Он с отвратительным любопытством поглощал меня глазами, ища между тем за спиной темными, худыми пальцами руку молодой женщины; но та вовсе не желала подобной ласки и отступила немного назад.
- Теперь, душа моя, сочтем денежки. Где они? В бумажнике, что ли? Или… или… что там есть?
- Деньги здесь, - ответила она, небрежно показывая на мою шкатулку, которая стояла на столе в кожаном чехле.
- О! Надо поглядеть… надо сосчитать… посмотрим, что тут, - говорил он, расстегивая ремни дрожащими пальцами. - Надо пересчитать и осмотреть их, - повторил он. - У меня есть карандаш и записная книжка, но… но… где же ключ? Погляди только, какой проклятый замок! Черт возьми! Что ж это такое? Где ключ?
Он стоял перед графиней, топчась на месте и протянув к ней трясущиеся руки.
- У меня его нет, не надейтесь. Проверьте карманы, - сказала та.
Пальцы негодяя вмиг очутились в моих карманах: он вынул все, что в них было, и среди прочего несколько ключей.
Я находился буквально в таком же положении, как во время путешествия с маркизом. А этот мерзавец собирался ограбить меня. В роли графини я еще не был уверен, так как в сравнении с мужчинами женщины лучше умеют маскировать свои действия. Возможно, возвращение графа и в самом деле было для нее неожиданностью. Однако с каждой минутой туман расходился, и вскоре мне было суждено со всей полнотой уяснить ужас моего положения.
Глаза оставались открытыми, сколько я ни прилагал усилий сомкнуть веки. Тем не менее известный факт, что даже при неподвижных зрачках поле зрения остается достаточно обширным. Находясь в одном конце комнаты, я наблюдал ее полностью, за исключением очень небольшого пространства, которое я улавливал боковым зрением. Таким образом, из происходившего в комнате от меня ничто не укрылось.
Старый граф отыскал нужный ключ. Кожаный футляр был снят, шкатулка отперта. Он принялся выкладывать на стол ее содержимое.
- Свертки в сто луидоров. Один, два, три. Живей! Отмечай тысячу луидоров. Один, два… да, верно. Отмечай! Еще тысяча луидоров.
И так далее, пока все золото не было сочтено. Начался разбор ассигнаций.
- Десять тысяч франков. Отмечай! Еще десять тысяч франков. Занесено? Десять тысяч еще. Отметила? Слишком крупные бумаги; чертовски трудно будет их сбыть. Запри дверь на запор. Планар захлебнется от жадности, если узнает, сколько тут на самом деле. Почему ты не заставила его разменять купюры помельче? Теперь-то чего уж… Отмечай… еще десять тысяч франков… еще…
В моем присутствии он пересчитал все мои деньги, и все происходящее воспринималось с болезненной отчетливостью. Я видел, слышал, но двинуться не мог.
Старый граф укладывал обратно шкатулку, пересчитывая каждую бумажку, каждый сверток еще раз, пока не подвел итога всей сумме. Тогда он запер шкатулку на ключ, аккуратно надел на нее кожаный чехол, открыл шкафчик в панельной обивке стены и, поставив в него все сокровища, запер замок на ключ. Едва покончив с этим, он принялся жаловаться на промедление Планара и проклинать его: отодвинул запор на двери и просунул голову в темную комнату, прислушиваясь. Все было тихо, и он снова возвратился на прежнее место. Очевидно, старика била лихорадка ожидания.
- Тут отложено десять тысяч франков для Планара, - сказал он, касаясь бокового кармана своего сюртука.
- Будет ли он доволен этим? - заметила графиня.
- Еще бы… будь он проклят! - выкрикнул граф. - Разве он совершенно потерял совесть? Я поклянусь, что это половина добычи.
