– Но ты не можешь утверждать, что именно Клодия заставила тебя услышать эти звуки, – наконец заговорил Луи. – Возможно, все дело в колдовстве Меррик.
– Ты прав. Но мы точно так же не можем с уверенностью знать, что Меррик вызвала и остальные видения. Алтарь, свеча, даже мой носовой платок с каплями крови – все это не доказывает, что именно Меррик наслала на меня духов. Нам следовало бы подумать о призраке Большой Нанэнн.
– Ты считаешь, что ее призрак мог вмешаться в нашу жизнь по собственной воле?
Я кивнул.
– Что, если этот призрак хочет защитить Меррик? Что, если она не желает, чтобы внучка вызывала душу вампира? Откуда нам знать?
Луи был буквально на грани отчаяния. Он выглядел собранным и уравновешенным, но в глазах читалось страдание. Затем он, видимо, взял себя в руки и взглядом попросил продолжить, словно никакие слова не могли выразить, что творится у него на душе.
– Луи, послушай. У меня самого довольно слабые представления о том, что я сейчас скажу, но это очень важно.
– О чем это ты? – Он вдруг оживился, выпрямившись на стуле, всем своим видом показывая, что жаждет продолжения.
– Мы с тобой существа приземленные. Вампиры. Но мы не эфемерны. И неразрывно связаны с гомо сапиенс, потому что живем только благодаря крови этого вида. Тот дух, который населяет наше тело, управляет его клетками, позволяет нам жить, если на то пошло, лишен разума и имени. Во всяком случае, так мы считаем. Ты ведь согласен...
– Согласен, – поспешно перебил меня Луи, с явным нетерпением ожидая продолжения.
– То, что делает Меррик, это магия, Луи. Связанная с другим измерением.
Он промолчал.
– Мы и просим Меррик совершить для нас магические обряды. Вуду – это магия, как и кандомбле. Как и Святое причастие.
Он был озадачен и в то же время, несомненно, захвачен этой идеей.
– Бог – это магия, – продолжал я. – И святые. И ангелы. И призраки, если они действительно представляют души, некогда жившие на земле, тоже проявления магии.
Луи уважительно ловил каждое слово, храня молчание.
– Надеюсь, ты понимаешь, я вовсе не утверждаю, что все эти понятия равны. Я только лишь имею в виду, что у них есть одна общая черта: оторванные от земли и плоти, они не принадлежат материальному миру. Разумеется, они не утратили связи с материей, но обитают в царстве чистого духа, где существуют другие законы, совершенно не похожие на наши, земные...
– Я понимаю, куда ты клонишь, – перебил меня Луи. – Хочешь предупредить, что эта женщина способна поставить нас в тупик так же легко, как и любого смертного.
– Да, отчасти я имел в виду именно это, – ответил я. – Однако ты понимаешь, что Меррик может не просто сбить нас с толку. Поэтому мы должны относиться к ней и всему, что она делает, с чрезвычайным уважением.
– Согласен, – кивнул он. – Но если люди обладают душами, способными пережить смерть и предстать перед живущими в виде призраков, значит, люди тоже способны на магию.
– Да, это всего лишь магическая черточка, наряду с вампирскими талантами принадлежащая и нам. Но что происходит, когда душа покидает физическое тело? Она попадает в Царство Бога.
– Ты веришь в Бога? – изумленно пробормотал он.
– Д-да... Наверное... – Я помолчал. – Конечно да. Какой смысл это скрывать?
– В таком случае ты действительно испытываешь огромное уважение к Меррик и ее магии, – сказал он. – И ты веришь, что Большая Нанэнн, как ты ее называешь, на самом деле может оказаться всесильным призраком.
– Все так.
Луи откинулся на спинку стула. Глаза его стремительно перебегали с одного предмета на другой. Все, что я рассказал, сильно его взволновало, но он по-прежнему был преисполнен глубочайшей печали, рассеять которую, похоже, ничто не могло.
– Большая Нанэнн может оказаться опасной... – пробормотал он. – Большая Нанэнн захочет защитить Меррик... от тебя и от меня.
