- Это у тебя нет ничего на обмен, - косо посмотрела на него Оликея. - В моем мешке было достаточно. Я отдала его отцу, чтобы он отнес его сюда, когда меня позвали позаботиться о тебе. Я все продумала заранее. В прошлом году клан Сполсин предлагал чудесные плащи из тюленьей шкуры. Теплый и гладкий пятнистый мех, который защищает от воды. Я собиралась выменять такой для себя. А теперь мне придется обходиться старым плащом из волчьей шкуры. Надеюсь, за лето до него не добрались клещи! В том году червяки сожрали тюленьи сапоги Фирады. Она бы осталась без зимней обуви, если бы Джодоли не обменял свою магию на новые сапожки из лосиной шкуры с лисьей опушкой.
В ее голосе слышалась явная зависть. Определенно, ее сестре куда больше повезло с великим.
- А ты подумала о том, в чем буду ходить зимой я, когда выбрасывала мою старую одежду?
- Лучше уж остаться голым, чем носить мерзкие гернийские тряпки, - возмутилась она. - Мне было бы стыдно, если б ты показался народу в таком виде! Я лучше попрошу у моего отца его старую одежду.
Мальчик-солдат поморщился. Покалывание в его крови начало стихать. Он замерз на холодном ветру, но перестал тратить магию. Я мельком заглянул в его мысли - он сберегал ее всю, что ему удалось накопить.
Моя рука начала зудеть. Мальчик-солдат покосился на нее и поскреб. Меня привело в ужас то, что я увидел, но он перевел взгляд на Оликею и сменил тему разговора.
- Как я выгляжу? - поинтересовался он. - Рисунок сохранился? Мне нравятся мои руки. Хорошо, что я не слишком много чесал их и не испортил узор.
Я чувствовал его удовлетворение и гордость, но сам испытывал лишь ужас и отвращение. Теперь действие уколов кристаллом и черной слизи стало очевидным. Мою кожу густо испещрили пятна-шрамы от ранок и последующего воспаления. Я превратился в спека.
Я никогда не предполагал, что дети спеков рождаются с чистой кожей, считая пятна врожденной определяющей особенностью этой расы, отделяющей ее от гернийцев и жителей равнин. Мне стало не по себе от понимания, что они сознательно метят себя, что это скорее культурное, чем природное отличие. Мальчик-солдат бесповоротно заклеймил мое тело способом, провозглашающим, что я больше не герниец. Жир и без того изменил мой облик почти до неузнаваемости. Это было еще хуже. Даже если каким-то чудом мне удастся обрести власть над собственным телом и вернуть себя в прежнюю форму, моя кожа останется по-спекски пятнистой навсегда. Я бессильно наблюдал за тем, как моя жизнь все дальше уплывает из моих рук. Я подозревал, что мальчик-солдат испытывал двойное удовлетворение от этого поступка. Он пометил себя как спека, преследуя собственные цели. И одновременно нанес мне сокрушительный удар, лишний раз утвердив свое право на тело. Наверняка он ощущал мое отчаяние и радовался ему.
Оликея с сомнением покосилась на его лицо, затем медленно обошла вокруг, словно выбирая лошадь на ярмарке. Когда она снова встала перед ним, в ее глазах читалось одобрение.
- Я уже метила детей - вот Ликари, например, - и ты мог бы заметить, что я нанесла рисунок плотно, так что, когда он вырастет, узор останется привлекательным. С тобой было труднее, ведь ты уже взрослый и потерял столько жира, что твоя кожа висит складками. Возможно, когда ты снова располнеешь, узор окажется не слишком красивым. Но вряд ли. Твоя спина напоминает чешую речной форели, а плечи я сделала как у горного кота. Жаль, что ты не дал мне пометить лицо. Но и так вышло очень неплохо. У тебя маскировка, как у охотника и дичи сразу, и очень яркая. И то, что они выступили так заметно, добрый знак.
Она улыбнулась, довольная своей работой. Но затем удовольствие исчезло с ее лица, и она поджала губы.
- Но стыдно подумать, что тебе придется предстать в таком виде перед нашим кланом, не говоря уже о Кинроуве на зимнем собрании. Невар, мы должны откормить тебя как можно скорее. Иначе нельзя.
