Пример беспокойного сида заразил Прошку, и тому тоже не сиделось на месте.
– А в Британии университет есть? А боярского сына в Оксфорд возьмут? А где лучше Мастера Сил – в Лондоне или в Лютеции? – пытал он попеременно то Диху, то меня, стоило лишь сознаться в наличии вузовского диплома.
– Так ты у себя там ученая была?
Я честно попыталась объяснить суть своего образования. Тщетно. Прошка недоверчиво морщил лоб, а сид лишь ухмылялся.
– Она собиралась деревню построить и туда чужеземцев возить, чтобы показывать, как русские люди живут. За деньги, между прочим.
– Это очень интересное и полезное направление, – отбивалась я. – И ничего плохого в том, чтобы познакомить иностранцев с нашей культурой, нет.
– Хитро придумано. Научишь меня этой своей куль-ту-ро-ло-гии?
Кто бы сомневался. Прохор Иванович больше всего на свете хотел учиться. Было бы чему и у кого.
– Я смышленый, я быстро пойму, почему тебя затянуло к нам, – великодушно пообещал мальчик, вдруг посочувствовав мне, очутившейся в общем-то по его милости в такой немыслимой дали от родного дома. – Есть у меня подозрение одно…
– Какое?
– Не скажу пока, – заупрямился юный маг. – Дядька Михаил говорит: "Не показывай дурню половину работы". Паче того девке.
И как ни допытывалась, так и не признался, что за подозрение такое.
– Тогда я тебе не расскажу про Оксфорд, – в шутку пригрозила я.
– А я тебе про Тверь! – как ни в чем не бывало, парировал Прошка.
В современной мне Твери я бывала только проездом.
– И что же там такого есть особенного?
– Да ты чего, девка? А кремль из белого камня? А столичный торг?
Прошлогодний визит с отцовским посольством по дипломатическим делам в столицу Великого Тверского княжества произвел на отрока огромное впечатление. А его рассказ о чудесах многочисленных храмов и красотах каменных мостов через Волгу и Тьмаку здешней "другой" Твери, в свою очередь, на меня. Не разоряли славный русский город монголо-татары хана Батыя, не жгли и не разрушали до основания, вот и росла стольная Тверь. И в противостоянии с Москвой оказалась сильнее.
А еще в Твери жил Мастер Сил из самой Индии родом – великий волшебник и зодчий Даярам.
– Купец Никитин его пригласил погостить, но, видать, понравилось индусу у нас.
– Это тот, который Афанасий Никитин?
– Ну да, он самый! А Даярам построил храм по образцу индийскому. Краси-и-ивый! Весь в резьбе тончайшей. Прямо как из кружев, а не из камня.
И волей-неволей я вынуждена была согласиться – Тверь, конечно, заслуживала того, чтобы ее увидеть. Хотя бы ради индийского чуда в сердце русской земли. Мерещился на берегу Волги и в окружении рубленых изб то ли белоснежный торт Тадж-Махала, то ли многоярусная резная башня.
Диху напоследок окинул меня придирчивым взглядом с головы до ног. Портняжные труды свои он, конечно, оценил высоко.
– Хорошее платье получилось. Только и ты теперь веди себя с достоинством. Никаких разговоров – ни с купцами, ни со слугами, ни уж тем более с охраной.
– А если меня спросят о чем-нибудь?
Сид раздраженно скрипнул зубами.
– Запомни, ты – со мной. Никто не осмелится с тобой заговорить.
Диху со стороны смотрелся весьма зловеще в своей мантии. Я не единожды наблюдала, как встречные новгородцы обходили ученого мага по кривой и усиленно крестились, отводя от себя зло. Я все думала, кого же он мне напоминает в этом образе. Что-то знакомое и даже знаменитое… Извелась прямо-таки вся.
И вдруг, когда сид прошипел сквозь зубы какое-то заковыристое ругательство на древнеирландском, меня осенило:
– Точно! Вылитый Северус Снейп!
– Что-что ты сказала?
Слово, как говорится, не воробей. И даже не снитч.
– Ты мне напомнил героя одной книги – волшебника из академии магии, – осторожно пролепетала я, сжимаясь в комочек под парализующим волю взглядом Диху. – Он был хороший человек, как потом стало ясно…
И смолкла, вняв отчаянной пантомиме Прошки, который из-за спины сида пытался призвать к благоразумному молчанию.
