Он замолчал, и его взгляд опять скользнул мимо Ребекки в темноту. На этот раз девушке опять послышался тихий звук. И лорд Байрон улыбнулся, словно тоже услышал его.
- Да, - кивнул он, по-прежнему смотря сквозь Ребекку. - Так тому и быть. Вы совершенно правы. Слушайте же и попытайтесь понять.
Он сложил руки на груди.
- Это произошло в Греции, - начал он. - Я тогда приехал туда в первый раз. Восток всегда занимал мое воображение. Но мог ли я предположить что-либо, хотя бы отдаленно напоминающее правду. - Улыбка сошла с его лица, и оно вновь приобрело отсутствующее, вялое выражение. - Ведь я верил, что суровый РОК, подстерегающий меня, был предназначен мне с самого рождения. Моя мать рассказывала мне о проклятии, висящем над родом Байронов. Она ненавидела и любила Байронов за то, что отец сделал с ней. Он очаровал, ее, женился на ней, а затем лишил ее состояния - он тоже был своего рода вампиром, а следовательно, как я полагаю, хотя никогда не видел его, он был моим истинным отцом. Оставшись в нищете, моя мать часто говорила мне об унаследованной крови Байронов, текущей в моих жилах. "Каждый последующий лорд Байрон, - твердила она, - был порочнее предыдущего". Она рассказала мне о человеке, от которого я унаследовал свою фамилию. Он убил своего соседа. Он жил в полуразвалившемся аббатстве и мучил тараканов. Я смеялся над этим, приводя мать в ярость. Я поклялся, что когда стану лордом Байроном, то найду своему титулу достойное применение.
- Так и случилось. - Из уст Ребекки эти слова прозвучали не столько вопросом, сколько утверждением.
- Да, - кивнул лорд Байрон, - На самом деле, боюсь, я вырос довольно распутным. Видите ли, я любил аббатство, романтический дух которого приводил меня в дрожь, поскольку, в конце концов, в те времена я еще не был таким мрачным мизантропом и склонен был объяснять свои страхи следствием обильных возлияний. Как-то раз мы откопали череп какого-то бедного монаха и превратили его в сосуд для вина; я председательствовал, облаченный в аббатские одежды, - таким образом мы и несколько деревенских девиц изображали жизнь древнего монастыря. Но даже кощунственные забавы не вечны. Я пресытился и заскучал, мое сердце заныло от тоски - от этого самого страшного проклятия. Меня потянуло в дорогу. Для высокородных и, как я, погрязших в грехе людей было вполне естественным занятием объехать континент, который, с точки зрения англичан, был наиболее подходящим местом для молодежи, чтобы преуспеть на стезе порока. Я жаждал новых удовольствий, новых ощущений, всего того, для чего Англия была слишком мала, и того, что было столь доступно за границей. Итак, я решил отправиться в путь. Я с радостью наблюдал, как белые скалы Англии исчезают вдали.
Со мной был мой друг Хобхауз. Вместе мы изъездили Португалию, Испанию, затем отправились на Мальту и уже потом оказались в Греции. Когда мы подъезжали к ее берегам, пурпурной лентой обрамлявшим синеву моря, странное чувство влечения и страха перед ней овладело мной. Даже Хобхауз со своей морской болезнью прекратил блевать и уставился на эти скалы. Погода внезапно испортилась, и, когда я вступил на землю Греции, пошел дождь. Привица, куда мы прибыли, представляла собой унылое место. Сам по себе городишко был неприглядный и грязный, а все его жители, от порабощенных греков до их турецких хозяев, показались нам дикарями. И все же, несмотря на моросящий дождь, возбуждение не покинуло меня, поскольку я считал, проезжая по унылым улицам с их минаретами и башнями, что наша прежняя жизнь осталась далеко позади и мы стоим на пороге странного, неведомого мира. Мы покинули Запад и переступили границу Востока.
