Так мы и сцепились: я - окровавленный, тварь - бьющаяся в судорогах, стараясь достать меня мощным хвостом. Ужас боролся с усталостью, заставляя меня держаться, но хвост чудовища подбирался все ближе и ближе, бешено вспенивая воду. Сила его атаки сталкивала меня в глубь реки, и я чувствовал, как усиливается течение, бурля вокруг меня, засасывая, как пасть левиафана. И сила его росла, пока вдруг не сбила меня с ног. Меня закрутило с такой силой, что даже рефлексы зверя оказались недостаточно быстрыми, чтобы захватить мою руку. Меня затянуло под воду, подхватило ревущим потоком. Я попытался обрести равновесие, а когда это не вышло, просто старался держать голову над водой. Полыхнула боль, когда я налетел на подводный камень. Меня отбросило и завертело. Вспышка боли ударила в бок. Я потерял понятие, где верх, где низ. И снова на что-то налетел. На этот раз не на камень, это было мягкое и цилиндрическое. Тело. Тело Гимел. Я охватил его руками и не выпускал, высовывая голову и хватая желанный воздух, пока меня снова не затягивало вниз. Когда я сделал это второй раз, сила течения стала слабеть, и я смог попытаться выплыть к берегу.
Вытащив труп Гимел на илистый берег, я рухнул рядом, скорее мертвый, чем живой, как мне казалось, потому что ощущал странную с ней связь. Она спасла меня от зверя, как Вав в Париже. Иссохшая левая нога казалась теперь естественной и неотъемлемой частью ее существа. Рука ее лежала поперек моей груди, как спасательный линь, и я закрыл глаза, гадая, не спасся ли я все же в конце концов.
Через миг это уже было не важно, потому что я потерял сознание.
Очнулся я от дождя, падавшего мне на лицо. Еще не рассвело. Может быть, я сутки пролежал без сознания - это невозможно было узнать. Где-то гремел гром. Я приподнялся на локте, и вспышка молнии озарила совершенно незнакомый пейзаж. Я лежал в топкой низине у опушки леса, реки, которая меня сюда принесла, не было. Очевидно, это уже не был Чарнвудский лес. Судя по толстым стволам сосен и американских сахарных кленов, это даже была не Англия. И Гимел исчезла вместе с потоком. Я перекатился на то место, где она лежала, и поразился охватившему меня чувству потери.
Потом я протер глаза тыльной стороной ладони. Рука, которую я вбил в пасть зверя, была как новая. Крови не было. Совсем. Воздух был заметно холоднее, и я задрожал в мокрой одежде. Я понимал, что нужно быстро найти какое-то укрытие, иначе наступит переохлаждение. И подумал, где мой следующий проводник, потому что в двух предыдущих реальностях он был. Не почуяв никого рядом, я встал и, выбрав случайное направление, пошел туда. Я решил, что система нарушена, потому что два моих предыдущих проводника погибли.
Поскольку мой отец занимался ремонтом мебели и работой по меди, я родился и вырос в Хэдли в штате Массачусетс, где он пользовался прекрасной репутацией. Здешняя местность, идентичная густо поросшим холмам моего детства, немедленно напомнила мне тот единственный раз, когда я согласился отправиться на семейный пикник с Лили. Леса эти были мне знакомы, в момент пикника мне было двенадцать, и я уже часто ходил на охоту с отцом. Он любил охоту, как большинство мужчин его возраста любят гольф. Он не любил насилия - по крайней мере в семье. Но однажды я видел, как он измолотил в кашу громилу вдвое больше себя, который подрезал нас в плотном потоке машин. Я стоял возле нашей машины, открыв рот, а он избил этого великана до бесчувствия. Может быть, в нем была агрессивность, которая и заставляла его охотиться. С другой стороны, охота требует хитрости, лукавства и очень большого терпения, на что человека агрессивного надолго не хватит.