– Я очень надеюсь, девушка, что слышу про этого Северуса в последний раз, – процедил сын Луга.
– Да, мой господин, – смиренно выдохнула я, инстинктивно чувствуя, что только покорность усмирит готовую разразиться бурю.
– Не зли его, ради Пресвятой Богородицы, Катька, – взмолился мальчик, когда сид направился к саням. – Видишь же: Тихий рад беседе, только когда сам желает говорить. Твое дело – молчать и слушать. И… расскажешь мне потом про Северуса, а?
Конечно, я согласилась. Диху снова напомнил мне, кто из нас кому приходится домашним питомцем.
– И на деньги не играй.
– Да, батюшка.
Иван Дмитриевич давал Прошке последние родительские наставления, отрок почтительно внимал. Над заснеженными крышами граяли вороны, сыпал мелкий снежок, и серое зимнее небо казалось продолжением дороги, по которой не терпелось пуститься вскачь соловой тройке.
– С девками гулящими поосторожней там, в Европах, – вздохнул боярин. – Знаю, что рано тебе о том думать, однако ж как школяром станешь, сразу потянет в кабак и к бабам.
Терпеливо наблюдавший сцену прощания Диху едва слышно хмыкнул. Корецкий покосился на своего бессмертного приятеля и продолжал:
– Галльского пива не пей, одно название, а не пиво. И с вином ихним шипучим не балуй. Внял ли, неслух?
– Внял, батюшка.
Веснушчатая Прошкина физиономия каждой черточкой своей излучала сомнения.
– Италийские да иберийские девки любезничать будут – не поддавайся. А то неровен час, нарвешься на нож от братьев да отцов ихних. Тихого слушай! Была над тобой отцовская власть, стала его. Однако веру христианскую не забывай, всяк день молись Господу нашему и Богородице, чтоб охранили тебя, олуха, на чужбине. Понял?
– Да, батюшка.
– Ну, ступай тогда. – Боярин размашисто перекрестил отпрыска и подтолкнул его к саням. Прошка отвесил поясной поклон сперва отцу, а потом дворне, высыпавшей поглазеть на отъезд, нахлобучил шапку и чуть ли не вприпрыжку поспешил к упряжке.
– Гляди за ним, Тихий, – попросил Иван Дмитриевич друга. – Больно уж прыткий отрок, уследишь ли?
– Обещал же, – пожал плечами сид. – Будь здоров и прощай, Айвэн.
– Прощай и будь удачлив, Лугов сын! – Корецкий махнул дворне, чтоб открыли ворота. – И ты, девка, тож не хворай, – соизволил он кивнуть мне. – Ну, трогай, Прохор!
Прошка, занявший место возчика, прицокнул лошадям, и сани неспешно выкатили из усадьбы.
– Ну, выехали наконец-то, – проворчал Диху, запахивая шубу. – Подстегни лошадей, Айвэнз.
– Чо? – вылупился отрок.
– Ничо, – передразнил его сид. – Звать тебя теперь так станут: Прохорус Айвэнз. Значит – Прохор Иванов. Понял? Или, если хочешь, Айвэнсоном будешь. Или тебе больше Северус Снейп по душе?
Тот отчаянно затряс головой, наотрез отказываясь отзываться на бесовское имечко.
– То-то же!
– Я все понял, – согласился новонареченный Прохорус и прикрикнул на лошадок: – Н-но, залетные!
Глава 7
"Работники ножа и топора…"
Кайлих
Огонь принадлежал Благим. Это утверждение не имело объяснений и не нуждалось в доказательствах. Просто так оно и было: огонь принадлежал Благому двору, так же как и множество иных явлений и проявлений стихий, вроде солнечного света или звона пчел над зарослями болиголова. Ну, по крайней мере, настолько, насколько такие вещи вообще могут кому-то принадлежать. А конкретно этот огонь, разведенный в почерневшем от копоти круге из камней, был огнем Диху, ведь пламя в горне кузнеца и костер охотника отличаются от того, что теплится в печи хозяйки кухни. Мужской огонь и женский, и этот – был мужским, несмотря на то что Кайлих Неблагого двора раздула его своим дыханием. Он был упрям и капризен, этот костер, и сида с трудом заставляла его покоряться. Пожалуй, если бы в пожитках Кеннета не нашлось огнива, Кайлих плюнула бы и не стала дальше возиться. Но то зеленовато-синее пламя, которое с легкостью струилось из ее пальцев, освещая и распугивая незваных гостей, если и не убило бы смертного, то уж пользы ему точно не принесло. Человеку нужно тепло земного огня. Что ж поделаешь! Пришлось постараться, несмотря на опасения, что этот костерок может запросто донести своему покровителю о той, что вышла на охоту.
