Я приблизилась, немного обеспокоенная, сама не знаю, почему: ведь я наверняка была здорова, а слабость… мы же всегда думаем, что стоит захотеть - и слабость пройдет.
Отец протянул руку мне навстречу, не сводя глаз с доктора, и сказал:
- Да, это действительно странно и как то не очень понятно. Сюда, сюда, Лаура: слушай доктора Шпильсберга и соберись с мыслями.
- Вы сказали, что у вас было такое ощущение, будто во время первого кошмара две иглы впились пониже горла. Сейчас там не болит?
- Ничуть, - сказала я.
- А вы можете точно показать, где они будто бы впились?
- Вот здесь, над ключицей.
Я была в закрытом домашнем платье.
- Что ж, проверим, - сказал доктор. - Позвольте, ваш отец чуть-чуть приоткроет… Необходимо выяснить, нет ли симптомов.
Я позволила; надо было приспустить воротничок дюйма на два.
- Боже мой! В самом деле! - воскликнул отец, побледнев пуще прежнего.
- Убедились своими глазами, - сказал доктор с мрачным удовлетворением.
- Что там такое? - вскрикнула я в испуге.
- Ничего, дорогая фрейлейн, всего-навсего синее пятнышко с кончик вашего мизинца. Итак, - обернулся он к отцу, - сейчас главный вопрос: что во-первых?
- Это опасно? - выспрашивала я, вся дрожа.
- Думаю, что нет, милая фрейлейн, - отвечал доктор. - Полагаю, что вы справитесь с болезнью. Полагаю даже, что вам незамедлительно станет лучше. А ощущение удушья - тоже в этом месте?
- Да, - отозвалась я.
- И еще, припомните как следует - отсюда вас обдает холодом, будто вы - по вашим словам - плывете против течения?
- Может быть; да, пожалуй.
- Ну, вот видите? - он опять обратился к отцу. - Можно переговорить с мадам?
- Разумеется.
Он сказал ей:
- Сударыня, меня весьма беспокоит здоровье этой юной особы. Надеюсь, что все обойдется благополучно, но некоторые меры надо принять, я скажу, какие; пока что, мадам, я попросил бы вас, будьте так добры, не оставляйте фрейлейн Лауру одну ни на минуту. На первый случай этого достаточно; но это совершенно необходимо.
- Не сомневаюсь, мадам, что мы вполне можем на вас положиться, - прибавил мой отец.
Мадам горячо заверила, что да, могут.
- И конечно же, ты, Лаура, будешь во всем слушаться доктора. Сударь, - обратился он к нему, - я хотел бы, чтоб вы взглянули на другую пациентку; она могла бы рассказать вам примерно то же, что моя дочь, хотя чувствует себя куда лучше. Это наша юная гостья; и раз уж вы вечером поедете мимо замка, не откажитесь поужинать с нами. А то она раньше полудня обычно не просыпается.
- Благодарю за приглашение, - сказал доктор. - Буду к семи вечера.
Доктор повторил, а отец подтвердил предписание мне и мадам ни на миг не разлучаться. Затем они вышли из замка и долю прохаживались по лужайке между рвом и дорогой: видно, у окна было сказано далеко не все.
Доктору подвели лошадь; сидя в седле, он распрощался, поскакал по восточной дороге и исчез в лесу. В это время со стороны Дранфельда подъехал верховой и, спешившись, вручил отцу мешок с почтой.
Между тем мы с мадам ломали головы, гадая, что имел в виду доктор и почему отец так настоятельно поддержал его. Как позже призналась мне мадам, она решила, что доктор опасается внезапного приступа, который, если тут же не оказать помощи, либо убьет меня, либо искалечит.
Я усомнилась. Скорее, думала я (и это успокаивало), доктор просто хочет, чтоб я была под присмотром - не переутомлялась, не объелась незрелыми фруктами… да мало ли что может вытворить юная девица во вред подорванному здоровью!
Через полчаса отец вернулся с письмом в руке и сказал;
- Это от генерала Шпильсдорфа; письмо задержалось. Он мог приехать уже вчера, вероятно, будет завтра или, чего доброго, сегодня.
