На этот раз все было наоборот: какая-то необычайная легкость воцарилась в мире, какое-то нетерпение. Лия… Он без конца повторял это имя, то про себя, то шепотом. Стоя в очереди к котлу, он чувствовал, что колени у него дрожат, а оказавшись перед девушкой, тихонько произносил: Лия… Она поднимала голову и отвечала: Алекс… На третий день она впервые одарила его улыбкой. Быстро, украдкой. Никто другой этого и не видел, но сам он еле устоял на ногах - так в нем все всколыхнулось. Этой улыбкой она словно подтвердила раз и навсегда: из сотни тысяч солдат на тебя одного я смотрю, с тобой одним говорю, одному тебе улыбаюсь… Каждый вечер он говорил себе: "Сейчас я увижу, что она не такая красивая, как мне показалось, это мое воображение ее приукрашивает…" - и каждый вечер убеждался в обратном - она оказывалась красивее, чем накануне. Один раз она не вышла на работу, и от страшной мысли, что ее больше нет в лагере, у него холодело в животе до следующего вечера, когда она снова появилась у котла.
Довольно скоро он не выдержал и открылся Бальдру. Они как раз получили вечернюю похлебку и уселись со своими котелками на дышле одной из повозок.
- Ты обратил внимание на раздатчицу? - спросил Алекс.
- Какую еще раздатчицу?
- Которая моложе других…
Бальдр подул на ложку и бережно поднес ее ко рту.
- Я смотрю на похлебку, а не на раздатчиц. А что в ней такого особенного?
- Ну, она… конечно, их толком не разглядишь под капюшоном, но эта, по-моему… ну… вроде недурна…
- То есть?
- Ну, мне кажется, она… что-то в ней есть привлекательное…
Бальдр от души расхохотался.
- Ха! Ха! Ха! Тебя и дурить неинтересно. Думаешь, я не видел, как ты подъезжаешь к этой девочке? Она и правда красивая. И не зря свою красоту прячет. Покажись она, какая есть, - часу не пройдет, половина лагеря перебьет другую. Вообще для меня загадка, каким ветром ее занесло горе мыкать в этом курятнике. Прямо видение какое-то. Я-то предпочитаю на нее не смотреть. Зачем? Душу только травить… Все равно что, умирая с голоду, смотреть на жареную курочку, румяную такую, вдыхать ее запах и знать, что съесть ее ты не можешь. Я вижу, она глазки-то на тебя поднимает, когда ты ее называешь по имени. Кстати, как ее звать, а?
- Ее зовут Лия.
- Лия, значит. Красивое имя. Но если хочешь добрый совет - брось это дело. Сам знаешь, правило жесткое: никаких шашней с поварихами. Ты здорово рискуешь. К тому же мы скоро снимемся с лагеря, так что… Брось, право.
Он бросил ложку в снег и допил оставшуюся жижу через край.
- Снимаемся?
- Да. Послезавтра.
Алекс и так давно это знал и не удивился. Но, облеченное Бальдром в слова, это знание обрело реальность, которую он до сих пор отказывался принять. Они покинут это место, и возникнет неразбериха, все перемешается, перебаламутится… Лия исчезнет из его жизни, не успев в нее войти, - исчезнет в один миг. Исчезнет навсегда, и найти ее будет невозможно. И до самой смерти ему останется только вспоминать ее.
Прислушавшись к себе, он понял, что эта перспектива его не пугает. Казалось бы, он должен был ужаснуться, рвать на себе волосы от отчаяния. Но нет, он был, наоборот, совершенно спокоен и ничего не боялся. По самой простой причине: он знал, что этому не бывать. Что он не допустит, чтобы жизнь шла своим чередом помимо его воли. Он еще не знал, как и что он сделает, но разлуке не бывать.
Поварихи жили отдельно, к северу от солдатских палаток. Увидеть их можно было только на раздаче. Остальное время они проводили в своих кибитках или, скрываясь за ними, стряпали под открытым небом. Оттуда поднимался дым костров и пар походных кухонь. Иногда доносились взрывы смеха, всплески разноголосого говора на непонятном языке. Заходить на их территорию строго запрещалось.
После отбоя Алекс улегся, как обычно, на свою походную койку и свернулся калачиком, чтобы теплее было спать.
