Трубку тотчас же подняли, словно звонка ждали. Осипов представился.
- Очень рад, - услышал он голос на другом конце провода, - как, вы приняли предложение?
- В общем - да, - осторожно ответил он.
- Отлично, - в голосе пока неизвестного Голованова сквозила явная радость, - словно камень с души…
И снова Осипов удивился. "Почему камень? Скорее следователь должен бы быть огорчен, ведь в данном случае налицо некомпетентность". Откровенно говоря, он ожидал, что этот Голованов возмутится или по меньшей мере расстроится.
- Приезжайте на Петровку, - сказал Голованов, - прямо сейчас. Пропуск я выпишу.
Странный следователь оказался очень высоким, под два метра, спортивного вида парнем. Отложной воротник модной олимпийки был выпущен поверх серого польского пиджака, на лацкане которого солидно поблескивал престижный значок "Мастер спорта СССР".
- За "Динамо" стукаю, - сообщил Голованов, поймав взгляд Ивана. - Волейбол…
Осипов кивнул.
- Меня Виталием Петровичем величают, - представился следователь, - можно просто Виталик. К чему церемонии? А о вас я наслышан. Читал неоднократно. Как же: "У опасной черты", "Волки и овцы", "За гранью совести". Клево. Искренний почитатель. - Голубенькие глазки волейболиста смотрели весело и доброжелательно, но проглядывала в них некая льдинка. Да и настороженность проступала на открытом загорелом лице.
- Садитесь, товарищ журналист, курите. Сам-то я не употребляю, но, когда другие курят, не возражаю. Даже люблю запах табака.
- Что это ты, Виталик, все "товарищ журналист"? - стараясь попасть ему в тон, усмехнулся Осипов. - Иван меня зовут, договорились?
- Отлично, - расплылся в улыбке Голованов, - взаимопонимание установлено. А это самое главное. Конечно, разговор предстоит несколько щекотливый, поэтому… - Он не договорил, подмигнул, достал из стола бутылку минеральной воды, два стакана, потом покосился на Осипова и извлек на свет плоскую стеклянную фляжку с янтарной жидкостью.
- Коньяк, - прокомментировал он, - казахский, но неплохой. Я знаю, вы, пишущая братия, любите это дело. - Он щелкнул себя пальцем по горлу. - Не обижайся. Шутка! Я тоже употребляю!
- А как же спорт?
- Одно другому не мешает, наоборот, полезно. Коньяк сосуды расширяет. Конечно, если понемножку.
Он налил в каждый стакан на два пальца.
- А не войдут? - Осипов кивнул на дверь.
- Не волнуйся, я закрыл на замок. Ну давай! За знакомство.
"Коньяк действительно неплох", - отметил Иван.
- А теперь по минералочке, - радостно предложил веселый следователь. - Вот и отлично.
Все больше удивляясь странному поведению этого человека, Осипов ждал продолжения, и оно последовало.
- Значит, ты согласился работать на вдовую генеральшу? - с наигранным равнодушием спросил Голованов, залпом выпив свою минералку.
- Да вроде бы, - неопределенно сказал Иван.
- Ну и молодец, - похвалил следователь. - Она тетка с деньгами. Еще бы. Муж - высокий чин. Он ее лет на двадцать пять старше был. Сыграл в ящик несколько лет назад. Оставил ей… - Голованов провел ладонью над головой. - Из Германии - будь здоров, он одно время был главным в Восточной Пруссии. Как раз тогда, когда немчуру оттуда поперли. Так рассказывают, вагонами сюда добро возил. Конечно, не все. Делился…
- Ты давай ближе к делу, - поторопил Осипов.
- А куда спешить, рабочий день идет… Коньячок еще остался. Ладно, не волнуйся. Все расскажу. Что она тебе посулила?
Осипов промолчал.
- Да знаю, знаю, "волжанку", наверное?
- Вот я чего не понимаю. - Осипов в упор глянул на Голованова, - тебе, что ли, самому "волжанка" не нужна?