– Повелитель котлов! – насмешливо прошептала Кайлих, подмигнув рдеющим углям. – Владыка сковородок и покровитель кухарок! Вот кто ты такой, сын Луга, вот кем ты всегда был и останешься. А не передать ли тебе весточку, чтобы не скучал без меня?
Огонь принадлежит Благим, верно. Но зато туман, снег и ветер – верные спутники Кайлих, а также тех, кого Неблагая сида могла назвать союзниками. Ошибкой будет счесть, будто в окрестностях этого Новеграда таких не сыщется. Не каждый сгодится, и не любому доверишься, однако не только с родичами можно договориться. Вот, к примеру…
Сида подложила хвороста и вышла за дверь. Кеннету не стоит присутствовать при таком колдовстве даже во сне. Мальчик нужен живым и в здравом рассудке.
Снаружи крупными хлопьями валил снег. Кайлих постояла, дожидаясь, пока уляжется ветер, послушный ее просьбе, и, пока ждала, поймала губами несколько снежинок – невесомых поцелуев зимы. А потом выдохнула и поймала собственное туманное дыхание, заключив его в мерцающий овал.
– Сестрица, – негромко позвала сида. – Сестрица! Не прикидывайся глухой! Я же слышу, как скрипят твои древние кости. Не испытывай мое терпение, хийса! Ты мне должна. Покажись!
Но, вглядевшись в проступающий сквозь серо-сизую живую пелену облик, сида почти пожалела об этом опрометчивом приказе.
– Мать богов! Что… что с тобой стало, хийса?!
– А што такого? – прошамкало сморщенное бородавчатое страховидло по ту сторону магии. – Ражве не крашавица, хе-хе?
– Смени этот облик!
– Не могу, – злобно скривилась собеседница. – Это ты примеряешь новые лица чаще, чем рубашки, а я в отличие от тебя, дорогуша, на самом деле меняюсь. Што? Не нравится? Думаешь, мне шамой этакая рожа по вкушу?
– Хийса…
– Вот заладила: хийша, хийша! Ну? Шего тебе?
Злость помогла Кайлих совладать с изумлением и страхом, что уж скрывать! И злость же остудила гнев сиды. Если хийса – хозяйка леса, почти равная по силе детям Дану, выглядит теперь так, что же происходит в мире людей? Ничего хорошего для бессмертных, волей судьбы оказавшихся там. Однако и на этом можно сыграть.
– Помощи, – отчеканила сида. – И сдается мне, что ты тоже извлечешь немало полезного из такой сделки, сестрица.
– Не шештра ты мне, отродье Ткачихи, и неча в родню набиваться, – проворчала хийса и цыкнула желтым клыком, торчащим из безгубого рта чуть ли не на локоть. – Однако рашшказывай. Интерешшно послушать, что ты мне предложить надумала.
Когда спустя некоторое время довольная беседой и договором Кайлих вернулась в хижину, юный родич уже тер заспанные глаза и, покашливая, жался к огню. Сида незаметно улыбнулась. Ранение Кеннета пришлось кстати, и эта задержка в пути тоже. Пусть лесная хозяйка разведает, как там дела у Диху. Даже если хийса решит сыграть нечестно, все равно. Пусть даже предупредит она чуткую дичь, что охота уже идет по следу. Так даже интересней. А покуда можно ждать вестей и неторопливо двигаться к побережью. Как бы ни обернулось дело, а корабль понадобится.
