Впервые с момента выпадения из зеркала я очутилась под открытым небом. А на нем, синем и высоком, сияло бледное зимнее солнце, а ветер гнал редкие облака, предвещая скорое усиление мороза. О том же говорили знающему глазу и дымы из печных труб, что бодро, точно кошачьи хвосты, тянулись вверх. Я огляделась и застыла, завороженная зрелищем настолько фантастическим, что мозг отказывался верить глазам. Там, внутри терема, среди ярких цветочных орнаментов стенной росписи в парадных горницах, все эти пестрые изразцовые печки, оконные витражи, ковры и балдахины казались декорацией. Очень достоверной, качественной и скрупулезно воссозданной, но ненастоящей. И оттого где-то подсознательно я надеялась на чудо – стоит мне лишь выйти за дверь, а снаружи ждет съемочная группа какого-нибудь крутого реалити-шоу. Режиссер крикнет: "Снято!", артисты, так ловко сыгравшие средневековую челядь, закурят в сторонке, а ко мне подбегут резвые телевизионщики и все-все объяснят, а возможно, даже посулят немалые деньги, чем черт не шутит.
Но когда окончательно стало ясно, что все вокруг: и резная многоуровневая громада боярского терема, горделиво вознесшаяся над скромными деревянными срубами, глядящая на мир бельмами затянутых изморозью окошек, и широкий двор, полный разноликого народа, и сани-розвальни, застеленные овчинами, и лошади в упряжке, и даже парящий на морозе конский помет – самое что ни на есть всамделишные, я впала в ступор. Посреди предотъездной суеты и заполошной беготни дворни застыла ледяным изваянием, не в силах смириться с фактом: я застряла в другом времени – варварском и диком, жестоком и опасном, влипла, как муха-дрозофила в капельку варенья.
Впрочем, никому до моих чувств никакого дела не было. Мир вокруг жил своей повседневной жизнью, жизнью громогласной, бурной и нелегкой. Лаяли, захлебываясь злобой, цепные псы; с писком-визгом перебегали из одной двери в другую детишки; фыркали кони, и пар от их дыхания оседал на шкурах инеем; переругивались меж собой какие-то мужики, а девки, те чирикающей стайкой пробежали мимо якобы по делам, а на деле, чтобы убедиться своими глазами: иноземец не просто убирается со двора и рабу свою новую увозит, а еще и хозяйского пащенка забирает. Мальчишка выбежал к саням едва не вприпрыжку, в шубе нараспашку и пушистой шапке набекрень, но с бережно прижимаемым к груди мешком, в котором угадывались очертания книг.
– А, это ты, Катька? Здорово! – крикнул он радостно, будто старой знакомой. – Рукавички-то надень!
Обойдя вокруг небольшого санного поезда с видом знатока, Прохор пристроился возле Кати и какое-то время молчал из желания произвести на чужачку впечатление бывалого странника. Но много ли намолчишь, когда язык так и чешется от сотни самых разных вопросов. А ну-ка, столько времени терпел и к девке с разговорами не лез в надежде на скорое совместное путешествие. Ведь не каждый же день из зеркал бабы-то выпадают, тем паче такие чудны́е.
Терпел-терпел, вертелся-вертелся и не удержался:
– Когда уже двинемся? Что Тихий говорит? Не гневается ли? Или, напротив, рад и счастлив из нашего угла смыться? Так куда из Новгорода поедем? В Ригу или Ревель? А может, в Киев-град?
Вопросы сыпались из любопытного байстрюка, как горох из рваного мешка, а каждое новое предположение вызывало у него прилив невиданного энтузиазма.
Но девушка только руками разводила, показывая, что в свои планы сид ее не посвящал.
– А ты теперь по-нашенски понимаешь все-все? – допытывался Прошка, хоть своими глазами видел дивье колдовство. Он бы и сам от такого способа освоить иностранные языки не отказался.
– Конечно, понимаю.
– А еще по-каковски говорить можешь?
– На латыни и, должно быть, еще на каком-то языке.
Три зернышка – три языка, тут было сложно не догадаться.
– Ух ты! Здорово! – искренне восхитился мальчишка. – Я тоже умею. Без чародейства. Будем в Риме с италийскими пастырями болтать, еще и за своих примут.