И все же он не очень ладил с Лили, и, хотя и он, и мать это решительно отрицали, насколько я могу судить, его уход не имел другой причины. Не могу говорить за своего брата, но мне трудно было примириться с его уходом. Конечно, я обвинял Лили - не мог же я обвинять его или мать? Лили была очень удобной целью - как череп того крокодила, что я проломил, когда Адольфо застрелил его. Он уже не мог мне ничего сделать, но до того успел вызвать бешеную ненависть.
Наверное, Лили тоже.
Как бы там ни было, а в первые месяцы после ухода отца мать отчаянно старалась удержать вместе то, что осталось от семьи. Я думаю, таким образом она пыталась уверить нас, что мир не рассыпался. Через много лет до меня дошло, что она и себя в этом старалась убедить. И где-то к концу она организовала этот пикник. Поскольку я был старшим, мне выпала обязанность складывать и раскладывать коляску Лили, а также возить ее, пока она вопила, лаяла, выла и вообще доставала меня, как могла.
Был прекрасный весенний день в конце мая. Деловито чирикали птицы, гудели насекомые. Почему-то в воздухе было полно бабочек, будто они вылупились из золотых куколок все одновременно. Можете себе представить, как они были красивы, но что-то в них - быть может, неровный зигзагообразный полет - Лили, казалось, напугал. Она подскочила в коляске, вопя и хватая воздух скрюченными пальцами. Когда я сдуру подошел и попытался ее успокоить, она вцепилась в меня ногтями так, что пошла кровь.
Вот тогда я ее и ударил. Это была всего лишь пощечина открытой ладонью, и она напугала меня так же, как ее. Глаза ее закатились под лоб, лицо налилось кровью, но долгие минуты она молчала. Потом разразилась слезами. Она рыдала и стонала, покачиваясь и трясясь, как в лихорадке.
Мама подбежала и как следует двинула мне в ухо прежде, чем отшвырнуть в сторону. Она присела возле Лили и начала долгий невыносимый ритуал ее успокаивания. Пока она нежно поглаживала ей руки и что-то приговаривала, пока Лили рыдала и дергала ее за волосы, противный Герман смотрел на меня с полным презрением взрослого. Он не пытался помочь Лили - я не верю, что она его любила, и он это знал. Зато он мог смотреть на меня сверху вниз. Мог сказать, что он никогда не поднял руки на сестру.
- Как ты мог. Билли! - упрекнула меня мама спустя некоторое время.
- Мам, ты посмотри, что она мне сделала! Она же меня до крови расцарапала!
- Она не владеет собой. И никогда бы намеренно тебя не поранила. Ты знаешь, как Лили тебя любит.
- Ничего я такого не знаю, мам! - горячо возразил я. - А если честно, то и ты тоже. Ты можешь сказать, что гриб тебя любит? Нет, потому что гриб не умеет думать.
И тут она сделала такое, чего не делала ни до, ни после. Она схватила меня за грудки и затрясла, как тряпичную куклу.
- Ты заговорил как твой отец, парень, и я этого терпеть не собираюсь! Ты меня понял? - Она просто взбесилась. - Это твоя сестра! И это человек, такой же как ты или Герман.
- Таких, как Герман, вообще не бывает.
- Я говорю серьезно, Билли! Что нужно, чтобы ты понял?
Она вдруг выпустила меня, и весь огонь из нее выдохся.
У нее был вид побежденного - не мной, жизнью. Линзы, сквозь которые виделся ей мир, были так искажены ее прошлым, что она не могла не поставить нам те же жесткие пределы, что ставила самой себе. Она повернулась к Лили, но я успел заметить горький скорбный вид, который заволок ее лицо как саван.
Воспоминание об этом ярком и кровавом дне померкло, когда я добрался до сосновой опушки. Я оказался на краю утоптанной грунтовой дороги. На самом деле просто проселка. Я посмотрел в обе стороны, ничего особенного не увидел и пошел налево. Когда приходится выбирать, я всегда выбираю поворот налево. Поднялся ветер, и вместе с ним начался дождь. Без защиты леса я задрожал от холода. Прибавив скорость, я через двадцать минут увидел дом, отделенный от меня темным вспаханным полем. И побежал через открытое место, мокрая одежда от резкого ветра прилипала к коже. Я миновал старый заржавевший трактор довольно жалкого вида, будто его тут бросили и забыли.