- Спокойной ночи, - сказал он Бальдру.
- Спокойной ночи, - зевая, отозвался тот с соседней койки.
Другие солдаты кругом болтали и шутили в полный голос, перекликались через всю палатку, надсаживались от хохота. Алекс за последние месяцы к этому привык. Он научился не слышать их. Укрывался в своем внутреннем мире и не обращал внимания на окружающее. Бальдр тоже развил в себе такую способность, так что они могли беседовать вполголоса среди всего этого шума и гама, словно никого, кроме них двоих, в палатке не было.
Была уже поздняя ночь, когда Алекс счел, что может выйти незамеченным. Слышен был только ровный храп да слабый, но упорный кашель какого-то больного солдата в соседней палатке. Он бесшумно натянул сапоги, надел теплую шинель, перчатки, шапку, а на плечи еще накинул одеяло. Мороз обжег ему лицо. Он поднял глаза к звездному небу. Созвездия сияли далекими причудливыми фигурами. Он миновал десятка два палаток, и вот в северной стороне показались кибитки поварих.
"И что теперь? - задал он себе неизбежный вопрос. - Не кричать же в ночной тиши: Лия! Лия! - пока она не выйдет?" Он осторожно подошел поближе. Мелкий сухой снег скрипел под сапогами. Из кибиток не доносилось ни звука, нигде не светилось ни огонька. Он посмеялся над собой: "И что я тут делаю? У меня нет ни единого шанса ее найти. Она спит в одной из этих кибиток, я даже не знаю в какой. Может быть, в этой, до которой я могу дотянуться рукой? Нет, я точно сошел с ума".
Где-то далеко заржала лошадь. Это прозвучало как жалобный зов. Животные страдали здесь так же, как люди. Алекс поежился. "Если еще постою, совсем окоченею". Он сделал шаг, другой, остановился, снова двинулся было вперед, уже почти решил отказаться от своей затеи - и вдруг легкие шаги по снегу.
- Алекс? - тихо окликнул знакомый голос.
Он обернулся и увидел ее.
Она тоже куталась в одеяло, придерживая его на груди. Капюшона, без которого он ее ни разу не видел, не было, только вязаная шапочка.
- Алекс?
- Лия… - откликнулся он.
Она подошла, тихонько покачала головой и прошептала что-то вроде:
- Kuomi daak…
- Не понимаю…
Она показала на него, потом повертела пальцем у виска.
- Kuomi daak…
- Я сумасшедший?
- Та, - кивнула она.
- Тогда ты тоже kuomi daak, - сказал он, указывая на нее.
Она улыбнулась и огляделась. Они стояли совсем на виду. Она взяла его за руку и потянула к одной из кибиток, над которой торчала труба, - видимо, это была кухня. Они обошли ее. Теперь их никто не мог увидеть. Лагерь остался по ту сторону, а здесь - только пустая белая равнина.
Звездный свет падал на лицо Лии, которое все было - одни распахнутые темные глаза. Она придвинулась ближе. На этот раз между ними не было котла. И никто не пихал Алекса в спину: "Ну, ты проходишь?" Только они двое да безмолвная ночь.
Она посмотрела на него с нежностью и произнесла целую фразу:
- Astia altermytié, Aleks…
- Я не понимаю, что ты говоришь, Лия, - сказал он растерянно, - ничего не понимаю, но… ты красивая… ты такая красивая…
- Та, - простодушно подтвердила она.
Она тоже не поняла ни слова.
Тогда он распахнул свое одеяло и притянул ее, как под крыло. Она была ниже на полголовы. Он целовал ее в лоб, в глаза, в щеки, в губы. Она принимала эти поцелуи, закрыв глаза. Потом стала отвечать, и теперь он подставлял лицо под ее поцелуи. От прикосновения этих холодных губ он чуть не потерял сознание. Изматывающий поход, лишения, страх, постоянное общение с грубой солдатней за долгие месяцы образовали в нем незаметно для него самого зияющую пустоту, некую мучительную неутоленность, в которую внезапно так и хлынула эта нежная женственность. Он приник к ее губам, ища таящуюся за ними жаркую сладость. Она не противилась.
Морозный воздух пробился под одеяло. Оба одновременно вздрогнули.