Он передал мне распечатанный конверт: приезд генерала, всегда желанного гостя, его ничуть не обрадовал; напротив, он, видимо, предпочел бы, чтоб тот был за тридевять земель. Какая-то тайная тревога камнем лежала у него на сердце.
- Папа, милый, можно я спрошу? - взмолилась я, робко тронув его за плечо.
- Смотря о чем, - и он слегка взъерошил мне волосы.
- Доктор сказал, что я очень больна?
- Нет, моя хорошая: он полагает, что если принять нужные меры, то ты скоро выздоровеешь, во всяком случае, пойдешь на поправку через день-другой, - отвечал он довольно сухо. - Вот хорошо бы наш добрый друг генерал раздумал приезжать: ну, то есть приехал бы, когда ты совсем поправишься.
- Папа, ну скажи хоть, - настаивала я, - чем, он думает, я больна?
- Ничем; не приставай с вопросами, - раздраженно, как никогда прежде, отрезал он и, заметив, что у меня от обиды глаза полны слез, поцеловал меня и прибавил:
- Все узнаешь завтра или послезавтра, я ведь и сам далеко не все знаю. А покамест выкинь ты это из головы.
Он вышел, но, кажется, очень скоро - я и с мыслями толком не успела собраться - вернулся и объявил, что едет в Карнштейн. Коляску подадут к двенадцати, я и мадам поедем вместе с ним. Ему нужно навестить священника, который живет там неподалеку. Кармилла, наверно, захочет поглядеть на живописные руины, приедет попозже с мадемуазель и припасами, и мы устроим пикник в разрушенном замке.
В полдень, как условились, я была готова к отъезду; мы втроем сели в коляску, миновали горбатый мостик и свернули направо, к безлюдной деревне, к развалинам замка Карнштейнов.
Лесная дорога была восхитительна: она вилась по отлогим холмам, вела сквозь ясные перелески, обходила заросшие ложбины, а лес был почти нехоженый и благодатно неухоженный. Дорога то и дело петляла, мы ехали краем оврага, съезжали нестрашными кручами, и я не могла налюбоваться живой зеленой красотой.
Свернули еще раз - и встретились с генералом Шпильсдорфом, который ехал к нам, а за ним - верховой слуга. Чемоданы тряслись следом в наемном фургоне, как у нас называют простую повозку.
Поравнявшись с нами, генерал спешился, раскланялся и согласился занять место в коляске; лошадь его со слугой отослали в замок.
Глава X.
Утрата
Мы не видели его месяцев десять, но постарел он на много лет. Он исхудал; лицо его, прежде ясное и добродушное, стало страдальчески угрюмым. Его всегда внимательные темно-голубые глаза сурово глядели из-под кустистых седых бровей. Как видно, его переменило не одно лишь горе; его сжигал жестокий и неукротимый гнев.
Вскоре генерал с обычной для него солдатской прямотой сам заговорил о своей утрате - так он выразился, - о смерти любимой племянницы; и сразу же, с яростной горечью, об "адских кознях", сгубивших ее. Пренебрегая благочестием, негодовал он на Небеса, которые попустительствуют чудовищному и мерзостному адскому произволу.
Отец, понимая, что за словами его кроется нечто необычайное, попросил его превозмочь горе и рассказать, как это все случилось, зачем нужно поминать ад и хулить Небеса.
- Охотно рассказал бы, - отозвался генерал, - но вы все равно не поверите.
- Почему же я не поверю? - спросил отец.
- Да потому, - раздраженно ответствовал генерал, - что вы во власти своих представлений и предрассудков. Таков же был и я, но жизнь меня переучила.
- А вы все-таки попробуйте, - сказал мой отец. - Не так уж я ограничен, как вы полагаете. К тому же я знаю, что вы на веру ничего не берете, и вполне полагаюсь на ваш здравый смысл.
- Вы правы, я действительно ни в какие чудеса не верил, пока чудеса не явились на порог; вот мне и пришлось, волей-неволей, снять шоры с глаз. Но тем временем злокозненные силы ада легко одурачили меня.