- Мне? Да зачем? Меня служебная возит. - Следователь хохотнул. - Да и потом "волжанку" еще заработать надо. А чтоб заработать, нужно изловить того гада, который ее Валентинчика замочил. А это, брат, как я кумекаю, дело ой-ой-ой! Нелегкое это дело.
- Почему же вы его сами не ловите?
- Не можем, - Голованов развел руками. - Не получается никак. Вот теперь тебе доверили. Давай-ка еще по одной.
Не дожидаясь согласия, разлил коньяк по стаканам.
- За удачу, - приподнял свой и хитро усмехнулся.
- Что ты все вокруг да около ходишь! - взорвался Иван. - Давай, выкладывай…
- Уж больно вы, журналисты, настырные ребята, - заметил Голованов. - Все вам сразу вынь да положь. Ладно, слушай. Нашли этого парня два месяца назад, в апреле, в лесополосе, страшно изуродованного. Весь изрезанный, глаза выбиты, кожу с черепа словно чулок сняли…
- Это я уже слышал.
- Она тебе рассказала? Услышать - это одно, а увидеть - другое. На вот, полюбуйся. - Голованов достал из стола и протянул Ивану несколько снимков. Действительно, вид несчастного отпрыска генерала был жуткий.
- А вот он, так сказать, до… - Голованов протянул еще один снимок, - смотри, какой красавчик. - На фотографии был изображен и впрямь очень интересный молодой человек, видимо, брюнет, с тонкими, словно нарисованными бровями, большими лучистыми глазами и пухлым маленьким ртом.
- Киноартист Василий Лановой, - хохотнул Голованов.
Иван никак не мог понять причину веселья следователя. "Может, у них так принято, - вяло подумал он, - или привычка? Чего он все хихикает?"
- Ты до сих пор не въехал? - серьезно поинтересовался Голованов.
- Во что не въехал?
- Во что, во что? В то! Думаешь, что это за паренек был?
- Откуда я знаю, - пожал плечами Иван.
- "Голубой" он! - воскликнул Голованов. - Педрила. Сомневаешься? Не сомневайся, брат Пушкин! Точно, как в аптеке. В этом-то вся загвоздка.
- Неужели гомосексуалист?!
- Именно! Вначале, конечно, мы за голову схватились. Мальчик элитный. Учится в МГИМО. Папа - генерал заслуженный, с самим Жуковым за ручку здоровался. И тут такое… Стали проверять связи, круг его знакомств изучать. И тут же просекли. Да это же Валька Поэт, говорят. Его кличка Поэт. Стихи, что ли, писал… Его, говорят, у фонтана возле Большого, на "плешке", каждая собака знала. И ты знаешь, народ сразу поскучнел, энтузиазм пропал… Все только руками замахали.
- Это почему же?
- Ты вроде пишешь на криминальные темы, неужто не знаешь?
- А что такое?
- Что такое? Дохлое дело, вот что такое! Ясно, что кончили его свои, "голубые" эти самые. Основание? Элементарная ревность. Знаешь, как у Шекспира. "Молилась ли ты на ночь, Дездемона?" Обычное дело. Таких убийств - пруд пруди, и почти все не раскрыты.
- Так уж пруд пруди?
- Ну, может, и не столь много, но достаточно. А у этой компании - круговая порука. Если и знают чего, не скажут. Мы, конечно, давай их трясти. Знали его все, а сказать никто ничего не может. Или не хочет. Любовников его прихватили. Одного месяц в Бутырке держали, очень он там ко двору пришелся. Ничего! Пусто! Тут еще интересней выходит. Стали мы его переписку изучать. А там такие имена! Начальство за голову схватилось. Народные артисты, певцы разные, киношники, а потом и того круче. Вообще начали всплывать люди, о которых и сказать страшно. И решено было отложить это веселое дело в долгий ящик. Но не тут-то было! Забегала его мамаша. Ее, конечно, можно понять. Привела в действие все свои связи. Министерство обороны подключило разные там ведомства. Даже сподвижник покойного генерала к нашему начальнику явился. Чуть ли не маршал. Весь в орденах. При ходьбе звенит, что твой колокол. Скандал устроил. Кричит: "Как же так, не можете найти какого-то бандита! А ведь отец этого несчастного парня кровь за Родину проливал, приближал победу! Да и сам Валентин - чистый ангел. Мог бы отличным дипломатом стать, представлять нашу державу. Достойно вести себя в капиталистическом окружении".