– А ты скучать не будешь? – тихо спросила я. – Не жалеешь, что уезжаешь?
Я уже раз двести подумала о маме и о том, как та перенесет бесследное исчезновение дочери. Сколько таких случаев было, когда человек вышел из дому и пропал навсегда. Я считала, что хуже полной неизвестности быть ничего не может. Кто знает, вдруг другие без вести пропавшие в прошлое или в будущее выпадают?
– Я? Да ты что! По кому тут слезы лить? – возмущенно ахнул Прохор. – По Степке, что ль? А вот за батюшку я до скончания века молиться стану и прославлять его имя всюду.
– Почему?
– Так не женил он меня своей волей, и за то спасибо! А ведь мог.
Я представила лопоухого и нескладного подростка в современном костюме-тройке с белым цветком в петлице и прыснула от смеха. Пожалуй, что впервые с момента провала в зеркало мне стало по-настоящему весело.
– Ржешь чего? – удивился Прохор. – Считаешь, лучше у Степки вечно быть на побегушках?
Я покачала головой. Байстрюку при любом раскладе в жизни придется с боем пробиваться. И полюбопытствовала:
– А не молод ты еще жениться?
– Кому он с его механизмусами нужен-то? – хмыкнул боярин Иван Дмитриевич.
Он окинул меня одобрительным взглядом, дивясь, похоже, как лихо нелюдь приспособил никчемную девку к делу. А сам Диху, выглядывающий из-за боярского плеча, делал страшные глаза, супил брови и головой кивал, дескать, поклонись хозяину немедленно, дурында.
Я сразу же растерялась и вместо поясного поклона сделала неуклюжий книксен, вызвав у выбежавшей провожать санный поезд дворни незапланированный приступ веселья.
– Эк она по-вашенски приседает! – зааплодировал представлению Иван Дмитриевич, подпихивая сида локтем в бок. – Быстро выучилась! А с другой стороны поглядеть, то раз имя сменил, то и манеры надобно подогнать, – рассуждал боярин, запустив пятерню в бороду. – Если она у тебя теперь не просто Катька, а целая Кэтрин.
В его присутствии низко кланяться хотелось всякому встречному, почти без участия разума, а спина, казалось, сама гнулась перед высоким широкоплечим мужчиной в роскошной шубе на бобровом меху, покрытой узорчатой тафтой. Застегивать полы он не стал, чтобы все видели кафтан с жемчужными пуговицами, широкий парчовый пояс и толстую золотую цепь на груди. Видели и расступались. Большой человек идет, хозяин этой земли.
Выдав последние указания раскрасневшейся ключнице, боярин одобрительно потрепал Марфу Петровну за круглую щеку, шлепнул по спине Степана, сына законного, и махнул рукой телохранителям-захребетникам, чтоб занимали свои места в санях. Повелевать выходило у Ивана Дмитриевича так же естественно, как вдыхать обжигающе холодный воздух и выдыхать клубящийся пар. Впрочем, на мой придирчивый взгляд, Диху, сын Луга, смотрелся рядом с родовитым боярином очень даже внушительно – из-под низкой четырехугольной шапки из чернобурки сверкали по-кошачьи хищные глазищи, повергающие в трепет простодушную прислугу. И лисья шуба у сида – загляденье, сапоги сафьяновые, кафтан атласный, серьга в ухе с изумрудом, и никакой бородищи на половину лица. Особенно же приятно, что голову сын Луга держал высоко и перед боярином не лебезил, как прочие. Невольно и я преисполнилась гордости за своего хозяина и рядом в сани уселась безропотно.
Обитатели усадьбы мгновенно склонили спины и, пока Иван Дмитриевич не гаркнул во всю мощь легких: "Ну! С Богом! Поехали!" – голов не поднимали.
Зато потом уж вослед и руками махали, и кричали что-то. Ветер уносил голоса провожающих в сторону, весело звенели бубенцы на упряжи, охрана боярина перекидывалась шуточками, а сани просто-таки летели по укатанной снежной дороге. Сначала я ерзала на месте, тревожилась без всякой причины, если, конечно, не считать грядущую встречу с самым любимым, после Питера, городом. Каким он окажется, этот другой Новгород? А потом я совсем по-кошачьи пригрелась у сида под теплым боком и незаметно для себя задремала без снов и видений, по-настоящему отдыхая душой и телом от событий последних двух дней.