- Мы не можем оставаться на улице, - сказал Алекс, оглядываясь в поисках какого-нибудь убежища. - Может, в эту кибитку?
Она знаками показала, что это невозможно, кибитка заперта на ключ.
- Куда же тогда? - спросил он.
Она помотала головой. Нигде для них не было места. Единственным их приютом было это холодное открытое пространство, единственным кровом - звездное небо. Она взяла его руки в свои.
- Aleks, ostroï kreïd baduin…
Язык, на котором она говорила, звучал приятно и мелодично со своими слегка раскатистыми "р" и влажными согласными. Красиво, но совершенно непонятно.
- Что ты хочешь сказать?
Она знаками - руки под щеку - изобразила сон: ты пойдешь спать, и я пойду спать…
- Нет! - сказал он.
- Та, - настаивала она, а потом разыграла целую пантомиму.
Каждое слово она сопровождала знаком, разъясняющим его смысл:
- Tariz geliodout… boratch… ты и я завтра… здесь… o taluar velion prisnat… и у меня будет ключ от кибитки… kreïd baduin, Aleks… иди спать… baltui en? Ты понял?
- Та, - ответил он. - Да.
Она подтолкнула его в сторону лагеря, снова притянула к себе, еще раз поцеловала и убежала.
Весь следующий день лагерь лихорадило. О выступлении было официально объявлено, и солдаты к нему готовились. Ходили самые противоречивые слухи об осаде и о том, что их там ожидает. По словам одних, условия там были лучше - и в отношении питания, и в отношении жилья. Другие, наоборот, уверяли, что неприятель не дает покоя ни днем ни ночью, совершая убийственные молниеносные вылазки, подрывающие боевой дух осаждающих. Всякий раз они оставляют за собой десятки убитых и раненых, и ничего нельзя поделать. Так что и не поймешь, кто кого осаждает. Говорили о вшах, о самокалечении, дезертирстве и публичных казнях дезертиров.
Алекс пропускал все это мимо ушей. Встреча с Лией отодвинула весь остальной мир так далеко, что его больше ничто не касалось. Все ему было безразлично: перипетии осады, судьба товарищей, исход войны… Он понимал, что тут нечем гордиться, но только одно имело для него значение: снова обнять Лию, целовать ее, вслушиваться в музыку ее голоса… не потерять ее. Да, вот оно: он сделает все возможное и невозможное, чтобы не потерять ее, потому что потерять ее - это все равно что умереть.
Вечером огласили приказ: быть готовыми выступить с рассветом. В палатке было непривычно тихо. Те, кто умел писать, писали письма. Кто не умел - просил помочь. Алекс начал было писать родителям, но скоро почувствовал, что не в состоянии передать хотя бы намеком, какой переворот совершился в его жизни, и оставил письмо недописанным. Потом погасили свет, и разговоры в темноте звучали приглушенно. Даже самые шумливые как-то притихли и посерьезнели.
Бальдр и Алекс долго разговаривали вполголоса. Вспоминали Малую Землю, свое тамошнее детство, Бриско, Королевскую библиотеку, сани господина Хольма, коня Бурана.
В палатке давно царила тишина, когда Алекс выскользнул наружу. Был такой же мороз, как и накануне, и небо такое же. И сердце его билось так же лихорадочно. Лия не заставила себя ждать. Она появилась, как только он подошел к кибитке с трубой. Кинулась к нему, обняла, но вид у нее был огорченный.
- Streipyin velion ni, Aleks… я не достала ключа…
- Тьфу ты! Что же нам делать?
- Militiyan balestyen portiz…
- Не понимаю, Лия.
Она махнула рукой на восток, в направлении столицы.
- Portiz militiyan… boreït… завтра солдаты туда…
- Да, мы завтра выступаем… А ты, Лия, - тебя тоже отправляют? С нами?
Черные глаза налились слезами, лоб страдальчески наморщился.
- Ni, ipiyet boranch… нет, я остаюсь здесь… Adress teyit, Aleks? Где я смогу тебя найти?
Он улыбнулся и взял ее лицо в ладони.