Начальник слушал его, слушал, успокаивал, а потом не выдержал.
- Нате, - говорит, - полюбуйтесь, какой у героя сыночек вырос, - и показания свидетелей маршалу под нос.
Тот сначала не понял, о чем вообще речь. Он, видать, и слова-то такого - "гомосексуалист" - не слышал. Потом, правда, дошло. Выскочил из кабинета начальника как ошпаренный и всю дорогу до первого этажа плевался. Так-то вот! Но мамаша не унимается. Вот тогда и решили. Коли найдется доброволец и возьмется провести следствие на свой страх и риск, препятствий ему не чинить. Напротив, даже помогать. Познакомить с делом, ну и т.д. Конечно, человек этот должен быть не какой-то там "Гаврила с прибором". Одним словом, личность надежная, скажем, такая, как ты. Теперь понял?
Осипов некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Действительно, попал. Ожидал какого-то подвоха, но не такого. Купили его, как пацана, купили. В прямом и переносном смысле. И все же… А почему бы и не заняться? Все, что рассказал ему этот долбак, не просто интересно, в высшей степени захватывающе. Особенно для журналиста. Конечно, тема эта закрыта, но кто знает, что будет завтра. В конце концов, чего он теряет.
- А с делом можно познакомиться? - поинтересовался он.
- Конечно. Я же сказал, тебе все можно. Даже выносить материалы разрешено. Действуй. Только смотри, эти "голубые", они, знаешь… - Он не договорил и идиотски захохотал. - В случае чего звони. Впрочем, я должен поставить тебе условие. Обо всем, что узнаешь, обязательно сообщай мне.
Не обращая внимания на толчею в метро, Осипов продолжал лихорадочно размышлять, правильное ли решение он принял. Так ничего и не решив, он тем не менее проехал свою остановку и, чертыхаясь, пересел в другой поезд. Единственное, что хоть немного успокаивало, две пачки десятирублевок, рассованные по внутренним карманам пиджака.
Глава четвертая
1
1938 год. Югорск
День исхода запомнился Сереже Пантелееву на всю жизнь. Как ему представлялось, они покинули дом, видимо, сразу после полуночи. Он, сестра и мать сидели на тяжело нагруженных санях, а отец шел рядом и держал в руках волоки. Вокруг стояла непроглядная темень, но отец, видимо, хорошо знал дорогу, потому что сани хотя и медленно, но уверенно продвигались вперед.
По обеим сторонам дороги высилась едва различимая громада леса, под полозьями саней иной раз потрескивал ледок. С тех пор все это: темная горбушка леса, хруст свежего ледка, а главное, неясное ощущение не то праздника, не то беды - частенько снилось младшему Пантелееву.
Стоял конец марта. Весна, шедшая вместе с караванами гусей, осталась где-то южнее, а в Югорске и в его окрестностях зима пока что не теряла своих позиций. Днем пригревало солнце, на открытых местах появлялись лужи, однако к вечеру они подмерзали. Часто шел снег, иногда довольно сильный.
Сани еле ползли по дороге. Видно, отец боялся утомить лошадь. Сережа лежал рядом с сестрой на мягком ковре, сверху укрытый огромной овчинной шубой. Лежать было тепло и уютно. Он плохо соображал, куда они отправились среди ночи. По малопонятным репликам выходило, что куда-то в лес. Но зачем? Этого он не уловил.
- Слушай, Женька, - толкнул в бок сестру Сережа, - в какое место мы едем?
Женя некоторое время молчала, видно, обдумывая вопрос. Возможно, она и сама толком не знала, потому что, помолчав, буркнула: "Спи!"
Но как тут уснешь? Ведь начиналось самое настоящее приключение. Сани тяжело переваливались с кочки на кочку. Поблизости слышалось прерывистое дыхание их лайки Заны, бежавшей рядом. Сестра тоже беспокойно ворочалась и, судя по звукам, видимо, даже всплакнула. Мерное подрагивание саней убаюкивало, и Сережа скоро уснул.