– Спи, Кэтрин, спи, – проворковал Диху, тоже блаженно щурясь.
Глава 5
"У верблюда два горба…"
Кайлих
– Имена в темноте. – Обмакнув указательный палец в лужицу ячменного пойла, которое смертные почему-то именуют пивом, Кайлих задумчиво выводила по столу влажные узоры. – Имена на ветру. Имена в тумане. Они дают власть, знаешь ли ты об этом, родич?
Ответа она не дождалась, впрочем, ей и не требовался отклик от юного Кеннета. Сида просто рассуждала вслух.
– Они наполнены силой. – Резко пахнущие пивом линии сплелись и закруглились в буквы огама – древнейшего алфавита Эрина и Альбы. – Но чтобы ее взять, ты сам должен быть силен. Об этом обычно забывают, когда рассказывают байки!
Дочь Ллира хихикнула, любуясь своей мокрой каллиграфией на столе. Кеннет слушал во все свои юные уши. Молодец. Может быть, однажды хорошая память спасет щенку жизнь, как знать?
– Имя твоего коня, твоего меча и твоего пса храни в тайне. Сколько раз случалось так, что неосторожный воин предавал себя во власть врага, просто окликнув собаку или похвалившись оружием! Запомни накрепко то, что я говорю, родич, и может статься, что ты дольше проживешь.
Она вздохнула, прислушиваясь к реву ветра над крышей. Снежная буря ярилась над деревней Килфиннан, грозя похоронить приземистые домишки смертных так, что и трубы торчать не будут. Но Кайлих была непричастна к этому бедствию. На самом деле, никто не был к нему причастен. Но разве этим олухам объяснишь?
– Это Уриск, – тихо, но убежденно пробормотал один из спутников Кеннета. – Я слыхал, там, в ущелье Завываний, живет Уриск – могучая ведьма. Она оборачивается прекрасной обнаженной девой, чтобы заманить путников и сожрать их. Это Уриск насылает бури.
Сида беззвучно фыркнула себе под нос.
– Или Желтая коза, – возразил второй парень. – А я слыхал, там бродит трехрогая Желтая коза, которая на самом деле – страшный колдун. Он живет в горах и…
– А трехногий великан там не бродит? – насмешливо перебила Кайлих. – Нет? Или, может, трехголовый змей ползает?
Оба скотта умолкли, испуганно моргая на нее глазищами. А племянничек вступился за своих придурков-родичей:
– Однако, добрая тетушка, буря и впрямь разбушевалась. Разве ты не поможешь всем этим добрым людям?
– Малыш, – терпеливо улыбнулась сида, – если бы я помогала всем добрым людям, когда они просят и не просят, то звалась бы не Кайлих, а святой Шейлой. Что, согласись, не подходит ни моему роду, ни нраву. Твои добрые люди потерпят, пока непогода утихнет сама. Хочешь – верь, хочешь – нет, но там, на перевале, нет ни голых дев, ни трехрогих коз. Только ветер и снег. – Она подмигнула. – Что же вы станете делать, когда мы все-таки уйдем? Кого начнете винить в своих бедах? Неужто себя?
– Но…
– Довольно! – Кайлих нахмурилась. Бессмысленная беседа успела ей надоесть. Сида в который раз убедилась, что со смертными следует говорить языком приказов. – Ветер принес мне в уши одно имя. Сильное имя, древнее… Кто-то изрядно удружил его обладателю, так беспечно выкрикнув его во все горло. Тот, кто носит это имя, порядком задолжал мне, племянник, и я намерена стребовать долг. Я отправляюсь на побережье. Мм… где тут ближайший порт? Мне нужен корабль. А тебе, родич, предстоит сопровождать меня в странствиях. Если, конечно, ты не хочешь расторгнуть наш договор.