- Дать тебе мой адрес на Малой Земле, Лия? Я ведь даже не знаю, вернусь ли туда когда-нибудь. Чтоб я оставил тебя здесь? Ты с ума сошла. Kyomi daak! Если оставлю, я тебя потеряю. Все равно что бросить камешек в море и надеяться потом его найти… А ты - у тебя какой адрес?
- Adress meyit? Мой адрес? Maï gaï nat… у меня его нет… molyin nostroï stokonot… наш дом разрушен…
Она печально кивнула на кибитку, в которой ночевала с другими поварихами.
- Adress meyit… вот теперь мой адрес…
Потом выражение ее лица изменилось; она сделала широкий жест, словно охватывая равнину, простирающуюся к северу, холодную и белую в свете звезд.
- Adress meyit, Aleks… вот мой адрес.
- Да, - сказал он, и комок подступил у него к горлу.
Они стояли молча, прижавшись друг к другу, понимая, что сейчас решается их судьба и выбор за ними. Оба обернулись и смотрели теперь в необъятный безмолвный простор, открывающийся перед ними. В безмятежном своем покое бескрайняя равнина, казалось, звала их: "Придите, не бойтесь меня…" Но за этим ласковым зовом таилась смертельная ловушка. Вдалеке снова, как накануне, заржала лошадь, и эта безнадежная жалоба прозвучала в ночи как предостережение.
- Ты права, Лия. Это теперь наш с тобой адрес… adress geliodout… Только я не хотел бы увлечь тебя на погибель… Один я бы рискнул, но с тобой мне страшно… понимаешь?
- Baltiyé, - сказала она, - понимаю.
Они еще раз поцеловались, потом Алекс вдруг высвободился.
- Подожди, - сказал он, - мне кое-что пришло в голову… Жди меня здесь. Или нет, лучше ступай в кибитку. Посиди в тепле, пока я вернусь.
Не дожидаясь ее согласия или возражений, он пустился бежать. Перед своей палаткой он перешел на шаг и пробрался в нее, никого не разбудив. На ощупь в темноте нашел свою койку, прилег на нее, не раздеваясь, и тихо окликнул:
- Бальдр, эй, Бальдр! Проснись.
- А? Что такое? - сонным голосом проворчал тот.
- Выслушай меня, пожалуйста, слушай хорошенько… Та раздатчица, помнишь, я говорил…
Он рассказал все, что пережил за эти дни, и по мере того, как он говорил, Бальдр приподнимался на койке, все более ошеломленный.
- Ты рехнулся… окончательно рехнулся, горе ты мое…
- Знаю, не надо только комментариев… и мнения твоего я не спрашиваю…
- А чего ты тогда от меня хочешь?
- Бальдр, мы с тобой с малых лет знакомы. Я хоть раз тебя просил предсказать мне будущее? Хоть когда-нибудь просил?
- Нет. И правильно делал, я не могу предсказывать нарочно.
- Знаю, Бальдр, знаю, и все же… все же сейчас я тебя об этом прошу. Ну пожалуйста, не говори "нет"!
- Так я и думал: ты совсем спятил!
- Бальдр, постой! Вспомни, когда ты продал свое освобождение, я ведь тебя не выдал, не сказал твоим родителям, правда?
- Тьфу… ну, правда… И что же ты хочешь знать? Сколько у вас будет детей? Девочки это будут или мальчики? Учти, я никогда ничего не мог увидеть по заказу, это будет первая такая попытка…
Алекс так и кинулся к нему.
- Бальдр, послушай, Бальдр. Мы с Лией хотим бежать сегодня ночью.
- Бежать? Куда?
- Тс-с, не говори громко! Сами не знаем. Уйдем по равнине, прямо и прямо. Там видно будет.
Бальдр на какое-то время лишился дара речи. Но ненадолго.
- Уйдете по равнине! Ненормальные, ей-богу, ненормальные! Час, ну ладно, два - и вы замерзнете насмерть! А в твоем случае это знаешь как называется? Это называется дезертирство. А за дезертирство знаешь что полагается? Тебя поймают и казнят, Алекс, ты меня слышишь - каз-нят! Да вон на прошлой неделе, видал, здесь в лагере двоих расстреляли.
- Нет, не видал. Я не ходил смотреть.
