ее моложавости и настойчивости они периодически одаривали ее вниманием. По Таниным предположениям, Титов, известный экспериментатор, тоже Валю не обошел; по крайней мере сейчас она смотрела на него глазами верной собаки, ожидающей ласки или подачки. Так Берта смотрит на свою хозяйку, когда та делает котлеты, рассчитывая получить еще кусочек вкусного фарша. Всех женщин моложе семидесяти Валя искренне ненавидела и не упускала случая помянуть "добрым словом". Если бы в ее руках оказался автомат с запасом патронов и лицензия на отстрел женщин, в городе просто не осталось бы ни одной особы женского пола, за исключением древних старушек и грудных младенцев. Видимо, телефон у Глеба отключен, и Валечка не нашла ничего лучше, как позвонить Тане, которую, впрочем, как и всех остальных "его баб", терпеть не могла.
– Да, Валя, спит. Что-нибудь срочное? Разбудить?
– Нет, Танюша, напомни ему, пожалуйста, что у него студия в двенадцать. Пусть обязательно побреется. У вас есть бритва? Я могу привезти, я на колесах.
Перспектива начать день с визита Вали показалась Тане далеко не радужной.
– Спасибо, Валечка, не надо. В этом доме часто ночуют мужчины, поэтому у меня все есть. И "Жилетт", и пенка для бритья, и лосьон, и хорошая туалетная вода. Тебе не стоит беспокоиться.
– Я надеюсь. – В голосе Вали прозвучали знакомые ядовитые нотки.
– Ну и хорошо, тогда пока. – Таня положила трубку и включила определитель номера.
Валечка еще будет звонить, и не раз – до тех пор, пока Глеб не включит мобильник и не рыкнет на нее. Тогда все успокоится. Телефон зазвонил опять. Таня бросила взгляд на определитель: если Валечка – трубку брать не станет, пока не проснется Глеб. А Глеба будить не хотелось: во-первых, было еще рано, а во-вторых, хотелось побыть одной, подумать. Определитель высветил незнакомый номер. Таня взяла трубку. Взволнованный женский голос спросил:
– Здравствуйте, а можно Татьяну?
– Я вас слушаю.
– Татьяна, мне ваш номер дала Ирина Николаевна, мать Толика, ну помните, который…
Мать наркомана. Так. Таня почувствовала, как внутри все привычно напряглось. Голос стал жестким.
– Вы знаете, что я могу помочь не всем?
– Да. – Голос в трубке дрогнул.
– Вы готовы к тому, что я могу вам отказать?
– Да, я понимаю…
– И что, если я откажу, упрашивать меня бесполезно?
– Да, но…
– Увы, безо всяких но…
– Я понимаю.
– Хорошо. Но самое важное: вы готовы, если я соглашусь, сделать все так, как я скажу, в точности? До мелочей? Все члены вашей семьи?
– Да, мы готовы, мы так измучились, Верочка сама понимает, что погибает, она хочет…
– Хорошо, я попробую вам помочь. У вас должны быть наготове палатка и спальные мешки – если у меня получится, они вам понадобятся.
– Я все поняла. Когда нам подойти?
Таня заглянула в тетрадь записи клиентов.
– Сегодня в два. Записывайте адрес: переулок Гривцова, дом 8, квартира 24, вход с улицы. В подъезде домофон. Умеете пользоваться?
– Да, конечно, до свидания, значит в два.
Незнакомая женщина повесила трубку. После той истории, когда Таня проснулась в лесу, она случайно открыла в себе дар помогать больным наркоманией. Но не всем, а только тем, кто до или в момент рождения потерял кусочек души, с которым хотел соединиться. Таких немного, но после того, что делала Таня, они излечивались полностью. Не всем родителям, которым приходилось отказывать, удавалось объяснить, что делает она это не из каприза и не оттого, что ей мало предложили денег, а просто потому, что этому человеку она помочь не может. Не может, и все. Все люди, которые обращались к ней в последнее время, были или ее, или не ее. Не ее – это значит те, кому магия не нужна. Во всяком случае Танина. Может быть, им нужно было немного театра, немного психологии, а может быть, просто человеческое сочувствие, но не СИЛА. Раньше Таня это делала, но теперь после леса… Все изменилось. Но люди все равно шли и шли.