- Я тоже так считаю, - согласился мальчик-солдат.
Его слова меня не удивили, но я окончательно упал духом.
- Тогда пойдем в деревню? Если ты перенесешь нас быстроходом, доберемся туда за несколько мгновений. - Она нахмурилась, щурясь. - Хотелось бы убраться со света. Даже в это время года, когда облака плотные, словно хороший мех, у меня кружится от него голова.
Мальчик-солдат молчал. Он явно о чем-то думал, но его мысли оставались для меня недосягаемы, и мне не хватало духу в них проникать.
- Скоро я вас туда отправлю, - наконец заговорил он вслух, словно приняв непростое решение. - Но я не могу показаться народу в таком виде.
- В таком виде? - озадаченно переспросила Оликея.
- Тощий. Нищий. С едва зажившими отметинами на теле. Не хочу, чтобы они видели меня таким, чтобы так обо мне думали. - В его голосе явственно слышалось страдание. - Если я покажусь им сейчас, мне никогда не достичь того положения, какое мне нужно. Они вообще не примут меня в расчет.
- И я тебя предупреждала снова и снова! Но ты меня не слушал!
Голос Оликеи звучал удовлетворенно и в то же время сердито из-за того, что ее мнение полностью подтвердилось. Но говорили они о совершенно разных вещах. Оликея думала о высоком положении, почестях и дарах. Я не очень четко улавливал мысли мальчика-солдата, но подозревал, что он сосредоточен на стратегии. Его следующие слова обдали меня холодом, поскольку их я много раз слышал из уст отца.
- Если я хочу командовать, я должен выглядеть так, как будто уже принял командование, когда они меня впервые увидят. Даже если мне придется отложить свое прибытие в деревню. Когда мы войдем туда, я должен быть хорошо откормлен. Все мы должны выглядеть процветающими. Если я приду в клан сейчас, они увидят во мне жалкого попрошайку, лишние хлопоты для себя.
- И что же мы можем с этим сделать?
- Не ходить, - отрезал он, - пока я не буду готов. И пока ты не будешь готова.
- Пока я не буду готова? Я уже готова. Я уже более чем готова к тому, чтобы отправиться в свой уютный домик. У моего отца есть еда, и он со мной поделится. Нужно столько всего сделать, чтобы подготовить дом к зиме. Я должна снять и вытрясти спальные шкуры, проветрить зимние меха. - Неожиданно она смерила меня крайне странным взглядом. - Раз я твоя кормилица, думаю, пока что ты будешь жить со мной.
Она еще раз оценивающе на меня посмотрела, как будто я был крупным предметом мебели и она прикидывала, помещусь ли я в ее гостиной.
- А Ликари живет с тобой? - спросил ее мальчик-солдат.
- Иногда. Настолько, насколько ребенок живет с кем-то одним. Похоже, он предпочитает дом моей тети и частенько бывает у моего отца или Фирады. Он ребенок и живет там, где хочет. Никто не откажет ребенку в еде и месте у огня.
- Конечно, - согласился я.
Мальчик-солдат явно был удивлен не меньше моего. И так же странно доволен. Мне казалось замечательным такое положение вещей, когда ребенок может выбирать, где ему жить, и никому не придет в голову его прогнать. Когда любой житель деревни даст ему место для ночлега и накормит. Я вдруг вспомнил про детей Эмзил - что ж, они нашли такой прием в доме Спинка.
- Я тоже его кормилец! - неожиданно, но настойчиво напомнил мальчик. - Я буду жить с великим.
- Неужели ты думаешь, я позволю вам обоим путаться у меня под ногами? - возмутилась Оликея. - Мне хватит забот с ним одним!
- Я буду не путаться под ногами, а тоже о нем заботиться. Я же остался его охранять, пока ты ходила за рыбой. Разве я не приносил ему еду, не тащил всю дорогу воду и его одеяло? Это мое место, и я его не отдам.
- Хорошо, - недовольно уступила она. - Мой домик слишком тесный для нас троих, но, думаю, мы как-нибудь поместимся.
- Если потребуется, я его расширю, - неожиданно объявил мальчик-солдат. - Но сегодня я туда не пойду. Пойдешь ты, Оликея. Возвращайся домой, собери все для обмена и сразу же отправляйся на ярмарку.