Прошка
С санным обозом Прошке путешествовать и прежде доводилось, он-то знал, что через пару дней, когда примелькаются новые лица, начнется скукотища лютая. Сидишь весь день на одном месте в одной позе, пока задница не начнет отниматься от неподвижности – вот и вся радость. То ли дело остановка на постоялом дворе. Тут не только можно перекусить и ноги размять, но и покрутиться вокруг солидных взрослых людей, поспрашивать, позаглядываться на товар, а если повезет, то и вызнать про заморские чудеса. Конечно, купец купцу рознь. Один глаз от мошны не оторвет и, окромя барыша, думать ни о чем не может и, главное, не хочет. А другой зорче иного шпиона – все видит, всех знает: и знаменитых мастеров, и чаровников, и даже звездочетов. В купеческом сообществе нынешнего обоза тоже интересный человечек нашелся.
Отцовский прощальный наказ держать себя достойно не успел еще выветриться из головы отрока, поэтому Прохор подступался к владимирскому негоцианту осторожно, словно тот сам был сделан из стекла, как и его хрупкий товар. Взрослые не шибко отроков жалуют, справедливо подозревая тех в баловстве и предугадывая грядущие шалости. Поэтому Прохор разговор завел издалека и выказал почтенному Петру Кузьмичу столько уважения, сколько потребно для душевного расположения.
– А что он такого везет особенного? – шепотом полюбопытствовала Кэтрин, наблюдая за маневрами Прохора вокруг владимирца.
Ей было не слишком уютно. Тихий на Кэт уже не шипел, но при случае выговаривал за малейшую провинность, словно запамятовал, что девка нездешняя, к порядкам не приученная. Прошка, сам едва оторвавшийся от батюшкиных наставлений, Кэт очень сочувствовал, а потому отказывать в беседе не стал.
– Рюмки-рубинчики он везет, – шепнул на ухо. – Страх, как хочу посмотреть.
– Это что такое?
– Как что? Рюмки это рюмки, посуда такая для питья. А рубинчики, потому что, Петр Кузьмич говорит, красные они, точно кровь или каменья. Мне охота глянуть.
Катька, само собой, глазищи свои выпучила, залопотала удивленно что-то на своем родном наречии, что-то там про стеклоделанье в какую-то допетровскую эпоху. Мол, не было такого, а всю посуду на Русь везут италийцы и цесарцы.
– Это еще почему? – возмутился Прохор. – Вот выдумала! Тьфу на тебя! У батюшки в хозяйстве половина штофов от владимирского мастера Иллариона. Глаза-то разувай хоть иногда, когда вокруг смотришь.
И понеслось. От Катьки с ее расспросами не отвяжешься, пристала тут же, как банный лист. Пришлось отроку рассказывать и про бродячего ромея, который на берегах Колпи нашел подходящий для стекловарения песок, и про смекалистых мужиков, свою выгоду не упустивших, и про мастера Иллариона, начавшего с бусин, колец и браслетов, чье мастерство стеклодува ныне славно аж в стольной Твери.
– Муранские мастера золото добавляют в расплав, а наши, значит, с медью придумали, – объяснил он девушке и, подумав, добавил: – Вот бы еще зеркала научились делать, чтобы с жадными венецианцами не связываться. Это ж разориться можно с такой ценой!
Его до сих пор совесть мучила из-за испорченного отцовского подарка тверскому князю. Кэтрин всю прямо передернуло от недавних воспоминаний. Вестимо, ходить через зеркало ей совсем не понравилось. Вообще-то девки, они сызмальства знают, что уйдут в чужой дом жить. Доля у них такая. Но с Катькой иное, кто перестарка замуж возьмет? Видно было, что тоскует девка по дому, по мамке с тятькой, по своему странному миру. Это нехристю плевать было, а Прохор искренне жалел приблуду. Она хоть с придурью, но добрая, по-настоящему добрая. На холопов никогда не кричит, лошадей жалеет, и с ним, с Прохором, всегда делится пирожком.
– Ты не гневайся на меня, хорошо? Я ж не со зла, – вздохнул мальчишка, имея в виду зеркальные опыты, и добавил, беззвучно шевеля губами: – Это все Тихий намутил, его рук дело, начаровал.
– Что ты там лопочешь, Прохорус? – тут же отозвался нелюдь. А ведь, казалось бы, только что торчал в другом углу харчевни и сбитень горячий потягивал, и вот тут как тут – за спиной стоит и злыми глазищами сверкает, что твой котяра.