- А я там был. Один плакал и просил пощады. Меня чуть не вывернуло. Я уши заткнул… Алекс, они тебя не помилуют. Получишь десять пуль в грудь сквозь картонку с надписью "ДЕЗЕРТИР". Не делай этого, Алекс! Это уже даже не чудовищная глупость, это самоубийство, это…
Слова у него теснили друг друга, он едва не срывался на крик.
- Хватит! - остановил его Алекс. - Ты, конечно, прав, но это то же, что с твоим освобождением: спорить бесполезно. Ты не можешь понять… Просто, прежде чем уйти, я хотел бы узнать…
- Что ты хочешь узнать?
- Я хотел бы узнать… погибнем мы или нет.
- О господи… - простонал Бальдр. - Ты понимаешь, чего просишь?
- Я тебя умоляю.
- Даже и не проси.
Оба помолчали.
- Я тебя умоляю, - снова заговорил Алекс. - Ради старой дружбы.
Бальдр раздраженно вздохнул. Снова вздохнул. Почесал затылок.
- У меня не получится.
- Попробуй… хотя бы попробуй…
- Ладно. Попробую - ради тебя. Но ты не особо надейся. Оставь меня в покое на несколько минут.
С этими словами он отвернулся и лег, угнездившись, словно собирался уснуть.
Алекс ждал. Ожидание затягивалось - он не предполагал, что это будет так долго, и стал уже подумывать, не уснул ли Бальдр и в самом деле. Один солдат принялся говорить во сне - что-то бессвязное, разобрать можно было только слова "музыка, вперед!", которые его, видимо, смешили. В соседней палатке снова закашлялся больной.
- Бальдр… - не выдержал Алекс. - Ты что, уснул?
Нет, калека не спал. Он медленно повернулся, и Алекса поразило выражение его лица - так выглядит человек, находящийся во власти галлюцинации. Он словно возвращался из каких-то таинственных далей.
- Ну? - спросил Алекс.
Бальдр очумело помотал головой.
- Вы можете идти… - проговорил он, словно нехотя. - Это безумие, но вы можете идти.
Алекс встряхнул его за плечи.
- Ты имеешь в виду, мы не погибнем? И я увожу ее не на горе и мучения?
- Я имею в виду только то, что вы останетесь живы. Ты ведь это хотел узнать? Насчет горя, мучений и всякого такого ничего не могу гарантировать. Ничего. Я вас видел. Живых. И это все. Достаточно?
- Живых, а где, как? Что именно ты видел?
- Вас видел. Обоих вместе. На Малой Земле. Все, больше ничего не спрашивай. Я сдох.
- Бальдр, ох, Бальдр, спасибо!
Алекс обнял его со слезами на глазах.
- Да ладно тебе… - смущенно буркнул тот.
- Тихо вы там! - прикрикнул кто-то из соседей, разбуженный их голосами.
Но Алекс уже не мог совладать с рыданиями: когда он обнял Бальдра, страшная мысль пронзила его - больше им не увидеться. Он пытался отогнать эту мысль, но безуспешно.
- До свиданья, - всхлипнул он, а подумал - "прощай!".
- До свиданья, друг, - сказал Бальдр. - Встречаемся на Малой Земле, а?
- Договорились. На Малой Земле.
Алекс подумал было, не взять ли с собой мушкет, но в конце концов решил не брать. Дезертирство и само по себе было тяжким преступлением, а уж дезертировать с оружием - хуже не придумаешь. Нож он взял.
Обмануть бдительность часовых не составило труда. Беглецы скрылись в ночи, держа путь на север. В неправдоподобно ярком небе звенели звезды. Оно сияло у них над головами космической красоты сводом, перед которым казались ничтожными все страхи и сомнения. Крепкий снег пел под ногами. Мороз, и тот представлялся дружелюбным.
- Keskien diemst "Aleks"? - спросила она на ходу. - Что это означает - "Алекс"?
- "Алекс" - это "Александер", и это означает "защитник", - не без гордости объяснил он.
И, чтобы ей было понятно, встал перед ней, выхватил нож и изобразил, как будет ее защищать. Он заслонял ее собой, раскинув руки, отбрасывал ударом кулака воображаемого противника. Она рассмеялась и как будто осталась довольна, если и не вполне убеждена в действенности такой защиты.
- А что значит "Лия"?
- Lia diemst: bourtyé…
- Что-что?