Оба подошли к моему креслу и с беспокойством оглядели меня. Старый граф вновь заворчал на Планара и сверил свои часы с каминными. Жена казалась менее нетерпелива; она уже смотрела не на меня, а куда-то в сторону: ее профиль, обращенный ко мне, потерял изрядную часть прелести и теперь резко выдавался углами, точно у колдуньи. Последняя надежда таяла по мере того, как я наблюдал это поблекшее лицо, с которого упала маска. Было несомненно, что свой грабеж эти люди намерены завершить убийством. Почему они не умерщвляли меня сейчас же? С какой целью они откладывали преступление, должное обеспечить их безопасность?
Даже самому себе я не в состоянии дать полного отчета в невыразимых муках, которые тогда вынес. Словно кошмарный сон; адская опасность не оказывает никакого воздействия на оцепеневшее в каталептической пытке тело. Причины моего припадка не вызывали ни малейшего сомнения теперь.
В терзаниях, которые я не мог обнаружить ни малейшим движением, я вдруг увидел, как дверь в комнату, где стоял гроб, медленно открывается, и в нее входит маркиз д’Армонвиль.
Глава двадцать пятая
ОТЧАЯНИЕ
Вспыхнувшая в моем сердце надежда была столь сильной и вместе с тем до того зыбкой, что уже сама по себе была пыткой. Последовавший за тем разговор вверг меня в пучину отчаяния.
- Слава Богу, вот наконец и вы, Планар! - воскликнул граф, взяв вошедшего за руку и подводя к моему креслу. - Осмотрите его. Пока, кажется, все нормально. Вам подержать свечу?
Мой приятель д’Армонвиль, или Планар, кто бы он там ни был, наклонился ко мне, снял перчатки и сунул их в карман.
- Поднесите свет поближе, - сказал он, пристально всматриваясь мне в лицо.
Он коснулся моего лба, провел по нему рукой и некоторое время смотрел прямо в глаза.
- Ну, доктор, как он? - шепотом спросил граф.
- Сколько вы ему дали? - повернулся к нему маркиз, внезапно превратившийся в доктора.
- Семьдесят капель, - сказала графиня.
- В горячем кофе?
- Шестьдесят в горячем кофе и десять в ликере.
Ее спокойный голос, казалось, слегка дрогнул. Нужно долго шагать по стезе преступлений, чтобы вполне изгладить волнение, которое и тогда сохраняется, когда все хорошее в душе умерло.
Доктор осматривал меня хладнокровно, как будто труп, предназначенный для анатомических опытов во время лекции.
С минуту он смотрел мне в глаза, потом взял руку и проверил пульс.
- Не бьется, - пробормотал он себе под нос. Приложил маленькое зеркальце к моим губам и отвернулся, чтобы его дыхание не имело действия на чуткую поверхность. - Да, - повторил он едва слышно.
Расстегнув на мне рубашку, он приложил стетоскоп, переставил его с места на место, словно пытаясь уловить отдаленный звук; затем поднял голову и так же тихо, как раньше, пробормотал:
- Не обнаруживается ни малейшего движения легких. Семьдесят капель, даже если предположить, что десять пропали, должны действовать на него в течение шести с половиной часов. Этого будет достаточно. Для опыта в карете я дал ему тридцать капель, и его мозг оказался в высшей степени восприимчив. Если он погибнет, рухнет весь план. Вы уверены, что не дали ему больше семидесяти?
- Уверена.
- Если он умрет вследствие приема, процесс испарения будет остановлен, и постороннее вещество, отчасти ядовитое, останется в желудке. Для полной надежности можно прибегнуть к насосу.
- Милая Евгения, будь откровенна, прошу тебя, - уговаривал граф, - ты ничего не напутала?
- Не сомневайтесь.
- Определите точно, как давно началось действие. Я приказывал вам заметить время.
- Я заметила: минутная стрелка была вот тут, под кончиком ноги купидона.
- Так… оцепенение продлится, вероятно, около семи часов. Когда он очнется, процесс испарения завершится, и ни одной частицы лекарства не останется в желудке.