Дом был старым, викторианского стиля, с резными украшениями, широким крытым крыльцом и комнатами с башенками, похожими на остроконечную шляпу колдуна. Вообще вид у него был мрачный. То, что он был выкрашен в серое, как военный корабль, уменьшению мрачности не способствовало, но я вообще не очень люблю викторианский стиль - на мой вкус, слишком вычурно.
Как бы там ни было, я поднялся по широким дощатым ступеням на крыльцо, спасаясь от дождя. Перед тем, как позвонить в звонок, отряхнулся, как собака. Звонок прозвенел где-то в глубине дома, задребезжал своеобразно, так что у меня зубы отозвались резонансом. Когда на второй звонок тоже никто не отозвался, я попробовал дверь. Она была не заперта.
Войдя внутрь, я оказался в суровом вестибюле овальной формы. Главной его достопримечательностью была винтовая лестница, гордо поднимавшаяся на второй этаж. Справа была гостиная, слева - кабинет.
- Эй! - позвал я. - Есть кто дома?
Ответа не было. Не считая серьезного тиканья дедовских часов, покрытых черным лаком и с резным белым фаянсовым овалом, закрепленным над циферблатом. Если бы это был человек, я бы сказал, что он болен.
Кабинет был освещен горящими дровами из камина, так перегруженного углями, как будто он горел уже сотни лет. Как вы можете сами сообразить, треск и искры ароматных поленьев манили, как и сам жар камина. Я устроился возле решетки и расслабился в приятном тепле. Через секунду я ощутил, как начала сохнуть моя одежда. Пока она сохла, я оглядел кабинет. Он был обшит полосатыми дубовыми панелями. Вокруг комнаты шли перила, багеты и карнизы вышли из моды давным-давно. Круглый обуссонский ковер покрывал пол, и люстра позолоченной бронзы свисала с потолка как паук, ждущий пробуждения.
Когда я достаточно согрелся и одежда перестала прилипать, я прошел по комнатам первого этажа и не нашел ни одной живой души. Странно - дом казался очень обжитым. Например, в кухне на столе я нашел тарелку с оранжевым чеддером и солеными бисквитами, а на массивной газовой плите - почерневший чайник, потому что его кто-то оставил на огне и вода выкипела. Я выключил горелку и чуть не обжег ладонь, переставляя чайник на холодную конфорку.
Я выругался и тут же услышал чей-то крик. Схватив здоровенный кухонный нож, я бросился в вестибюль, и тут крик повторился еще раз, оборвавшись пугающим жидким бульканьем. Это был женский голос и он шел со второго этажа. Я взлетел через три ступеньки.
- Эй! - крикнул я наверху. - Что с вами?
В ответ послышался только тихий плач.
Побежав по идущему налево коридору, я распахивал ногой двери в каждую комнату. В них была только тьма и особый запах запустения. Потом я увидел, что из-под двери в конце коридора пробивается свет. Подбежав к двери, я распахнул ее без колебаний.
И оказался в просторной спальне, возможно, хозяйской. Половину комнаты занимала просторная кровать с балдахином, а в другой половине стояли на страже неудобного вида диван и кресла в барочном стиле Людовика Четырнадцатого. Между ними, свернувшись на левом боку, лежала женщина. Я снова услышал всхлипывания и побежал к ней, склонившись рядом. Она открыла глаза, увидела нож и отпрянула.
Я тут же его бросил.
- Не бойтесь, - сказал я ей как мог мягче. - Я не причиню вам вреда. - И положил руку на ее плечо. - Напротив.
Мне была видна только правая половина ее лица. Длинные черные волосы струились вокруг нее, как течения в очень глубоком озере. Она была одета в розовую чесучовую блузку и темно-зеленые брюки из того же материала. Ноги ее были босы, и на внутренней стороне одной стопы я увидел татуировку - полумесяц и круг.
- Что с вами? - снова спросил я.
- Принесите свечу, - сказала она. Когда я послушался и зажег свечу, она посмотрела на меня еще раз.