После двух дней, проведенных в Привице, мы были рады покинуть ее. В наши намерения входило повидаться с Али, албанским пашой, чья щедрость и жестокость завоевали ему славу одного из самых отъявленных негодяев Европы и чьи злодейства заставляли преклоняться даже самых кровожадных турков. Немногим англичанам удавалось проникнуть в Албанию, однако для нас соблазн посетить такую опасную и поэтическую страну был сильнее любых доводов рассудка. Янина, столица владений Али, лежала к северу, за горами. Перед нашим отъездом нас предупредили о "клефти" - греческих разбойниках, обитавших в горах, поэтому помимо слуги и проводника нас сопровождали шестеро албанцев, вооруженных ружьями и саблями. Вы легко можете представить себе, в каком романтическом настроении мы отправились.
Скоро все следы обитания человека остались позади нас. Но, как мы впоследствии поняли, в Греции это было вполне естественно: мы могли ехать три или даже четыре дня и не встретить на пути ни одной деревушки, чтобы найти еды для себя и накормить лошадей, - таково было тогда незавидное положение Греции. Но отсутствие людей было с лихвой возмещено величием пейзажей, представавших перед нашим взором, когда мы переваливали через горы. Даже Хобхауз, который был чувствителен к таким вещам, как продавец из табачной лавки, иногда останавливал лошадь, чтобы насладиться вершинами Сули и Томароса, которые стояли полускрытые туманом и одетые снегом, отражая пурпурные лучи солнца, и с которых доносились до нас клекот орлов и иногда вой волков.
Когда однажды вечером над нами стала собираться гроза, я сказал Хобхаузу о своих опасениях, что мы можем заблудиться. Он кивнул и огляделся вокруг. Дорога сужалась под отвесными скалами - вот уже три часа, как мы не встретили ни одного человека. Хобхауз пришпорил свою лошадь и подъехал к проводнику. Я слышал, как он спросил его, где мы собираемся заночевать. Проводник заверил нас, что бояться нечего. Тогда я показал на тучи, нависшие над вершинами, и прокричал, что мы боимся промокнуть до нитки и поэтому нам в первую очередь нужно найти какое-либо убежище. Проводник пожал плечами и опять пробормотал, что все в порядке. Мы, конечно, сразу послали троих албанцев вперед, в то время как другие отстали, чтобы прикрывать нам тыл. Флетчер, слуга, бормотал про себя молитвы.
С первыми каплями дождя мы услышали звук выстрела. Хобхауз закричал на проводника, вопрошая его, какого дьявола здесь происходит. Проводник пробормотал что-то невразумительное, дрожа всем телом. Тогда Хобхауз достал свой пистолет. Мы оба пришпорили лошадей и погнали их в ущелье. Обогнув острый выступ скалы, мы узрели троих наших албанцев, бледных как мел, вопящих друг на друга и нервно ерзавших в семах. Один из них все еще держал ружье (не было сомнений, что это именно он стрелял). "В чем дело? - спросил я. - На нас напали?" Албанец молча показал куда-то. Я и Хобхауз посмотрели в ту сторону и увидели могилу в тени утеса. Сучковатый кол был вбит в нее, а на нем висела окровавленная голова. Черты лица ее были очень бледны, но в то же время не были тронуты тлением.
Мы с Хобхаузом спешились.
- Невероятно, - сказал Хобхауз, уставясь на голову, как на археологическую редкость. - Это какое-то крестьянское суеверие, я полагаю. Интересно, что бы это могло значить?
Я содрогнулся и закутался плотнее в свой плащ. Уже темнело, и дождь усиливался.
Хобхауз, чья вера в сверхъестественное начиналась и кончалась за кружкой пунша, все не мог оторвать глаз от проклятой головы. Я тронул его за плечо.
- Пойдем, - позвал я, - надо убираться. Позади нас албанцы кричали на проводника.
- Он надул вас, - поведали они нам. - Это не та дорога. Она ведет в Ахерон!
Я кинул взгляд на Хобхауза. Он повел бровями. Нам обоим было знакомо это название. По древнему поверью, Ахерон был рекой, по которой проклятые души плыли в ад. Если именно он лежал перед нами, то это значило, что мы намного отклонились от дороги, ведущей на Янину.
- Это правда? - спросил я проводника,
- Нет, нет, - уверил он. Я обернулся к албанцам.