Он был чрезвычайно красив в своей грусти. Несмотря на резкость черт, было в этой красоте что-то притягательное. Мне снова вспомнились полотна Андреа дель Сарто.
– Я вовсе не жду, что моя вера повлияет и на тебя, – сказал я. – Но я хочу обратить твое внимание на эти вещи, потому что все это колдовство, обращение к духам на самом деле небезопасно.
Луи выглядел взволнованным, но не испуганным – я бы даже сказал, напротив, он совершенно не думал об осмотрительности. Мне хотелось поведать ему о поездке в Бразилию, но я счел за лучшее отложить этот разговор до другого раза.
– Ладно, Дэвид, вернемся к вопросу о призраках. – Голос Луи вновь звучал ровно. – Наверняка все они далеко не одинаковы.
– Да, ты прав, – ответил я.
– Взять, к примеру, эту самую Большую Нанэнн. Если она и в самом деле является на землю по собственной воле, то откуда именно она приходит?
– Едва ли мы можем знать такое о любом призраке.
– Но ведь исследователи оккультизма считают, что некоторые призраки имеют земное происхождение, – разве нет?
– Согласен.
– Если эти призраки – души мертвых, связанных с землей, то почему мы говорим о магии? Разве они не находятся в атмосфере? Разве они не стараются всеми силами прорваться к живущим? Разве они не покинули Бога? Чем еще можно объяснить то, что Клодия неотступно преследовала Джесс? Если это была Клодия, значит, она не отправилась в царство чистого духа. Значит, она неподвластна непостижимым для нас законам и не знает покоя.
– Понятно, – кивнул я, упрекая себя в том, что не понял этого раньше. – Ты полагаешь, что Клодия страдает, и потому хочешь совершить ритуал.
– Думаю, что это вполне возможно. – Вид у Луи был несчастным. – Если Клодия действительно предстала перед Джесс, как той казалось. Честно говоря, я надеюсь, что нам не удастся вызвать дух Клодии. Надеюсь, что магия Меррик не сработает. Надеюсь, что если Клодия обладала бессмертной душой, то эта душа отправилась к Богу. Надеюсь на то, во что не могу верить.
– Вот почему история призрака Клодии так мучает тебя. Ты вовсе не хочешь с ней говорить. Тебе важно знать, что она пребывает в покое.
– Да, ты прав. Боюсь, что душа Клодии мечется сейчас, испытывая невыразимые муки. Опыт других для меня ничего не значит. Лично я никогда не имел дела с призраками, Дэвид. И, как уже говорил, ни разу не слышал ни клавесинную музыку, ни пение птиц, заточенных в клетке. Мне не доводилось видеть или слышать что-либо указывающее на существование Клодии где-то в любой форме. Я хочу попытаться связаться с Клодией, чтобы знать наверняка.
Это признание дорого стоило моему другу – обессиленный, он снова откинулся на спинку стула и отвел взгляд. Возможно, обратив его в какой-то потаенный уголок своей души. Наконец, неподвижно уставившись на что-то невидимое в тени, он продолжил:
– Если бы мне только удалось ее увидеть, я бы мог составить хоть какое-то представление, пусть даже самое приблизительное. Не перестаю твердить себе, что ни одному блуждающему духу не удастся одурачить меня, прикинувшись, будто он и есть Клодия, но, с другой стороны, я никогда не встречал блуждающих духов. Не сталкивался ни с чем подобным. У меня есть лишь рассказ Джесс, который она наверняка смягчила, щадя мои чувства, ну и, разумеется, несвязный бред Лестата о возвращении Клодии и о том, как во время мучительных экспериментов с Похитителем Тел он словно вновь погрузился в прошлое.
– Да, я тоже слышал, как он об этом рассказывал.
– Что касается Лестата, то с ним никогда нельзя быть уверенным... – Луи пожал плечами. – Вполне вероятно, бредни Лестата не более чем порождение больного воображения. Не знаю. Зато точно знаю, чего отчаянно хочу сам: чтобы Меррик Мэйфейр попыталась вызвать дух Клодии. И готов ко всему, что за этим последует.