- Вильям, это вы!
- Я вас знаю?
- Меня зовут Далет, - сказала она. - Я - дверь, я - влажный лист, который защищает и кормит.
- Что здесь произошло?
Она повернулась ко мне лицом. Я отпрянул и непроизвольно вскрикнул. Вся левая сторона ее лица превратилась в красную кашу, обожженная пламенем.
- Боже мой! - прошептал я. - Вас надо немедленно в больницу!
- Вы нашли дорогу сюда, Вильям, - сказала она, когда я помог ей встать. - Я хотела вас встретить, провести сюда, но...
Она привалилась ко мне, и голова ее упала мне на грудь, не оставив кровавого следа.
Я помог ей добраться до дивана и устроил ее там. Она тяжело дышала - такое же трудное дыхание, как тиканье часов внизу.
- Он пришел, - сказала она. - Зверь уже здесь, как видите. Он нарушил правила, а это значит, что раньше это сделали вы.
Я тут же вспомнил, как намеренно свернул в сторону на охоте в Чарнвудском лесу, вопреки предупреждению Гимел.
- Кажется, да, - сказал я. - Но я понятия не имел о последствиях.
- Это не так, - сказала она. - Но вышло, как вышло, верно?
- Что вы хотите сказать?
- Любая жизнь имеет последствия, Вильям. Любая жизнь имеет ценность.
- Но не эта тварь. Она уже убила двоих, и посмотрите, что она с вами сделала!
Она поглядела на меня угольно-черными глазами.
- Этот зверь - он еще здесь. Ждет, чтобы выйти на свет.
Я подобрал кухонный нож и сжал рукоятку.
- На этот раз я готов.
- И что вы сделаете? - спросила она. - Пробьете ему череп, как тому крокодилу?
Я вздрогнул:
- Откуда вы знаете?
- Откуда я знаю ваше имя?
Я встал, дрожа.
- Кто вы такая? Кто вы все такие?
- Я вам сказала. Меня зовут Далет.
- Вы термаганты! - крикнул я. - Вы посланы меня терзать!
Она приподнялась.
- А вы не заслужили терзаний? - Я был слишком ошеломлен, чтобы ответить. Может быть, она и не ждала ответа, потому что тут же сказала: - Если нет, зачем вы сами себя терзаете?
- Что... что вы имеете в виду? - спросил я хрипло.
- Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Вильям, сидеть в баре день за днем, прятаться от мира, терять душу, падающую в бездонную яму внутри вас - это не пытка?
- Слушайте! - крикнул я, испуганный уже по-настоящему. Я никому, ни Донателле, ни Майку-бармену, ни бухгалтеру Рею не говорил о бездонной яме. Никому. - Какого черта все это значит?
Вот тут она наклонила голову, и черный глаз ее широко раскрылся.
- Вы его слышите, Вильям? Зверь снова в пути. Он выходит из тени.
- К ... матери зверя!
- Да, - кивнула она, - конечно, к... матери. - Она снова наклонила голову набок. - С другой стороны, вы не можете делать вид, что его нет. И убегать вы тоже больше не можете. Это ваш последний шанс. Здесь ваш последний оплот.
Теперь я тоже его слышал, и почему-то этот звук потряс меня новыми волнами ужаса.
- Скажите мне то, что не сказали другие. Скажите, как его убить?
Она посмотрела на меня с чем-то вроде изумления.
- Его нельзя убить. Я думала, что хоть это вы знаете.
- Будьте вы прокляты! Будьте вы все вечно прокляты!
- Для этого слишком поздно.
Я повернулся и выбежал из комнаты. Нож я держал перед собой, но меня так прошиб пот, что рукоять стала скользить в ладони.
- Боже, - простонал я, - что со мной будет? Некому меня защитить, некому спасти. Вав погибла, Гимел тоже, а от этой, от Далет, никакого толку. Она уже показала, что ей перед зверем не устоять. Значит, оставался я и только я.