- С чего вы взяли, что мы едем к Ахерону? Один из них показал на кол и произнес одно лишь слово, которое было мне незнакомо:
- Vardoulacha.
Лорд Байрон прервал рассказ. Он медленно повторил слово по слогам:
- Vardoulacha. Ребекка вздрогнула.
- Что это значит?
Лорд Байрон улыбнулся.
- Как вы догадались, я задал охраннику тот же самый вопрос. Но он настолько обезумел от страха, что толку от него было мало. Он все повторял это слово: "Vardoulacha… Vardoulacha… Vardoulacha". И вдруг, крикнув мне: "Господи, мы должны поворачивать назад!", он посмотрел на своих помощников и погнал лошадь вверх по дороге в обратную сторону.
- Что, черт возьми, с ними происходит? - спросил Хобхауз, наблюдая, как два албанца последовали за своим товарищем. - Мне казалось, что эта чернь намного храбрее.
Где-то вдали прогремел гром, и над неровным силуэтом горы Сули показался первый зигзаг молнии. Флетчер начал ныть.
- Проклятие, - промолвил я. - Почему мы, как все нормальные путешественники, не поехали в Рим?! Я развернул коня.
- Ты, - сказал я, указывая на проводника, - ни шагу отсюда.
Хобхауз уже скакал назад по дороге. Я присоединился к нему. Каких-то десять минут мы ехали под дождем. Черные тучи нависли над нами, отчего вдруг сделалось темно, как ночью.
- Байрон, - прокричал Хобхауз, - где эти трое?
- Какие трое?
- Ну те три головореза, куда они подевались, ты их видишь?
Я напряженно всматривался сквозь плотную стену дождя, но все, что я смог разглядеть, были только уши моей лошади.
- Черт бы их всех побрал, - пробурчал Хобхауз, вытирая свой нос. - Эх, добраться бы мне до этих парней, я бы с ними поговорил… - Он взглянул на меня. - Только бы нам выбраться отсюда…
В это мгновение моя лошадь подалась назад и встала на дыбы, дрожа от страха. Молния осветила дорогу, и я крикнул:
- Погляди туда!
Мы не спеша подъехали к трем лежащим на земле телам. У всех троих были перерезаны глотки, но больше мы ничего не могли разглядеть. Я взял горсть земли с ближайшей скалы и бросил ее на мертвецов. Мы молча наблюдали, как потоки воды смыли эту землю.
Вдалеке, приглушенный шумом ливня, раздался глухой крик. Какой-то миг мы еще слышали его, затем он затих. Мы погнали лошадей вперед, и я чуть было не наехал на четвертый труп, а вскоре мы обнаружили и двух других охранников. Горло у того и у другого также оказалось вспорото. Я спешился и склонился над одним из них, чтобы исследовать рану. Густая багряная кровь осталась на моих пальцах. Я обернулся к Хобхаузу.
- Они, похоже, все еще поблизости, - сказал он, осматриваясь по сторонам, - где-то здесь.
Мы прислушались. Но единственное, что мы смогли услышать, был шум дождя.
- Ну и дела, - промолвил Хобхауз.
- Да, - согласился я.
Мы вернулись к тому месту, где оставили Флетчера и проводника. Проводника, разумеется, не было, Флетчер же яростно молился своему Богу. Мы с Хобхаузом, будучи уже вполне уверены во враждебности Всевышнего по отношению к нам, решили, что ничего не остается, кроме как продолжить путь в надежде найти укрытие раньше, чем кинжал разбойника настигнет нас. Мы направились к Ахерону. Молния сверкала позолотой в потоках ливня, который небесным проклятием обрушивался на нас. Один раз нам показалось, что впереди мелькнула шапка пастуха, но, подъехав поближе, мы увидели, что это всего лишь турецкое надгробие с высеченным на нем греческим словом, что значит "Свобода".
- Спасибо, что нам еще обрезания не сделали, - прокричал я Хобхаузу.
- Да, уж, - кивнул он, - эта дьявольская страна так и кишит дикарями. И зачем я покинул Англию?!
Лорд Байрон остановил рассказ и улыбнулся своим воспоминаниям.