– Тебе только кажется, что готов, – поспешил заметить я, хотя, быть может, несправедливо.
– Понятно. Сегодняшнее колдовство тебя потрясло.
– Ты даже не можешь себе представить насколько, – вздохнул я.
– Ладно, признаю. Я не могу это представить. Но ответь мне на один вопрос. Вот ты рассуждаешь о других измерениях – о тех, что существуют за пределами Земли, – и утверждаешь, что Меррик с помощью колдовских обрядов может легко туда проникнуть. Но почему для этого нужна кровь? Ведь не секрет, что для колдовства потребуется кровь. – В голосе Луи зазвучали сердитые нотки. – Колдовство почти всегда требует крови. Вот ты только что назвал Святое причастие магическим действом – это мне понятно. Если хлеб и вино превращаются в святую жертву распятия, то это магия. Но при чем здесь кровь? Мы земные существа, да, но есть в нас и крупица магии. Так почему же эта крупица требует крови?
Чувствовалось, что в душе Луи кипит злость. Взгляд его, обращенный на меня, был суров, хотя я понимал, что его эмоции связаны не со мной.
– Я хочу сказать, что если сравнить ритуалы во всем мире, во всех религиях, во всех видах магии во все времена, то везде обнаружится кровь. Почему? Разумеется, я понимаю, что человеческие существа не могут жить без крови. Я знаю, что "кровь – это жизнь", как говорил Дракула. Я знаю, что человечество говорит о криках и шепотах, доносящихся с пропитанных кровью алтарей, о кровопролитиях и кровном родстве, о голубой крови и о том, что за кровь следует платить кровью. Но почему? Что за нить связывает все эти предрассудки и изречения мудрости? А главное, почему Бог требует крови?
Я был огорошен и, разумеется, не мог отважиться на поспешный ответ. К тому же у меня его не было. Луи затронул слишком серьезный вопрос. Кровь была существенным компонентом в кандомбле. Равно как и неотъемлемой частью и любого настоящего колдовства.
– Я не имею в виду твоего Бога, – смягчившись, сказал Луи, – но Бог Святого причастия требовал крови, а распятие дошло до нас как одно из самых известных кровавых жертвоприношений во все времена. Но как же насчет всех остальных богов: богов Древнего Рима, для которых кровь должна была проливаться не только на аренах, но и на алтарях, или богов ацтеков, требовавших кровавых убийств в обмен на свое согласие управлять вселенной во время вторжения испанцев.
– Вполне возможно, мы задаем не тот вопрос, – наконец произнес я. – Вполне возможно, кровь не имеет значения для богов. Вполне возможно, кровь важна только для нас. Это мы сделали из нее проводника в Царство Божие. Может быть, только с ее помощью мы можем выйти за мирские пределы.
– М-м, это не просто анахронизм, – сказал он. – Это самая настоящая тайна. Почему, скажи, у коренных жителей древней Южной Америки одно слово в языке обозначало и цветы, и кровь?
Он снова встал со стула, беспокойно огляделся, а потом прошел к окну и уставился в него через тюль.
– Мне снятся сны, – прошептал он. – Во сне она приходит ко мне и говорит, что пребывает в покое. Во сне она дает мне силы делать то, что я должен.
Его слова огорчили и взволновали меня.
– Если бы предвечный не уставил запрет моему самоубийству...[У. Шекспир. "Гамлет" (акт I, сцена 2): "...если бы предвечный не уставил запрет самоубийству". (Перевод М. Лозинского.)] – задумчиво произнес Луи, перефразируя Шекспира. – Потому что все, что мне нужно для этого, – это не искать крова на восходе солнца. Мне снится, что она предупреждает меня об адском огне и уверяет в необходимости раскаяться. Но, с другой стороны, это всего лишь игра моего воображения. Если она появится, то, возможно, будет на ощупь пробираться в темноте. Она могла потеряться среди блуждающих мертвых душ, которые видел Лестат, когда покидал пределы этого мира.