Хотя папа и положился на здравый смысл генерала, но искоса поглядел на него с большим сомнением. По счастью, генерал этого не заметил. Он с мрачным любопытством озирал поляны и перелески.
- А вы куда - к развалинам Карнштейна? - спросил он. - Это очень удачно: я как раз хотел с вами туда съездить, и отнюдь не на прогулку. Там ведь есть, кажется, разрушенная часовня с фамильными гробницами?
- Да, среди прочих достопримечательностей, - подтвердил отец. - А вы, должно быть, претендуете на титул и поместье?
Генерал даже не улыбнулся в ответ на дружескую шутку; напротив, он сверкнул глазами и стиснул зубы. Гнев и ужас исказили его лицо.
- Наоборот, - отрезал он. - Я намерен откопать кое-кого из этих славных мертвецов. Совершить, с вышнего соизволения, богоугодное святотатство - избавить наши края от смертоносной нечисти, чтобы добрые люди могли спокойно спать. Да, странно вам будет слушать меня, дорогой друг; я бы и сам себе не поверил с полгода назад.
Отец опять посмотрел на него, но на этот раз совсем иначе, внимательно и встревоженно.
- Их замок, - сказал он, - пустует больше столетия. Жена моя была с материнской стороны из Карнштейнов, но род их давно исчах, имя и титул в забвении. Замок в развалинах, селенье заброшено, с полвека не дымит ни одна труба, да и крыш-то нет.
- Знаю, знаю. Я об этом замке и его обитателях наслышан, мог бы и вас удивить. Но давайте уж расскажу все по порядку. Вы помните мою племянницу… мою милую девочку, мое дитя, смею сказать, какая она была прелесть - всего три месяца назад!
- Да, бедняжка! Совершенно очаровательная, - сказал мой отец. - Дорогой друг, я был так потрясен и огорчен - поверьте, я понимаю, что вам пришлось пережить.
Они крепко пожали друг другу руки. Глаза старого солдата были полны слез, и он их не таил.
- Мы с вами давние друзья, - сказал он, - я знаю, что вы поймете горе бездетного вдовца, Я полюбил ее, как дочь, и она отвечала мне нежной приязнью, она оживила мой дом, и я был счастлив. Но это все в прошлом. Жить мне осталось, должно быть, недолго: однако я все же надеюсь принести еще людям пользу напоследок и отомстить исчадиям ада за злодейское убийство моей несчастной девочки.
Отец поторопился прервать его:
- Вы, помнится, обещали рассказать все по порядку. Будьте добры - уверяю вас, что я прошу об этом не из любопытства.
Мы проехали развилок: Друнштальская дорога от поместья генерала сливалась с дорогою на Карнштейн.
- Далеко еще? - спросил генерал, напряженно глядя вперед.
- Мили полторы, - отвечал отец. - Рассказывайте, прошу вас.
Глава XI.
Рассказ генерала
- Да, да, - как бы очнулся генерал и, собравшись с мыслями, начал свою удивительную, невероятную повесть.
- Дорогая моя девочка считала дни до отъезда, до обещанной встречи с вашей очаровательной дочерью, - он отвесил мне учтивый и грустный поклон. - Между тем мой старинный друг граф Карсфельд - дворец его миль за двадцать к востоку от Карнштейна - пригласил меня к себе на празднества, устроенные, помните, в честь эрцгерцога Карла.
- Роскошные, вероятно, были празднества, - заметил отец.