- Хобби всегда был горе-путешественником.
- Но о вас этого не скажешь, - заметила Ребекка.
- Вы правы. Какой толк стремиться в чужие страны и после жаловаться, что они не похожи на Риджент-парк?
- Но в ту ночь…
- О нет, - лорд Байрон покачал головой. - Может, вы и сочтете это странным, но опасности, какого бы рода они ни были, всегда вдохновляли и укрепляли мой дух. Нет на земле ничего страшнее тупой скуки. Но там, в горах, когда каждую минуту мы ожидали нападения разбойников, воистину мы испытали возбуждение, которое нелегко забыть.
- И все же вы забыли его?
- Да, - лорд Байрон нахмурился, - да, в конце концов оно ушло из моей памяти. Чувство страха осталось, но и оно потеряло свою прелесть, отступив перед скукой, и Хобхауз тоже не мог не чувствовать этого.
Чем дальше мы продвигались, тем сильнее мы это ощущали, страх становился почти физическим и подобно дождю орошал наши головы. Его эманация поглощала весь наш боевой дух. Флетчер снова начал бормотать свои молитвы.
Вдруг Хобхауз выпрямился в седле.
- Там, впереди, кто-то есть, - сказал он, указывая на пелену утихающей бури. - Видите?
Я посмотрел туда, но увидел лишь очертания фигур.
- Ты куда? - спросил Хобхауз, когда я пришпорил коня.
- Ну а что нам еще делать? - ответил я ему. Легким галопом я поскакал в дождь.
- Эй, там! - прокричал я. - Слышите меня? Нам нужна помощь! Эй!
Ответа не последовало, только вода шумела о камни. Я огляделся. Кто бы они ни были, те силуэты, но их и след простыл.
- Эй, - вновь позвал я, - пожалуйста, отзовитесь!
Я привстал в седле. Впереди что-то едва слышно прогромыхало и тут же опять затихло. Я заерзал, чувствуя, как страх парализует меня, проникая в каждую клетку моего тела.
Внезапно кто-то схватил мою лошадь за узду. Я посмотрел вниз, в смятении взявшись за ружье, но, прежде чем я смог высвободить его, человек, державший мою лошадь под уздцы, вскинул руки и прокричал греческое приветствие. Я тоже приветствовал его, опустился в седло и рассмеялся с облегчением. Незнакомец внимательно осматривал меня. Это был старик с седыми усами и хорошей осанкой. Он назвался Горгиу. К нам подъехал Хобхауз, и я рассказал старику, кто мы' такие и что с нами приключилось. Это, казалось, нисколько не удивило его, и, когда я закончил, он какое-то время хранил молчание. Ничего не говоря, он просвистел, и из-за скалы вышли двое. Это были сыновья Горгиу - Петро и Никое. Петро сразу же мне понравился: крупный закаленный человек с сильными руками и честным лицом. Никое, без сомнения, был намного младше его и выглядел хилым и болезненным на фоне своего брата. Он был с головой укутан в плащ, и лица его было почти не разглядеть.
Горгиу сказал, что они все трое работают пастухами, и мы поинтересовались, можно ли здесь поблизости укрыться от грозы. Он покачал головой. Тогда мы спросили, далеко ли до Ахерона. На это он ничего не ответил, только лицо его исказилось, и он придвинулся к Петро. Они начали торопливо шептать какие-то слова, из которых мне удалось уловить только то, что я уже слышал от нашею охранника: "Vardoulacha… Vardoulacha". Наконец Горгиу вновь обратился к нам. Из его объяснений стало ясно, что Ахерон - крайне опасное место. Они пришли в эти края по необходимости - из-за болезни Никоса. Но нам он советовал поскорее убираться отсюда. Мы спросили, есть ли поблизости какая-нибудь деревня. Горгиу покачал головой. Тогда мы спросили его, почему Ахерон считается таким опасным. Горгиу пожал плечами. Может, из-за разбойников, спрашивали мы, из-за бандитов? Нет, никаких бандитов здесь нет. Но чего тогда опасаться? Опасно и все тут, сказал Горгиу, снова пожимая плечами.