А предшествовали исходу следующие события. Часа в три, что было необычно рано, Василий Львович явился домой чрезвычайно возбужденный. Анюта уже отвела уроки, пришла из школы и теперь собиралась готовить ужин.
- Все! - закричал Пантелеев с порога. - Нужно бежать!
- Что случилось?! - перепугалась Анюта.
- Случилось!!! Сегодня или завтра меня должны арестовать.
- Ты это серьезно?
- Вполне! Серьезней не бывает! Я как знал… Все уже подготовлено… Как знал! - Пантелеев метался по комнатам и напоминал сумасшедшего.
- Успокойся. Расскажи толком.
- Чего рассказывать? Удирать нужно!
- И все-таки переведи дыхание.
- Ты права. - Василий Львович сел на стул и посмотрел на жену. - Примерно час назад явилась ко мне Зинаида, знаешь, делопроизводитель в отделе НКВД. Я еще в прошлом году дочку ее лечил. Помнишь, я рассказывал… Дифтерия… Хорошо, сыворотка имелась. Очень сложный случай… Девчонке пять лет. Ладно. Значит, входит эта самая Зина, а глаза, знаешь, донельзя испуганные. Я сразу понял… А может, и не сразу. Ну, ладно… Говорит, что-то, мол, простыла, с горлом не в порядке… Сама оглядывается. А у меня как раз никого не было, даже сестру отпустил. Поозиралась она и шепчет: "Вас, Василий Львович, должны вот-вот забрать. Сама список видела". А я, как дурак, спрашиваю, кто в нем еще? "Да вам-то какое дело, - шипит, - я и так рискую. Если докопаются, за вами следом пойду. Но я добро помню. Таньку мою с того света вытащили". Когда, говорю, прийти должны? "Точно не знаю, - отвечает, - может, сегодня, может, завтра, а может, через неделю, но что придут, не сомневайтесь! В списке таких, как вы, семь человек, нужны еще трое. Я краем уха слышала. Вот сейчас как раз этих троих и изыскивают. А с вами все! Решено окончательно". Прошептала и в дверь. А я надеялся на Козулина. Мол, в случае чего сообщит. Нет, сволочь оказался. Да, собственно… - Он замолчал и задумался.
- И что дальше? - спросила Анюта.
- Дальше? Ах, дальше… Запряг я больничного мерина в сани и домой.
- Это я поняла. Что делать будем?
- Бежать, и сегодня же, сразу, как стемнеет.
- Куда?
- Опять двадцать пять! В лес! Ты помнишь, осенью я на две недели уходил в тайгу. Говорил, что на охоту. Да, а перед этим и прошлым летом… И еще пару раз. Так вот. Я искал убежище. И нашел. И не просто нашел, а основательно подготовился к житью в нем. Перевез туда кое-какие вещи, инструменты, запасы еды, консервы, конечно, охотничье снаряжение, но некогда рассказывать, сама увидишь. А теперь нужно увезти все, что сможем: картошку, муку, семена, керосин… Словом, все, что удастся.
- Да как же мы все увезем?
- На санях.
- Разве сани пойдут по лесу?
- Пойдут до определенного места. Там сгрузим вещи и двинемся пешком на лыжах, а потом вернемся, потихоньку перетаскаем… Не волнуйся, я все учел.
- Но ведь кинутся искать. По следам пойдут.
- Не найдут. Через две-три недели, крайний срок - через месяц вскроются реки, сойдет лед на болотах. И тогда туда пробраться почти невозможно. Да, я думаю, и искать особенно не будут. Кому тут искать?
- А если донесут?
- Никто не знает, где это место.
- Что же, мы так и будем жить посреди леса?
- Там видно будет, а пока начинай собираться. К ночи нужно выезжать.
Когда Сережа проснулся и высунул голову из-под тулупа, на улице было светло. Шел сильный снег. Крупные хлопья тотчас залепили лицо. Сережа протер глаза и увидел, что сани стоят, а выпряженный мерин жует в торбе овес. Они находились на узкой просеке, по обеим сторонам которой поднимались огромные сосны и ели. Правда, они казались едва различимы, настолько сильным был снегопад.