По крайней мере, они не имели намерения умерщвлять меня, и это отчасти успокаивало. Кто не испытывал ужаса приближающейся смерти, тому не понять стремительность ощущений, когда мозг работает, жизненные инстинкты живут во всей силе, но ничто не может предотвратить чудовищное предопределение.
Подоплека нежной заботливости о моем здоровье выглядела очень странно, однако я еще ничего не подозревал в тот момент.
- Вы покидаете Францию, полагаю? - спросил разжалованный негодяй, называвший себя маркизом.
- Непременно. Завтра же, - ответил граф.
- И куда направляетесь?
- Этого я еще не решил, - быстро проговорил граф.
- Не доверяете другу!
- Нет, но пока я и сам не знаю. Дело оказалось невыгодным.
- Об этом мы поговорим попозже.
- Не пора ли положить его, вы не думаете? - спросил граф, указывая рукой на меня.
- Да, нужно поторопиться. Здесь его ночная рубашка и колпак. У вас все готово?
- Все, давайте приступим.
- Ну, мадемуазель, - обратился доктор к Евгении, отвесив ей легкий полупоклон, - вам пора удалиться.
Она прошла в комнату, где я выпил чашку предательского кофе, и больше я не видел ее.
Граф со свечою в руке скрылся в двери, которая находилась в глубине комнаты, и возвратился с полотняным свертком. Сначала он запер на запор одну дверь, потом другую.
Оба злоумышленника принялись раздевать меня. На это не потребовалось и минуты. Наряд, который доктор назвал моей ночной рубашкой, оказался длинной холщовой накидкой с рукавами, ниспадавшими до колен. На голову мне надели нечто, очень похожее на женский чепец, и завязали его под моим подбородком.
Теперь, подумал я, меня, вероятно, уложат в постель приходить в чувство, а тем временем негодяи скроются с добычей от преследования. Такая мысль сама по себе была подобна надежде, но вскоре стало ясно, что умысел у моих знакомцев был совсем иной.
Граф и Планар вместе ушли в соседнюю комнату; с тихим разговором до меня доносилось шарканье ног. Неожиданно раздался протяжный треск: на мгновение он затих, снова раздался, затих, сменившись глухим грохотом. Граф и доктор показались в дверях спиною ко мне. Они тащили по полу какой-то предмет, производивший унылый гул вместе с треском, однако разглядеть, что это было, я не мог за их спинами, пока предмет не очутился возле меня, и тут, Господи! я разглядел его во всех подробностях. Это был гроб, который находился в соседней комнате. Он стоял на полу и одним концом упирался в кресло, в котором я сидел.
Планар снял крышку, и гроб оказался пуст.
Глава двадцать шестая
КАТАСТРОФА
- Лошадей мы переменим по дороге, - заметил Планар. - Дайте слугам пару луидоров; необходимо, чтобы все было закончено к трем часам ночи. Теперь принимайтесь; я подниму его под мышки, а вы хорошенько затяните ноги саваном.
Не прошло и минуты, как и, поддерживаемый Планаром, стоял в изголовье гроба. Когда все формальности в одежде были соблюдены, и я лежал во всю длину, тот, кого звали Планаром, вытянул мне руки по бокам и аккуратно поправил оборки на груди и складки савана. Отойдя от гроба, он внимательно осмотрел меня и, по-видимому, остался доволен.
Граф, по природе человек педантичный, собрал мое платье и запер, как я слышал впоследствии, в одном из трех потайных шкафчиков, замаскированных в деревянной обивке стен.
Только теперь мне стал ясен их чудовищный план. Гроб был приготовлен для меня, и похороны неведомого де Сент-Амана были лишь поводом, чтобы сбить с толку полицию. Я сам купил место на кладбище Пер-Лашез, подписался и назначил похороны несуществующего мертвеца, роль которого должен был сам же сыграть! С медной табличкой, на которой будет написано чужое имя, под многометровым слоем глины, которой забросают гроб, я очнусь от каталептического сна затем, чтобы умереть самым жутким из всех родов смерти, какие способен измыслить человеческий мозг.