– Возможно все, что угодно, – сказал я.
Последовала длинная пауза, во время которой я тихо подошел к Луи и положил ему на плечо руку. Мне хотелось таким образом дать понять другу, что я уважаю его боль. Он не отреагировал на этот крошечный жест близости. Тогда я снова вернулся к дивану и стал ждать. Мне не хотелось покидать его в таком состоянии.
Наконец он обернулся.
– Подожди здесь, – негромко попросил он, после чего вышел из комнаты и направился по коридору.
Я услышал звук открывающейся двери. Вскоре Луи вернулся, держа в руке небольшую старинную фотографию.
Я чрезвычайно разволновался. Неужели это было то, о чем я подумал? Я узнал маленькую черную рамку, в которую был вставлен портрет. Она была похожа на рамки дагерротипов, принадлежавших Меррик, – очень затейливая, в хорошем состоянии.
Луи раскрыл двойные створки книжечки, взглянул на изображение и только тогда заговорил:
– Ты рассказывал о семейных портретах нашей дорогой колдуньи, – произнес он. – Ты спрашивал, не являются ли они проводниками умерших душ?
– Верно. Могу поклясться, что люди, запечатленные на тех небольших фотографиях, разглядывали нас с Эроном.
– И ты еще говорил, как важно было для вас в то далекое время впервые увидеть дагерротипы... Или как они там называются?..
Я слушал его, и меня охватывало изумление. Луи был там! Жил в ту эпоху и все это видел! Пройдя сквозь десятилетия, он переместился из мира живописных портретов в мир фотографий, в наше время.
– Вспомни о зеркалах, – сказал он, – к которым все привыкли. Подумай об отражении, застывшем на века. Вот так все и было. Только цвет исчез, совершенно исчез – остался лишь ужас. Но, как видишь, никто не считал это особым чудом, а вскоре оно вообще стало обыденностью. Нам фотография не пришлась по вкусу. Но она слишком быстро приобрела популярность. И разумеется, когда это все только начиналось, когда появились первые фотостудии, они были не для нас.
– Кого ты имеешь в виду?
– Дэвид, фотографии делались днем – ты разве не понял? Первые фотографии были доступны только смертным.
– Конечно! А я как-то об этом не подумал.
– Она возненавидела фотографию. – Луи вновь обратил взгляд на портрет. – И однажды ночью, втайне от меня, сломала замок какой-то из новых студий – они тогда попадались на каждом шагу – и украла все снимки, которые смогла найти. Она в ярости расколотила их, разбила вдребезги! И считала отвратительным, что мы не можем заказать свои портреты. "Да, мы видим себя в зеркалах, хотя старая легенда утверждает, что это не так! – кричала она. – Но как же тогда вот это зеркало? Разве это не угроза здравомыслию?" Я убедил ее, что она не права. Помню, Лестат тогда посмеялся над ней, назвал жадной и глупой и посоветовал радоваться тому, что у нее есть. Но она потеряла всякое терпение и даже не удосужилась ему ответить. Именно тогда он заказал ее миниатюрный портрет для своего медальона – того самого, который ты отыскал для него в подземных хранилищах Таламаски.
– Понятно, – отозвался я. – Лестат никогда не рассказывал мне эту историю.
– Лестат многое забывает. – В голосе Луи не было упрека или порицания. – После этого он не раз заказывал ее портреты у живописцев. Здесь когда-то висел один из них – большой, очень красивый. Мы его даже взяли с собой в Европу – наш багаж состоял из многих сундуков... Впрочем... Лучше не вспоминать то время. Не хочу вспоминать, как она попыталась навредить Лестату.
Я промолчал, и Луи продолжил:
– Живописные портреты ее не устраивали. Ей нужны были фотографии, дагерротипы, подлинные изображения на стекле. Невозможность осуществить это желание приводила ее в ярость. Но потом, несколько лет спустя, когда мы уже были в Париже, в одну из чудесных ночей, предшествовавшей нашему посещению Театра вампиров и встрече с ужасными монстрами, уничтожившими ее, Клодия обнаружила, что магические картинки можно делать и ночью, при искусственном освещении...