- Но… но лучшие товары уже разобрали. Дорога до моего дома займет полдня, а потом еще два, а то и три дня ходьбы до ярмарки. Все уже уйдут. А ты чем займешься? - спросила она с подозрением, словно ожидала от него какого-то подвоха.
- Со мной останется мальчик. И мы тоже отправимся на ярмарку и там с тобой встретимся. Так что, выходя, прихвати для нас лишние спальные шкуры. Зима стремительно наступает, и я не хочу мерзнуть по ночам.
- Это какая-то бессмыслица. Я устала, а у тебя нет никаких припасов. Давай пойдем ко мне, хорошенько отдохнем и поедим горячего. А потом, когда ты немного оправишься, перенесешь нас на ярмарку быстроходом.
Оликея провела рукой по волосам и подняла взгляд к затянутому тучами небу, обеспокоенная светом и мечтающая поскорее отправиться в путь.
Он задумался. Его явно искушала мысль о горячей еде и ночи отдыха в тепле, но в конце концов он покачал головой. Гернийским жестом, как я вдруг осознал. Он впитывал все больше и больше моей сущности, и я испугался, не значит ли это, что я теряю себя, отдавая ему.
- Нет. Я предстану перед нашим кланом не раньше чем смогу сделать это с гордостью, - пояснил он вслух. - Я твердо решил, что в нашу следующую встречу Джодоли увидит меня толстым и процветающим.
- И как ты собираешься этого добиться? - поинтересовалась Оликея. - И что подумают обо мне остальные, если я вернусь без тебя?
- Я еще не вполне уверен, но это не твоя забота. Если кто-нибудь спросит про меня, скажи, что я послал тебя вперед. А пока думай лишь о том, что твое желание исполнится - ты сможешь побывать на ярмарке. Иди, иди уже. Мы с Ликари найдем тебя там.
- Меня будут много расспрашивать, когда я вернусь в деревню без вас обоих.
- Просто улыбайся и обещай им приятную неожиданность. Скажи, что мальчик со мной в безопасности. И отправляйся на ярмарку. Встретимся там через четыре дня.
- Четыре дня?
- Ты говорила, что тебе нужно выспаться. Ты будешь там раньше нас. Похваляйся великим, которого ты нашла. Торгуй безоглядно, словно тебе нет нужды искать выгодные сделки, словно ты несказанно богата.
Оликея нахмурилась и неуверенно стрельнула глазами. Она хотела вернуться в свой дом, хотела отдохнуть, а затем отправиться на ярмарку, чтобы застать хотя бы последние торговые дни. Но любопытство грызло ее, словно ненасытная блоха.
- Что ты задумал? - потребовала она ответа.
- Я задумал прибыть на ярмарку через четыре дня и произвести впечатление на всех. Включая тебя.
- Но если я туда пойду, буду всем про тебя хвастать и опрометчиво обменивать товары, а ты не придешь, я буду выглядеть глупо!
- А если так поступишь и я приду, ты прослывешь женщиной с великим даром предвидения.
Она молча смотрела на него.
- Я понимаю, это риск, Оликея. И только тебе решать, пойдешь ты на него или нет.
Она еще мгновение стояла, сомневаясь, потом развернулась на пятках и зашагала в сторону деревни. Мы смотрели ей вслед. Затем мальчик-солдат опустил голову и встретился с неуверенным взглядом Ликари. Оликея ушла, даже не попрощавшись с ним, не говоря уже о том, чтобы предупредить, как за ним следует приглядывать. Я вспомнил Эмзил, старавшуюся не доверять мне детей даже на пару минут. Но Оликея явно относилась к Ликари как к независимой личности, способной принимать собственные решения или не соглашаться с решениями других. Я не был уверен, что одобряю такое положение вещей, но этого ребенка оно, судя по всему, устраивало.
Не услышал ли мальчик-солдат отголоски моих мыслей? Он заглянул Ликари в глаза.
- Ты хочешь пойти со мной? Или вернуться в деревню вместе с матерью?
Малыш вытянулся в струнку.
- Я твой кормилец. Ты сказал, что я пойду с тобой, и я пойду.
- Хорошо.