Если бы по прошествии времени гроб был бы извлечен, никакая химическая экспертиза не обнаружила бы в теле следов яда; самый тщательный осмотр не заметил бы ни малейших признаков насилия.
Не сам ли я сделал все возможное, стараясь сбить с толку преследование? Даже в немногих письмах на родину я написал друзьям, чтобы они не ждали от меня известий раньше трех недель по крайней мере.
Смерть захватила меня врасплох, и не было от нее спасения. Не стану пытаться описывать разнообразные картины ужасов, представшие моему воображению. Просто изложу все, что случилось потом, со всеми подробностями, которые точно стальным резцом врезались в мою память.
- Могильщики уже собрались в передней, - сказал граф.
- Никто не должен входить, пока все не закончено, - возразил Планар. - Потрудитесь взяться за нижний конец, я возьму другой.
Я недолго оставался в неведении относительно того, что мне предстояло. В одно мгновение крышка гроба скользнула в нескольких дюймах от моего лица, загородила свет, заглушила звуки, доходившие глухо снаружи.
Отчетливо раздалось поскрипывание отвертки и хруст винтов, входящих в толстые доски. Приговор, произнесенный громовым голосом, бледнел перед этими простыми и жуткими звуками.
Остальное я вынужден передавать так, как мне рассказывали это впоследствии, ибо, лежа в гробу, я был лишен возможности полагаться на зрение и слух - единственные чувства, остававшиеся доступными.
Завинтив крышку гроба, граф и его сообщник начали прибирать комнату и передвинули мое ложе параллельно направлению половиц. Граф особенно заботился, чтобы нигде не было заметно признаков спешки или беспорядка, что могло бы возбудить подозрения и привести к неприятным последствиям.
Когда все было исполнено, Планар объявил, что идет в переднюю звать носильщиков, чтобы те перенесли гроб на дроги. Граф надел свои черные перчатки и взял в руку белый платок. Он имел вид скорбящего родственника, когда стоял у изголовья гроба, ожидая прибытия могильщиков. Послышались торопливые шаги.
Первым в дверях показался Планар, вернувшийся через комнату, из которой вынесли гроб. В обращении его была какая-то перемена; он казался взволнованным.
- Очень сожалею, граф, - начал он, переступая порог, - что вынужден сообщить вам о задержке, крайне неприятной в такую минуту. Позвольте представить вам месье Карманьяка, инспектора полиции, который прибыл сюда вследствие извещения, что большая партия английских товаров провезена контрабандой через границу и скрыта у вас в доме. Я решился уверить его, основываясь на собственном убеждении, что подобное известие - ложь и вы с полной готовностью предоставите ему возможность осмотреть все комнаты и шкафы в доме.
- Без сомнения! - воскликнул граф твердым голосом, но с очень бледным лицом. - Благодарю вас, мой друг, что вы не усомнились в моем образе действий. Я предоставлю в распоряжение месье инспектора весь замок, как только он объяснит мне, какую именно контрабанду он собирается задержать.
- Простите меня, граф, - суховато возразил Карманьяк, - но я не имею права открывать вам этого. Мне поручено произвести обыск, в чем вы можете удостовериться, взглянув на этот приказ.
- Могу ли я надеяться, - вмешался Планар, - что вы позволите графу сопровождать тело его родственника, которое, как видите, находится здесь, - он указал на медную дощечку с именем, прибитую к крышке гроба. - У подъезда стоят дроги, готовые отвезти его на кладбище Пер-Лашез.
- Этого я, к сожалению, позволить не могу. Мне дано очень точное предписание. Надеюсь, задержка будет непродолжительна. Вы не должны предполагать ни на минуту, будто я подозреваю вас, уважаемый граф, однако долг свой я обязан исполнить так, словно питаю к вам недоверие. Когда мне приказывают произвести обыск, я повинуюсь. Иногда случается, что вещи бывают запрятаны в престранных местах. Разве могу я знать, например, что заключается в этом гробу?