Кайлих смерила его пронзительным взглядом и, не дожидаясь ответа, стерла то, что написала пивом по столу. Но дерево, казалось, все равно сохранило след от букв, словно выжженных ее рукой и Силой. Диху, сын Луга. Ты все так же беспечен.
Согретая этими приятными мыслями больше, чем теплом дымного очага, Кайлих прикорнула в самом темном уголке, уютно завернувшись в плащ. Раз уж здесь невозможно ни есть, ни пить, так хоть вздремнуть можно. Сида наполовину сомкнула веки, позволив сознанию ускользнуть в теплую дрему. Грезы о мести самые сладкие, кто бы спорил.
Иен Маклеод, который по молодости благонравием не отличался, частенько любил повторять, что является самым паршивым в кабацкой драке: явившиеся по твою душу подонки всегда вламываются в тот самый момент, когда ты зачерпываешь из миски самую смачную ложку. А уж если кусочек мясца попался, то пиши пропало – непременно случится не только смертоубийство, но и твоя почти полная тарелка с наваристой похлебкой обязательно полетит на пол и вдребезги разобьется.
Монашек, учивший Кеннета грамоте, именовал сей житейский феномен "законом подлости" и приводил занимательные примеры из истории и политики, когда закон этот действовал.
– Вот ты где, сучий потрох! – радостно взревел Дугал Кемпбелл, врываясь в корчму с мечом наизготовку. – Капец тебе, гадское отродье!
Надо ли говорить, что приветственное слово заклятого врага застало Кеннета с полной ложкой в дюйме от губ? Вот то-то же! Закон, так ловко выведенный каким-то флорентийцем, сработал посреди Альбийских гор как миленький. Но не зря ведь Маклеоды славились бычьим упрямством и небрежением к законам человеческим. Кеннет назло всему мирозданию успел сунуть ложку в рот, чтобы затем плюнуть ею же в лоб Кемпбеллу. И главное, попасть. А уж потом выхватить из ножен меч и заняться Дугалом и его прихвостнями…. ну, или это они всем скопом занялись Кеннетом. Тут уж, смотря с какой стороны глянуть и чью правду считать истиной. В принципе, Кемпбеллов тоже понять можно, но только если ты по крови и роду не Маклеод. Любому человеку всегда и везде своя рубашка ближе к телу, король ли он, монах или же простой смертный. Вот Кеннет и старался вовсю спасти не столько рубаху, сколько смертную плоть.
В корчме потолок низкий, шибко мечом не помашешь, поэтому побоище быстро выплеснулось на свежий воздух. И вот там уже троим Маклеодам от шестерых Кемпбеллов досталось преизрядно: Хью нос сломали, Линдси в ногу ранили, а Кеннет так получил по башке, что почти ничего не видел от крови, заливающей глаза. Хорошо еще, что он знал про коварную повадку Дугала, всегда норовившего сначала подрубить колено, а потом упавшего по шее сечь. И со стороны видеть доводилось, да и не первый раз уж сходились они в единоборстве как смертельные враги.
– Эй! Факелов сюда! – проорал Дугал на весь неспящий Килфиннан.
"Плохо дело", – довольно хладнокровно подумал Кеннет.
Ночная тьма покамест ему только на пользу была. В сумраке, как известно, защищаться легче, чем нападать.
– Слышь, Линдси, ты как там? – бросил он уже нетвердо державшему меч родичу.
– Хреново, братец, – ответил тот, задыхаясь. – Кровью исхожу.
– Дада безать, пога не зашибли, – хрюкнул Хью.
Уж чье-чье, а его чутье на полную безнадегу еще никогда не подводило. Вот только никакой возможности вырваться из вражьего окружения Кен не видел. Маклеоды втроем, конечно, успели настучать Кемпбеллам по дубовым лбам, а кое-кого и подрезать неслабо, но для тактического отступления силенок у них все равно не хватало. А когда истоптанный и политый кровью задний двор корчмы осветят факелами, небо Кеннету совсем с овчинку покажется.
– Хватит, детки, поиграли и будет, – брезгливо фыркнула тетушка Шейла, возникнув рядом из ниоткуда, взмахнула плащом и…
Когда Кен снова открыл глаза, то никакого побоища, никаких Кемпбеллов и вообще никогошеньки, кроме надменной сиды, он рядом не увидел. А лежал изгнанник на старом тюфяке, и его отбитый бок приятно грел огонь из очага. Пастушья хижина не абы какой дворец, но для раненого горца в самый раз.