Луи печально вздохнул – казалось, он заново переживает прошлое. Я не смел нарушить молчание.
– Ты не можешь себе представить, в какое волнение ее привело это открытие, – после паузы вновь заговорил он. – Она посетила выставку известного фотографа Надара, который снимал парижские катакомбы, целые горы человеческих костей. Как тебе, несомненно, известно, Надар был неисправимым ловеласом. Клодию привели в восторг его фотографии. Однажды вечером, предварительно договорившись о встрече, она отправилась к нему в студию, и там был сделан этот портрет.
Луи подошел ко мне.
– Снимок темный. Всех зеркал и искусственных ламп было мало, чтобы добиться качества. Клодия стояла неподвижно как статуя. Но она осталась очень довольна результатом и держала этот портрет на своем трюмо в отеле "Сент-Габриэль" – последнем пристанище, служившем нам домом. Там у нас были чудесные номера. Отель располагался неподалеку от здания Оперы. Кажется, Клодия даже не распаковала живописные портреты. Для нее был важен только этот снимок. Я действительно полагал, что со временем она будет счастлива в Париже. Может быть, так бы все и вышло... Просто не хватило времени. Она считала, что этот маленький портрет только начало, и планировала вернуться к Надару в еще более прелестном платье.
Луи посмотрел на меня.
Я поднялся, чтобы взять портрет, и он передал его мне в руки с чрезвычайной осторожностью, словно тот мог рассыпаться на куски.
Я опешил. Каким маленьким и невинным казалось это дитя со светлыми локонами, полными щечками, темными губками бантиком и белым личиком. Когда я взглянул на затемненное стекло, взгляд Клодии буквально пылал. А меня вновь охватило то же мучительное подозрение, что терзало разум, когда я рассматривал родственников Меррик: казалось, что Клодия меня рассматривает.
Должно быть, у меня вырвался какой-то тихий возглас. Не помню. Я закрыл маленькую книжицу и даже защелкнул крошечный золотой замочек.
– Разве она не была красива? – спросил Луи. – Ответь. Дело не во вкусе. Была. Это факт, который никто не станет отрицать.
Я взглянул на него и хотел было заверить, что он прав, что Клодия и в самом деле была прелестна... Но не проронил ни звука.
– Я принес портрет для колдовского обряда, – пояснил Луи. – У нас нет ни локона ее волос, ни крови, ни одежды. Но у нас есть это. После ее смерти я отправился в отель, где мы были счастливы, и забрал портрет, а все остальное оставил.
Луи спрятал снимок во внутренний карман пиджака. С застывшим взглядом невидящих глаз, он выглядел потрясенным, углубленным в себя, но быстро вернулся к действительности, слегка тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, и спросил:
– Как ты думаешь, этого достаточно?
– Да, – только и сказал я. В голове у меня проносилось множество слов утешения, но все они казались пустыми и невыразительными.
Мы стояли и смотрели друг на друга, и меня поразило выражение его лица, в котором читалась подлинная человеческая страсть. Я никак не ожидал, что стану свидетелем столь безграничного отчаяния.
– На самом деле я не хочу видеть Клодию, – признался Луи. – И если честно, думаю, нам не удастся вызвать ее призрак. Поверь, Дэвид, это правда.
– Верю.
– Но если призрак все-таки появится и окажется, что Клодия претерпевает муки...
– Тогда Меррик будет знать, куда и как ее направить, – быстро договорил я. – И я буду знать. Все медиумы Таламаски знают, как следует действовать в таких случаях, как подтолкнуть таких призраков к свету.
– Я как раз на это рассчитывал, – кивнул он. – Но, видишь ли, не думаю, что Клодия где-то заблудилась, – она просто захотела остаться. А в таком случае только такая всесильная колдунья, как Меррик, сможет убедить ее, что за пределами этого мира мучениям наступит конец.
– Вот именно, – подтвердил я.