- Тело моего родственника Пьера де Сент-Амана, - надменно произнес граф.
- О! Так вы, стало быть, видели его?
- Видел? Конечно, очень часто!
Граф очевидно приходил в волнение.
- Я хочу сказать, видели ли вы тело?
Граф украдкой взглянул на Планара.
- Н-нет, месье… то есть, я видел его, но лишь мгновение.
Он снова покосился в сторону Планара.
- Достаточное, полагаю, чтобы узнать его? - настаивал Карманьяк.
- Разумеется… как мне не узнать Пьера де Сент-Амана? В детстве мы были так близки!
- Предметы незаконной торговли, которые я отыскиваю, - продолжал Карманьяк, - уместились бы в очень тесном пространстве. Контрабандисты бывают очень изобретательны… Позвольте приподнять крышку гроба.
- Извините, инспектор, - надменно ответил граф, подходя к гробу и положив на него ладонь, - я не могу допустить такого оскорбления… святотатства!
- Что же святотатственного в том, что мы приподнимем на минуту крышку? Вы можете присутствовать при этом. Если все окажется в порядке, вы еще раз увидите своего любимого родственника.
- Я не могу этого допустить, инспектор.
- У меня приказ, который я не могу не исполнить.
- Даю вам слово чести, что в гробу, кроме тела, нет ничего. Кстати, и отвертка сломалась, когда ввинчивали последний винт.
- Дорогой граф, вам не известна хитрость контрабандистов, которые нанимаются в услужение в приличные дома. Сюда, Филипп, снимай крышку с этого гроба!
Граф не унимался и продолжал протестовать, когда Филипп (плешивый мужчина с чумазым лицом, по виду похожий на кузнеца) поставил на пол кожаную сумку с инструментами, осмотрел гроб, ногтем ощупал головки винтов и, выбрав из своей сумки подходящую отвертку, в несколько быстрых поворотов вытащил винты и снял крышку. Я снова увидел свет, который считал потерянным навеки; тем не менее зрачки мои оставались неподвижны. Надо мной склонилось нахмуренное лицо Карманьяка. Казалось, он не узнает меня. Из-за его спины выглядывали посеревшие от страха граф и фальшивый маркиз; рядом находилось много других незнакомых лиц.
- Вижу, вижу, - промолвил Карманьяк, отходя от меня. - Тут нет ничего такого.
- Будьте добры, прикажите вашим людям снова завинтить крышку, - заговорил граф, ободрившись. - Право… право… нельзя дольше задерживать похоронное шествие.
- Вы сейчас же отправитесь, граф де Сент-Алир, - ответил Карманьяк, - а что касается гроба, то я немедленно распоряжусь.
В дверях появились трое жандармов; трое таких же дюжих и бесстрастных представителей власти уже находились в комнате. Неприятное волнение овладело графом: он не мог скрыть бившей его крупной дрожи.
- Так как месье Карманьяк еще затрудняется разрешить мне сопровождать тело моего родственника, то я попрошу вас, Планар, заменить меня.
- Одну минуту, - вмешался неисправимый Карманьяк, - прежде я попрошу вас дать мне ключи к этому шкафу.
Он указал на шкаф в стене, куда было положено мое платье.
- Я… я с большим удовольствием, - пробормотал граф, - но, изволите видеть, его не открывали лет сто. Я прикажу кому-нибудь из слуг отыскать ключ.
- Если его нет у вас, искать не стоит. Филипп, попробуй отмычку.
Приказание было исполнено.
- Это что за одежда? - поинтересовался Карманьяк, разворачивая мое платье, спрятанное в шкаф за полчаса до этого.
- Мне неизвестно, что находится в этом шкафу. Негодяй по имени Лабаль, которого я прогнал больше года назад, имел ключи. Вероятно, это его гардеробная.