- Царственные! И гостеприимство - тоже. Словно он раздобыл лампу Аладдина. В ту роковую для меня ночь был великолепный маскарад. Огромный разубранный сад, деревья в цветных фонариках и фейерверк такой, какого и в Париже не видывали. И музыка, отрада моей жизни, - дивная музыка! Наверно, лучший в мире струнный оркестр и лучшие певцы, цвет европейской оперы. Идешь по сказочному саду, глядя на озаренный луной и сверкающий розовым блеском многооконный дворец, а из рощи или с лодки на озере слышатся волшебные голоса. Я смотрел, слушал и вспоминал мечты и восторги юности. А когда кончился фейерверк и начался бал, мы возвратились в пышные чертоги. Бал-маскарад, сами знаете, очень красивое зрелище, но такого блестящего маскарада я еще не видал. И все высшая знать, один я без роду без племени. Девочка моя, без маски, оживленная, радостная, была еще прелестней обычного. Мне показалось, что нарядная юная особа провожает ее почти неотрывным взглядом сквозь прорези. Еще до фейерверка она медленно прошла мимо нас в зале; потом появилась рядом на террасе под окнами дворца. Ее сопровождала величавая, по-видимому, очень знатная дама в богатом и строгом наряде и тоже в маске. Маски мешали понять, точно ли они наблюдают за нами. Теперь-то я знаю, что наблюдали.
Мы зашли в один из смежных покоев; бедняжка моя натанцевалась и присела отдохнуть в кресло у дверей. Незнакомки последовали за нами: девушка села возле моей племянницы, а спутница ее, остановившись рядом со мной, что-то ей вполголоса сказала.
Потом с маскарадной непринужденностью она обратилась ко мне и тоном старого друга, назвав меня по имени, завязала разговор более чем любопытный. Она сказала, что мы встречались при дворе и в знатных домах, описала мелкие происшествия, о которых я и думать забыл, но они тут же ярко ожили в памяти.
Любопытство мое разгоралось с каждой минутой: кто же она такая? Я пробовал выяснить - она изящно и находчиво уклонялась. Я ума не мог приложить, откуда она столько обо мне знает - а она с понятным удовольствием поддразнивала меня, потешаясь над моими неловкими догадками.
Тем временем ее юная дочь, которую она два-три раза назвала по имени (и странное это было имя - Милларка), столь же непринужденно беседовала с моей племянницей. Она сказала, что мы с ее матерью давние знакомые и что в маске удобнее это знакомство возобновить; похвалила ее наряд, тонко выразила восхищение ее красотой, потом принялась вышучивать некоторых гостей и весело смеялась вместе с моей милой девочкой. Ее живое, незлобивое остроумие было пленительно. Она опустила полумаску, открыв очаровательное личико, вопреки моим надеждам, совсем незнакомое, зато неотразимо прелестное. Девочка моя сразу поддалась ее обаянию, точно влюбилась с первого взгляда, и чувство это, по-видимому, было взаимное.
Между тем я, в свою очередь пользуясь маскарадной вольностью, расспрашивал великолепную даму.
- Сдаюсь, вы загнали меня в угол, - наконец сказал я со смехом. - Не довольно ли с вас? Сделайте милость, снимите маску и поговорим наравне!
- Вот было бы неразумно! - возразила она. - Вы просите даму поступиться преимуществом! Да вы, может статься, меня и не узнаете? Годы меняют людей.
- Как видите, - подтвердил я с поклоном и с улыбкой, должно быть, печальной.
- Как учат нас философы, - поправила она. - И все же: почему вы уверены, что узнаете меня.
- Думаю, что узнал бы, - сказал я. - И напрасно вы притворяетесь пожилой: фигура вас выдает.
- Много лет протекло с тех пор, как я вас - вернее, как вы меня впервые увидели. Вот моя дочь Милларка: стало быть, по любому счету я уж не молода. А я хочу остаться у вас в памяти прежней. На вас нет маски: что вы можете предложить мне взамен моей?
- Нижайшую просьбу - снимите ее.
- Отвечу на просьбу просьбой - позвольте не снимать.
- В таком случае хотя бы скажите, француженка вы или немка: вы прекрасно говорите на том и на другом языке.
- Нет, генерал, не скажу вам и этого; вы задумали обходной маневр?
- Хорошо, тогда скажите для удобства беседы, как вас титуловать: положим, госпожа графиня?
Она рассмеялась - и нашла бы, конечно, новую уловку: хотя разговор наш, как я понимаю теперь, был во всем предуказан с дьявольским хитроумием.