Мальчик-солдат бросил последний взгляд вслед Оликее. Солнце светило на ее кожу, но она, уверенная в себе, точно львица, спускалась по тропе к деревне. Вскоре она вошла под укрытие деревьев и скрылась из виду.
- Что ты собираешься делать?
- Охотиться. Ты мне поможешь. И есть. Много. А потом, когда я стану настолько толстым, насколько это возможно за четыре дня, мы отправимся быстроходом на ярмарку. И там я буду торговать.
Он удивленно склонил голову.
- А чем ты будешь торговать?
- Пока еще не вполне уверен. А что считается ценным?
Ликари нахмурил брови и с серьезным видом задумался над ответом.
- Табак. Табак всегда хорошо идет. И меха. Красивые вещи. Всякие вкусности. Ножи.
- Думаю, мне стоило спросить об этом твою мать, пока она не ушла.
- Наверное. А почему ты все время называешь Оликею моей матерью?
- Ну, она же и есть твоя мать, разве нет?
- Думаю, так. Но звучит как-то странно. - Он огляделся по сторонам и встревоженно добавил: - Нам стоит уйти под деревья. Я начинаю обгорать.
- Я тоже заметил, особенно отметинами.
Вся моя кожа сделалась чувствительнее к свету, но образовавшиеся пятна заметно жгло даже после столь краткого пребывания на солнце. Мальчик-солдат медленно зашагал по тропинке вслед за Оликеей, и Ликари вприпрыжку двинулся рядом.
- А как обычно называют Оликею, когда говорят с тобой?
- Оликея.
- И даже ты не зовешь ее матерью?
Мой вопрос, похоже, его озадачил.
- "Мать" - это что, а не кто, - ответил он через некоторое время.
- Ясно, - проговорил мальчик-солдат, и мне показалось, что я тоже понял.
Ветер все нарастал, обрушиваясь на нас сверху. Мальчик-солдат оглянулся назад, туда, откуда мы пришли. Вершины гор над пещерой, из которой мы вышли, уже укрывали снежные шапки. Его вдруг кольнула вина.
- Ты, должно быть, замерз. Мне стоило отправить тебя с Оликеей.
- Зима идет. Зимой всегда холодно. Ветер будет не такой резкий, когда мы войдем под деревья.
- Тогда давай поспешим, - предложил мальчик-солдат.
Пронзительный ветер жалил его обнаженную кожу почти так же, как свет. Ликари мог рассуждать о том, что зимой всегда холодно, но он не видел причин мерзнуть без особой необходимости.
Даже когда мы оказались под укрытием деревьев, он все равно не согрелся, и я вдруг усомнился в разумности его решения. От прежней жизни у него сохранилось только одеяло. Ликари тащил их скудные пожитки: мех для воды, кремень с огнивом, нож и еще несколько мелочей в поясной сумке. Но сам он не владел ничем, словно новорожденный младенец. Я вспомнил, что они выбросили мою поношенную одежду, и пожалел о своем жалком имуществе, словно о растраченном попусту сокровище. Нас терзали голод и холод, дотягиваясь когтями даже до моего сознания. О чем он думал? Почему не пошел с Оликеей? Сейчас мы бы уже согрелись и поели. Ликари, похоже, не разделял моих сомнений, а терпеливо, как собака, брел за мальчиком-солдатом.
Этот лес отличался от того, что рос по другую сторону гор. Он был более зеленым и пышным, в основном хвойным, и в мшистой тени густо разрастались папоротники. Я оказался неожиданно рад царящему здесь полумраку. Черничные кустики дразнили меня запоздалой листвой. И пахло здесь иначе, сыростью и зеленью, куда сильнее, чем по ту сторону гор. А еще здесь заметнее были человеческие следы. Дорожка, по которой мы шли, была хорошо утоптана, время от времени от нее ответвлялись узкие тропки, словно притоки, вливающиеся в крупную реку. На деревьях резвились жирные серые белки. Одна замерла посреди ствола и принялась нас бранить, размахивая хвостом и громко возмущаясь нашим появлением в лесу. Будь у нас моя праща, вскоре мы наслаждались бы жарким из белки. Видимо, краешек этой мысли коснулся мальчика-солдата, поскольку он замешкался и едва не полез рукой в несуществующий карман. Затем он потряс головой и двинулся дальше. У него было на уме что-то другое. Но что могло действовать на него сильнее, чем потребность в пище? Я знал, что он голоден. Это терзало его, как прежде меня. Но сейчас его тянуло вперед что-то другое. Я попытался выяснить что, но он закрыл от меня свои мысли.