Тут в разговор вступил Флетчер.
- Мне не важно, опасно здесь или нет, - пропыхтел он, - лишь бы поскорее под крышу.
- Да, твой слуга - философ, - заметил Хобхауз, - и я абсолютно с ним согласен.
Мы сказали Горгиу, что мы бы хотели присоединиться к нему. Видя нашу решимость, он не стал возражать. Старик двинулся вперед по тропинке, но Петро, вместо того чтобы следовать за ним, потянулся к Никосу.
- Вы бы не могли взять его к себе на лошадь? - спросил он.
Я ответил, что с удовольствием, но стоило брату попытаться поднять Никоса, как тот подался назад.
- Ты болен, - сказал ему Петро, словно напоминая, и Никое в конце концов позволил посадить себя на лошадь.
Из глубины его капюшона на меня сверкнули темные, почти девичьи глаза. Он прильнул ко мне, и я спиной почувствовал его хрупкое и мягкое тело.
Тропа стала спускаться вниз. Вскоре рокот, который я слышал раньше, стал довольно громким, и Горгиу, тронув меня за руку, указал:
- Ахерон…
Я припустил лошадь. Древний каменный мост предстал моему взору. Прямо под ним бурлил и кипел поток, волнами падающий с обрыва где-то далеко внизу, а затем тихо пропадающий между двух утесов. Буря поутихла, и слабый свет пятном начал растекаться по небу, но его лучи не достигали черных вод Ахерона. Река была темна, темна как ночь.
- Говорят, что в старину, - заговорил Горгиу, стоя сбоку от меня, - здесь работал лодочник, отвозивший мертвых в ад.
Я пристально взглянул на старика.
- Что, прямо здесь?
Горгиу указал на ущелье.
- Вот отсюда он отплывал. - Он взглянул на меня. - Но теперь, разумеется, святая церковь хранит нас от злых духов.
Он поспешно отвернулся и пошел дальше. Я бросил последний взгляд на воды Ахерона и последовал за ним.
Почва под ногами становилась все более ровной. Скалы уступали место траве, и где-то впереди замаячили огоньки.
- Деревня? - спросил я у Горгиу.
Он кивнул. Но, как оказалось, нашим местом назначения была едва ли даже деревушка - просто несколько захудалых лачуг и крошечная гостиница. За гостиницей была видна развилка дороги.
- Янина, - сказал Петро, указывая на одно из ответвлений.
На дороге не было никакого указателя, но зато там торчал целый лес кольев, наподобие того, что один из наших охранников нашел в горах. Я объехал гостиницу, чтобы рассмотреть их поближе, но Никос, увидев колья, вцепился мне в руки.
- Нет, - прошептал он с отчаянием, - нет, не ходите туда.
Его мелодичный и мягкий, похожий на женский, голос очаровывал меня. Но прежде чем развернуть лошадь, я, к своему облегчению, успел заметить, что никаких зловещих украшений на кольях не было.
Комнаты в гостинице выглядели крайне убого, но после наших скитаний по горам и зрелища мрачного Ахерона я почувствовал себя словно в раю. Хобхауз, как обычно, ворчал, недовольный жесткой кроватью и рваным бельем, но не стал спорить со мной, когда я сказал, что это все же лучше, чем лежать в могиле, поэтому ужин застал нас в хорошем расположении духа. Поев, мы отправились на поиски Горгиу. Мы обнаружили его сидящим у очага и точившим свой нож. Длинное страшное лезвие сразу же напомнило мне о наших мертвых охранниках, лежащих в грязи. Но все же и Горгиу и Петро внушали мне симпатию своими строгостью и прямотой настоящих горцев. Тем не менее оба они явно нервничали. Они расположились у огня с кинжалами у пояса, и хотя между нами несомненно установились вполне доброжелательные отношения, взгляды их были все время прикованы к окнам. Я даже спросил их, куда это они смотрят. Горгиу промолчал, а Петро расхохотался и пробормотал что-то о турках. Но я не поверил ему - Петро был не из тех, кто мог бы испугаться каких-либо врагов. Но, с другой стороны, если не турков, то кого же еще можно было здесь бояться?