"Убегать вы больше не можете", - сказала она. Ну и ну ее к черту. Я бросился вниз по лестнице и рванул к входной двери. Она не открылась, несмотря на все мои рывки и толчки. Я побежал в гостиную, отдернул тяжелую штору и попытался открыть окно. Не поддавалось. Я выглянул в бурную ночь, и мне даже там показалось лучше, чем здесь. В припадке ярости я запустил в окно стулом. И открыл в изумлении рот, когда он отскочил от стекла. Я заколотил по стеклу кулаками - без толку. Далет была права - я не мог убежать.
"Это ваш последний шанс", - сказала она. То есть я уже профукал два шанса в Париже и в Лестершире? Шансы - на что?
- Эй! - завопил я никому и всем. Как вообще играть в игру, где не знаешь ни правил, ни цели? - Черт побери, это нечестно!
- Конечно, нечестно, - согласилась Далет, входя в комнату. Казалось, она восстановила приличную порцию своих сил. - А что честно?
- Но вы же знаете, что все это значит! - крикнул я.
- Я знаю все.
- Так Господа Бога ради, почему вы мне не говорите?
Она подошла ко мне, и я отвернулся, чтобы не видеть ужасно изуродованную половину лица.
- Вы не смотрите на меня, Вильям? - сказала она тихо. - Разве я не красива?
Она действительно была красива - по крайней мере в основном. Но то, что сделал с ней зверь, изменило ее навеки.
- Не заставляйте меня отвечать.
- Но это важный вопрос. Жизненно важный, можно сказать. - Почему это каждый термагант повторяет то, что говорил другой? И как это вообще возможно? Она поворачивалась, чтобы показать мне левую сторону лица, и я поворачивался вместе с ней. - Вы не считаете, что он заслуживает ответа?
- Молю вас, перестаньте!
- Вы должны ответить, Вильям. В сердце своем вы знаете, что должны.
Она была права.
- Вы были красивой, раньше, - выпалил я. - Но больше нет.
Она кружила вокруг меня, как гиена, учуявшая падаль.
- Теперь я вам не интересна.
- Я этого не говорил.
Она долавливала меня, как термагант, знающий, что работа его почти уже сделана.
- Теперь вы не станете меня защищать.
- Не надо говорить от моего имени! - завопил я.
Она широко развела руки.
- Время выходить на решительную битву, Вильям.
- Как мне драться, если я даже не знаю, за что дерусь?
- О нет, знаете. - Она наклонилась ко мне и прошептала: - За душу, Вильям. За свою душу.
- Значит, я был прав. Я - мертв!
- Нет. Смерть легка. Это - нет. - Теперь она была справа от меня, и я даже не старался отвернуться. Я видел обе ее стороны - красивую и страшно изуродованную. И что-то стало складываться у меня в голове. Что-то страшно и глубоко знакомое. - Ты знаешь этого зверя, Вильям. Ты его очень, очень хорошо знаешь. И я уже сказала: здесь твой последний рубеж.
- Но ты сказала, что его нельзя победить!
- Нет. - Она посмотрела на меня пронизывающим взором. - Я сказала, что его нельзя убить.
- Постой, что ты говоришь? - И тут что-то знакомое - эмоции или, может, определенная динамика - включило воспоминание, которое я давно подавил. Я обманулся: много лет назад я сказал одному человеку о бездонной яме внутри меня, потому что тогда во мне клубилась подростковая взрывная гормональная ярость, и держать это в себе было невыносимо.
- Ты... они... - И тут я понял, понял все. Она увидела это по моему лицу и улыбнулась. Красивой улыбкой, великолепной улыбкой, улыбкой на века. - Ты, и Вав, и Гимел - это все одно, да?
Она кивнула:
- Просто разные ипостаси.
Я только стоял, таращась, не в силах двинуться.
- Тогда пойдем, - шепнула она. - Время изгонять зверя.
- Я не хочу расставаться с тобой, - сказал я.
- Если действительно не хочешь, - ответила она, - то и не расстанешься.
- Но я должен знать... ты тоже этого хочешь?
- Это то, чего я хотела всегда. - Она снова улыбнулась той же блаженной улыбкой. - Но ведь ты это уже знал, правда?