Принимала их Таня в маминой квартире на Сенной. Вот уже четыре года мама жила в Америке, где работала по контракту тренером по художественной гимнастике. Получила вид на жительство и возвращаться не собиралась. Звала к себе дочь и обожаемого внука. Гошка даже летал к ней пару раз на каникулы. Вообще-то мать не планировала никуда уезжать, но… Пять лет назад папа разбился на машине, и все переменилось. Тогда ее железная мать почти сломалась. Таня раньше не видела ее такой. Кира Георгиевна, как человек не склонный к депрессии, никогда не падала духом, не сдавалась, в ней было достаточно и упорства, и "спортивной" злости. Она охотно делилась ею с воспитанницами, стараясь сделать из них настоящих бойцов. И получалось – сплошь звездочки или просто "подающие надежды". А тут… даже не плакала, а просто гасла. Таня забрала ее к себе. И старалась надолго не оставлять одну.
– Ты понимаешь, Танька, оказывается, я без него не могу. Не могу.
Эти слова мать произнесла всего один раз и замолчала на месяц. Это все было настолько не похоже на прежнюю "железную Киру", что Татьяна бросила все, подкинула Гошу папе Валере, посадила мать в машину и повезла на Псковщину. Там, в Лукино, жила баба Зина, Зинаида Никифоровна, та, которая впервые указала Тане на Дар. Баба Зина отпоила маму травами и увела ее на три дня в лес, куда, Таня не знала. Тогда еще не знала.
Когда они вернулись, мать была уже другой. В ней еще льдинками стояло горе, но она разговаривала, даже шутила. Это была почти прежняя мать. Почти. Когда собирались домой, Зинаида Никифоровна отвела Таню в сторону:
– Уехать ей надо отсюда. Далеко, за море. Ты ей, Танечка, не препятствуй. Ей здесь места нет, у них с отцом твоим души сильно повязаны были. А к нему ей рано.
– Куда уехать-то, баба Зина? За какое море?
– Узнаешь, Танечка, скоро узнаешь. Зачем до срока суетиться? Если тебе это не открылось, значит, так и надо. Сама ведь понимаешь, не маленькая.
– Понимаю, баба Зина. Благодарю тебя.
– На здоровье, Танечка. Езжай осторожно, не гони.
Они уехали. А ровно через месяц бывшая мамина ученица, призер и чемпионка, дозвонилась до нее из-за океана и предложила поработать у нее в частной школе, где-то под Вашингтоном. Мать с радостью согласилась. Документы собрали быстро, и уже через четыре месяца после поездки на Псковщину Таня провожала мать в аэропорту. Как только открылись стеклянные двери и они вошли в здание аэровокзала, на Татьяну накатило ощущение, что с матерью все будет в порядке, и еще, что она увидится с ней еще один раз. Всего один. В отличие от Гошки, у которого линия жизни будет еще часто пересекаться с линией жизни бабушки. Там, в аэропорту, мать сказала странную вещь. Таня никогда не думала, что такой материалистке, как Кира Георгиевна, может прийти в голову нечто подобное.
– Таня, – сказала мама, глядя на нее каким-то совершенно незнакомым взглядом, – не могу это объяснить, хотя попытаюсь. Знаешь, никак не подбирались правильные слова, но сказать надо. Меня всегда это мучило… И вот я решилась, прости меня, дорогая, если скажу что-то не то и не так… Хотя мне кажется, ты меня все-таки поймешь. Дело в том, я никогда не могла привыкнуть к тому, что у меня есть дочь. Или нет, неправильно, не то – я не могла понять, как ты оказалась моей дочерью. Мне всегда казалось, буквально с тех самых пор, как в роддоме медсестра положила на колени кряхтящий сверток, что я произвела на свет что-то не совсем обычное, вроде как не от мира сего… Ты росла – девочка как девочка, а вот казалось всегда – вспорхнешь и улетишь… И я так и не пойму, была у меня дочь или нет…
– Это ты после леса так решила?
– Нет, после леса я просто определилась в ощущениях… Раньше я никак не могла себя понять… Почему я за тебя никогда не боялась? И почему при этом у меня так щемило в груди, когда я смотрела на тебя?
– Теперь поняла?
– Почти. Кстати, я практически ничего не помню, что было в лесу, какие-то обрывки: костер, тени, горький отвар… Лицо отца… Присутствие какой-то непонятной силы…
– Не надо рассказывать.