- Ну, пожалуй, - начала она, но тут ее прервал одетый в черное господин, горделивый и элегантный, но бледный, как мертвец. Он, видно, был не из гостей - в простом вечернем костюме. Без улыбки, с учтивым и чересчур глубоким поклоном он сказал:
- Не угодно ли будет госпоже графине выслушать нечто, быть может, небезынтересное для нее?
Дама быстро обернулась и приложила палец к губам, а потом сказала мне:
- Придержите мое кресло, генерал, я сейчас вернусь.
С этими небрежно брошенными словами она отошла в сторону и минуту-другую весьма озабоченно беседовала с господином в черном; они медленно пошли к выходу и затерялись в пестрой толпе, а я ломал голову: кто эта женщина, кто мог сохранить обо мне столько теплых воспоминаний? Я вздумал было вмешаться в разговор моей племянницы с дочерью графини, как бы невзначай выведать ее имя, титул, название поместья и замка - и удивить ее по возвращении. Но тут она внезапно вернулась вместе с мертвенно бледным вестником, который сказал:
- Госпожа графиня, я доложу вам, когда подадут карету.
И удалился с поклоном.
Глава XII.
Просьба
- Итак, госпожа графиня нас покидает, но, надеюсь, лишь на несколько часов, - сказал я с низким поклоном.
- Быть может, и на несколько недель. Очень плохо, что oн прямо здесь, в зале, ко мне подошел. Теперь вы меня узнали?
Я развел руками.
- Ничего, вспомните, - сказала она, - пусть и не сразу. Мы с вами связаны гораздо прочнее и дольше, чем вы полагаете. Но пока что я не могу вам назваться. Недели через три, проезжая близ вашего чудесного замка (о нем я немало наслышана), я заверну к вам на час-другой, и мы возобновим нашу дружбу, с которой у меня связано столько отрадных воспоминаний. Но сейчас на меня обрушились ужасные известия. Надо ехать немедля и мчаться за сто миль окольным путем. Однако возникают помехи. И хотя я вынуждена скрывать свое имя, все же рискну обратиться к вам с необычной просьбой. Моя бедная девочка очень слаба: недавно на охоте ее лошадь упала, и она еще не оправилась от потрясения. Наш врач говорит, что ей ни в коем случае нельзя переутомляться. Сюда мы ехали очень медленно, не больше восемнадцати миль в сутки, а теперь мне мешкать нельзя ни днем, ни ночью: это дело жизни и смерти. Сколь оно важно и что мне грозит, я объясню вам без утайки через две-три недели, когда мы непременно свидимся.
Она продолжала; по тону ее заметно было, что она привыкла не просить, а повелевать. Впрочем, эта привычка сказывалась бессознательно, а в словах ее звучала мольба. Просила она, чтобы я на эти две-три недели принял к себе в дом ее дочь.
Просьба, конечно, была странная, чтоб не сказать навязчивая. Она обезоружила меня, перечислив все возможные доводы против и полагаясь лишь на мое великодушие. В решительный миг, словно по воле злой судьбы, моя девочка подошла ко мне и вполголоса умоляюще попросила пригласить к нам ее новую подругу Милларку. Та сказала, что будет очень рада, если мама позволит.
В другой раз я предложил бы подождать, пока мы хотя бы не узнаем, кто они. Но решать надо было сию минуту: я взглянул на девушку и должен признаться, что ее тонкое, изящное, невыразимо обаятельное и благородное лицо покорило меня, и я опрометчиво согласился взять на себя заботы о Милларке.
Она подозвала дочь, и та огорченно выслушала известие о внезапной и спешной поездке и о том, что она погостит у меня, давнего и бесценного друга графини.
Я, разумеется, постарался быть как можно любезнее, однако все это мне весьма и весьма не понравилось.
Вестник в черном вернулся и крайне почтительно вывел графиню из зала; мне подумалось, что наверняка она не просто графиня, а очень высокопоставленная особа.
На прощанье она взяла с меня слово, что я не буду пытаться что-либо о ней разузнать: пока с меня хватит догадок. Наш досточтимый хозяин (она здесь по его личному приглашению) обо всем оповещен.