– А где братаны мои? – первым делом спросил он, с ужасом представляя, как подлые враги глумятся над порубленными телами его родичей. – Это что ж получается, я их бросил?
Тетушка Шейла своего племяша спасла вовремя, спасибо ей, но какой ценой? Ценой предательства и позора?
Видя, как пепельно-серые глаза Кеннета наливаются дурной злой кровью, сида поспешила развеять сомнения и предупредить новые расспросы:
– Это еще надо поглядеть, кто кого бросил, малыш. Кемпбеллы, положим, еще и обогнали твоих парней, когда врассыпную рванули из Килфиннана прочь.
– Тебя, что ли, испугались?
– А ты думал? – с нескрываемой угрозой ответила вопросом на вопрос Кайлих.
Кен в очередной раз прикусил неуемный свой язык. Сида при желании могла и до смерти напугать. И дай бог, чтобы жители деревни от мала до велика за эту ночку не поседели как луни.
– Улепетывали твои… хм… братаны в сторону родного дома так, что аж пятки сверкали, невзирая на раны и увечья. И коняшку твоего свели.
Смирного Пэдди терять было ой как жалко, но и Хью с Линдси понять можно. За лошадь им простится утрата изгнанного родича, а когда про тетушку Шейлу разболтают, матушка еще и по кружке эля выставит в благодарность. Не любила леди Айлин сидов, а злые языки болтали, что первую ее, самую трепетную девичью любовь сманили в Холмы и не вернули. Иен одно время ревновал, но после восьмого ребенка поутих. Куда она денется от хозяйства и семьи, эта женщина, верно?
– Как бы там ни было, – подытожила сида, заботливо поправляя на Кеннете плащ, – ты покуда жив. Раны твои не опасны, ночной отдых полностью исцелит их. А конь… Ну что ж, придется довериться моим чарам. Будет тебе конь, племянник. Теперь спи.
Она села к очагу, расправив юбку, и уставилась в огонь мерцающими глазами, еще более чужая и далекая, чем зимняя ночь над перевалом.
Катя и Диху
Казалось, что прямому тракту нет конца, точнее сказать, упирается он в самый купол небес, и кони, что резво бегут в упряжке, вот-вот оторвутся копытами от укатанного до стального звона снега и взлетят, унося с собой сани. Однако же грозный лес, стоявший нерушимой стеной вдоль дороги, стал постепенно редеть и расступаться, открывая взгляду обжитые людьми пространства. Все чаще поезд Ивана Дмитриевича Корецкого проносился мимо заметенных снегом полей, деревенек, ямских изб, одиноких розвальней и прохожих, а затем вдали показались предместья Господина Великого Новгорода, похожие из-за столбов дыма над крышами на меховую опушку рукава шубы.
– Просыпайся, – прошипел сид, толкая спутницу в бок.
Сам-то он беспробудно продрых всю дорогу.
Сон слетел с меня, когда я увидела невдалеке от дороги… А что, черт возьми, я увидела? Пожалуй, самым подходящим названием странному сооружению было бы гигантская недоделанная мельница с огромным балконом. Как-то так.
Деревянная четырехугольная башня, широкая у основания и сужающаяся кверху, с кучей окошек, штурвалов и наружных лестниц, венчалась большой огороженной площадкой.
– Ы-ы-ы-ы? – только и смогла вымолвить я, стянув рукавицу и по-детски тыкая в сторону загадочного строения пальцем. – Проша, а что это такое?
– Хм… – фыркнул недовольно парнишка. – Это остановка. И я тебе не Проша, а Прохор Иванович, но можно просто Прохор. Запомни.
Ему совершенно не нравилось, что сидова холопка так вот запросто панибратствует с боярским сыном. Но я не сразу поняла причины негодования.
– Остановка для чего?
– Для воздушников летучих, само собой. Только зимой они не летают, вот и остановка пока закрыта. И охрана снята.
Я только и смогла, что рот от удивления открыть, ничегошеньки не поняв из объяснений.