- Отлично, - весело говорил отец матери, - теперь нас и вовсе не сыщут. Все следы занесет. - Однако мать, видимо, не разделяла его веселья. Она молча сидела на краю саней, до самых глаз укутанная в пуховый платок, и выглядела довольно мрачно, что с ней случалось нечасто. Увидев, что Сережа проснулся, она слабо улыбнулась и тяжело вздохнула.
- А Женя спит? - тихо спросила она.
- Нет, - донеслось из-под тулупа.
- Вставай, поешьте.
Сестра неохотно вылезла на свет и испуганно огляделась.
- Где это мы? - со страхом спросила она.
- В лесу, - односложно ответила мать.
- А куда мы едем?
- Отец пусть скажет.
Произнеся это, мать достала из саней большую бутыль с молоком, круглый каравай хлеба, отрезала каждому по ломтю, налила молока в жестяные кружки.
- Папа, - спросила Женя, так и не начиная есть и выжидательно смотря на отца, - куда мы отправились?
Отец стоял рядом с санями и, словно Дед Мороз, засыпанный снегом, легонько постукивал кнутовищем по полам полушубка, и снег пластами осыпался с него.
Дети и Анюта молчали, ожидая объяснений.
- Ребята, - сказал отец, не глядя на них, - мы убегаем из города. Нам необходимо скрыться.
- Но почему? - воскликнула Женя.
- Меня должны арестовать.
- А что ты натворил?
- Представь себе, ничего. Вернее, действительно натворил. А натворил я вот что. Я родился честным человеком, я всю жизнь лечил людей и старался не лезть в политику. Я хотел жить так, как мне подсказывала совесть. Я не гнул ни перед кем шею и никому не лизал задницу, я хотел оставаться самим собой. Вот что я натворил. И вот теперь я не желаю, чтобы меня, как бессловесную скотину, гнали на убой, я также не желаю, чтобы вы, мои дети, сгинули где-нибудь в приюте. Поэтому я решил не дожидаться ареста, а уйти в лес и жить там. Целых полгода я готовился к этому, ничего никому не рассказывая, чтобы, с одной стороны, не волновать вас понапрасну, а с другой, - он замолчал и показал на свой рот. - Чтобы случайно не проболтаться. Я вам обещаю, что мы не пропадем. И не надо представлять трагедию, - обратился он к Анюте. - Вот если бы меня арестовали, это действительно была бы трагедия. Сейчас мы перекусим и тронемся дальше. Главное, чтобы лошадь отдохнула. Костя - мерин сильный. Но он всю ночь тащил сани и устал. - Отец замолчал и оглянулся на лошадь. Семейство тоже помалкивало. Речь отца, казалось, успокоила.
И внезапно Сережа увидел их всех, и себя в том числе, словно с небольшой высоты, как если бы он поднялся метров на десять в воздух. Занесенные снегом фигурки, скукожившиеся на санях, рядом мерно жующий Костя, похожий на какое-то неведомое полярное чудище. А вокруг бескрайние леса.
Одни, совсем одни.
2
Ехали, вернее, еле тащились еще часов пять. Снег шел не переставая. Просека то исчезала, то появлялась вновь, сужаясь до ширины проселочной дороги. Иногда сани с трудом протискивались между деревьев, а один раз вовсе застряли, и отцу пришлось прорубать проход топором. Наконец путь сузился настолько, что дальше на санях продвигаться стало невозможно. Тогда решили сделать привал. Выпрягли и накормили Костю, плотно поели сами. Закидали сани еловыми ветками. Часть поклажи перегрузили на мерина. И вновь в путь.
Дорога стала почти непроходимой. Деревья росли ствол к стволу, и не раз, и не два искали обходные пути. Особенно тяжело приходилось Косте, который с трудом протискивался сквозь заросли. На его широкой спине среди навьюченных тюков сидели дети.
Сережа потом частенько размышлял, как отец в заснеженном лесу смог найти дорогу. Видимо, перед этим он несколько раз прошел путь и вел их по приметам, ведомым ему одному, а может быть, ему помогал сам черт.