Мы шли уже около часа, когда мальчик-солдат вдруг замер, оглядываясь, точно гончая в поисках потерянного следа. Тропинки здесь не было, но, заметив несколько крупных деревьев, он коротко сам себе кивнул и свернул вбок. Ликари посмотрел на утоптанную дорожку, уводящую к его родной деревне, тихонько вздохнул и последовал за ним.
Мальчик-солдат двигался не слишком уверенно и часто останавливался, а однажды мы даже вернулись по своим следам, а затем пошли немного в другом направлении. Когда мы выбрались к быстрому ручью, преградившему нам путь, он улыбнулся. Оба наклонились и напились ледяной воды.
- Куда мы идем? - спросил Ликари, утерев губы тыльной стороной кисти.
- В прежний дом Лисаны, - к моему удивлению, ответил ему мальчик-солдат. - Мне трудно отыскать дорогу - с тех пор, как она здесь жила, многое изменилось. Молодые побеги превратились в могучие деревья, старые тропинки заросли мхом и папоротниками, а люди протоптали новые. Это сбивает меня с толку.
- Старой великой? Лисаны? Она теперь дерево?
- Но она не всегда была деревом. Много лет назад она жила неподалеку отсюда. Она рассказала мне о своем доме. Лисана вообще много со мной разговаривала в давних видениях. А потом стала моей наставницей.
И любовницей, мог бы добавить он, но не стал.
- Ты думаешь, ее дом все еще стоит здесь, после стольких лет?
- Может, и нет. Посмотрим.
Я попробовал подобраться к мыслям мальчика-солдата поближе. Не знаю, почувствовал ли он меня. Я пытался вести себя тихо и неприметно, словно ребенок, заглядывающий через отцовское плечо в недописанное письмо.
Он сохранил воспоминания Лисаны и сверялся с ними, как с картой. Тропа к ее дому огибала холм и дальше проходила между двумя огромными деревьями. Сохранилось из них только одно, от второго остался пень, похожий на торчащий из земли гнилой зуб. Мальчик-солдат прошел между ними и остановился в задумчивости. Дальше вверх по склону, решил он, поскольку помнил, как она любовалась живописным видом на долину.
Она покинула деревню, став великой. Там обитало слишком много несбывшихся надежд. Ее возлюбленный не пожелал стать кормильцем великой и жить в тени ее могущества. А она не хотела видеть, как мимо ее двери будут каждый день носиться его дети. Она так и не выбрала себе кормильца. О ней заботились жители деревни - весь ее клан гордился тем, что вырастил великую. Их стараниями она ни в чем не нуждалась. Еда, украшения, спальные меха, убаюкивающая музыка по вечерам, способствующие размышлениям благовония - ей стоило лишь пожелать чего-то, и она это получала. В ответ она верно служила своему народу.
У нее было все, кроме простой жизни, о которой она некогда мечтала. Все, кроме мужчины, отвернувшегося от нее, когда ее коснулась и наполнила магическая сила.
Я вдруг невероятно ей посочувствовал. Я считал, что у меня нет с ней ничего общего, но, заглянув через мысли мальчика-солдата в ее воспоминания, обнаружил, насколько похожи наши судьбы.
Ее дом возвели из прочных кедровых стволов. Крыши подобных строений обычно резко заострялись к середине, а их края почти касались земли. Крыли их бревнами, а щели конопатили мхом, и с течением лет на них разрастались папоротники и грибы. Она поощряла их рост. Ее дом был живым, самим воплощением леса, дающего ей силу. Это казалось закономерным.
Он дважды прошел мимо. Я заметил дом первым и теребил его сознание, пока он наконец не обернулся. Он искал строение, каким она его помнила, просторным, но укромным, с ведущей к нему протоптанной тропинкой. Но все это давно исчезло. Я угадал его остатки в заросшем буйной зеленью холме.