– Что я там намутил?
– Нет, господин Тихий, ничего такого, – встрепенулся Прошка. – Я говорю, может, у Петра Кузьмича браслетка стеклянная для Кэтрин найдется?
– Не найдется, – отрезал нехристь. – У него только посуда, очень красивая, к слову. Но тебе, раз ты такой языкастый, Айвэнз, ее точно не видать.
И нарочно так, прямиком к владимирцу направился, разговоры всякие вести на темы, любопытных отрочьих ушей не касающиеся. Что-что, а втереться к людям в доверие Тихий умел как никто иной. Чародейская морда!
– Ну вот… Из-за тебя, девка, я теперь рубиновое стекло не увижу.
– Я-то при чем? – тихо ахнула Катька, и лицо у нее стало такое жалобное, что хоть самому плачь.
– А при том, что я рано или поздно обязательно новый механизмус построю, зеркало правильное раздобуду, и потом тебя домой верну, – посулил сурово Прохор и для верности в грудь себя кулаком стукнул. – Назло Тихому. Обещаю!
Кайлих и Кеннет
Скотт выглядел неважно: бледный, осунувшийся, вокруг глаз синие круги, да и сами глаза блестели каким-то нехорошим блеском. Кайлих с тревогой обошла вокруг Кеннета, приглядываясь так и этак, а потом, припомнив все, что знала о смертных, догадалась:
– Ты, верно, голоден, племянник?
Лицо молодого горца преобразилось, освещенное таким неописуемым облегчением, что Неблагой сиде даже как-то неуютно стало. Словно она совершает что-то неуместное. Так называемое "доброе дело", например.
– Пожрать не худо бы было, добрая тетушка, ежели не обременю тебя такой просьбой.
– Не обременишь, – отмахнулась сида и нахмурилась. – Пожалуй, и я разделила бы с тобой трапезу… Однако у нас нет никакого припаса, родич, и пока не представляю я, где добыть нам пищи.
– А ты не можешь, ну, как с лошадкой? Волшебством?
– Могу. Но иллюзия еды тебя не насытит. Человеку потребно что-то материальное… Ладно. Попробую тряхнуть стариной! – Она действительно тряхнула – тряхнула волосами, колыхнула юбкой, повернулась кругом – и сменила облик.
– Тетушка Шейла? – осторожно спросил Кеннет, с опаской поглядывая на Кайлих в охотничьем наряде.
– Не совсем, – белозубо улыбнулась в ответ дочь Ллира.
– На тебя смотреть холодно.
И то сказать, одеяние сиды сменилось на крайне… аскетичное. Ничего, как говорится, лишнего.
– А тебе, малыш, на меня смотреть и не стоит! – хохотнула сида. – Где-то в хижине я видела котел. Натопи пока снега. Я скоро вернусь.
Тетушка Шейла вернулась быстрее, чем в котле снег растаял. Довольная, с оленем на одном плече, с рогатым копьем в руке, вымазанная кровью и весело скалящая зубы. Сбросила добычу наземь.
– Принимай работу, племянник! Мой труд кончен, теперь дело за тобой – разделай-ка добычу. Твой нож, тебе и свежевать. Сердце – мне, тебе – печень.
Ушли безвозвратно времена, когда смертный мог вот так запросто пересечься на охотничьей тропе с кем-то из Народа Холмов. И уж точно сгнили косточки смельчаков, осмелившихся зрить настоящую сидскую охотницу. Крутые бедра Кайлих едва-едва прикрывала короткая юбочка из кожаных лоскутков, а эту грудь так и вовсе не спрячешь за ожерельем из перьев и косточек. В волосах перья соколиные, татуировки светятся, и копье в руке древнее, рогатое, вроде пиктского. Зрелище незабываемое! И впервые в жизни Кеннету при виде женщины в одной только лишь юбчонке захотелось спрятаться в темном уголке и заскулить по-щенячьи, а не что-либо еще. Да, жизнь полна неожиданностей.
А уж как он был рад, что рукам срочное дело сыскалось – свежевать добычу. Оно не так заметно, что пальцы подрагивают мелко-мелко. Вот это называется, попал в переделку так попал.