Больше я не могла говорить: я заплакала.
- Маленькая моя! - Альбина крепко прижала меня к себе, поглаживая по волосам. - Бедный мой утёночек… Я рядом, ничего не бойся. Я с тобой, я люблю тебя. Только не отталкивай меня, позволь тебе помочь…
- Ты не сможешь помочь, Аля, - пошептала я. - Где тебе с ним тягаться? Лучше не связывайся… Это может быть опасно, очень опасно. Может быть, мне и не стоило рассказывать тебе, кто он такой… Иногда знание бывает гораздо опаснее незнания.
Она вздохнула и обняла меня крепче.
- Ладно, малыш… Пусть. Пусть Якушев демон. Пусть есть опасность. Но если она есть, то как ты считаешь, могу ли я тебя бросить одну? Сделаем так… Сейчас ты соберёшь минимум необходимых вещей и поедешь ко мне. У меня ты будешь в безопасности.
- Он придёт и туда! - воскликнула я, высвобождаясь из объятий Альбины. - Он найдёт меня везде. И тебе лучше держаться от меня подальше - так будет безопаснее для тебя же самой! Он не оставит меня в покое, со мной рядом лучше не находиться!
Альбина снова привлекла меня к себе и поцеловала меня в макушку.
- Утёнок, я разделю с тобой любую опасность - по-другому и быть не может. Я люблю тебя какую угодно - сумасшедшую или здравомыслящую, здоровую или больную. Просто люблю и всё. Мы должны быть вместе.
- Аля… - Я заплакала, обняв её за шею. - Спасибо тебе. Но это мой крест, и я буду нести его сама. Наверно, мне суждено схлестнуться с Якушевым… Это моя война, и тебе лучше не вмешиваться, ради своего же блага.
- Нет, солнышко, даже не думай, что я тебя оставлю в таком состоянии, - твёрдо сказала Альбина. - Ты сейчас же едешь со мной.
Несомненно, в этом она была похожа на свою сестру Диану. Она была мягче, в её голосе не слышалось льдинок, но она могла быть почти такой же властной, если желала. Я собрала вещи, написала, как обычно, отцу записку и поехала к ней.
Глава 14. Свет против тьмы
Три дня, проведённые мной у Альбины - настоящее отдохновение: Якушев ни разу не потревожил меня, что даже удивительно. Но вместе с тем это настораживает: что-то он задумал? Почему затаился? Что он мне готовит? Без сомнений, это неспроста, но я не стала делиться своей тревогой с Альбиной, потому что она ясно дала мне понять, что не верит в это, а выглядеть в её глазах сумасшедшей мне не хотелось бы.
А вот Диана Несторовна неожиданно встаёт на мою сторону.
- Скажу откровенно: мне тоже не нравится этот Якушев, - заявляет она. - Уж слишком он сладкий да гладкий! Скользкий тип, и больше ничего. Уж не знаю, снюхался ли он с нечистой силой, только недоброе в нём действительно что-то есть, в этом я с Настенькой согласна.
Мы завтракаем втроём: я, Альбина и её старшая сестра. Сделав это признание, Диана Несторовна встаёт из-за стола, открывает окно и закуривает. Альбина, отодвинув тарелку, откидывается на спинку стула и молчит, а я принимаюсь за мытьё посуды: у Мадины сегодня выходной.
- Тебе не стыдно, Аля? - продолжает Диана Несторовна, выпуская дым длинными струями. - Девочка жалуется, что этот тип не даёт ей проходу, преследует и терроризирует её, а ты поднимаешь её на смех! Заявляешь ей, что она психически неуравновешенная! Если тебе этот Якушев сумел запудрить мозги, то я, в отличие от тебя, ему ни на грош не верю.
- Я знаю Андрея Фёдоровича достаточно давно и только с хорошей стороны, - говорит Альбина. - Ничего плохого я о нём сказать не могу.
- Но согласись, не станет же Настенька всё это просто так выдумывать? - возражает Диана Несторовна. - Никакая она не больная, этот паук просто присосался к ней и хочет питаться её светлой силой! Наш с тобой долг, Аля, - защитить её от него!
- Я не нуждаюсь в защите, - подаю я голос от кухонной мойки. - Ваше вмешательство не только ничего не даст, но и может быть опасно для вас же самих. Умоляю вас, держитесь подальше и от Якушева, и от меня. Я не хочу, чтобы вы пострадали.
Альбина вздыхает:
- Ну вот, опять…
Я со стуком бросаю тарелку в пенную воду на дне мойки.
- Всё, мне пора домой. Это затишье сводит меня с ума. Ему пора проявиться снова.
Альбина поворачивает голову в мою сторону.
- Я никуда тебя не отпущу, Настя.
- А я не стану спрашивать у тебя разрешения, - отвечаю я весьма резко. - Я свободный человек, и никто не имеет права ограничивать мою свободу. Мне нужно домой. Диана Несторовна, вы не могли бы меня подбросить?
- Разумеется, родная, - отвечает та, потушив окурок. - Если Якушев опять будет тебе досаждать, сразу звони мне. Я с ним разберусь.
Альбина молчит. Ей придётся звонить Мадине и отменять её выходной.
Домой я захожу не сразу: сначала я наведываюсь к родителям Ники. Я не могу отделаться от чувства вины перед ними, хотя они меня ни в чём не винят.
Мне открывает Надежда Анатольевна.
- Здравствуй, Настя, заходи.
Раньше я часто бывала у Ники дома, и здесь мне всё знакомо. Знакома эта тесная кухонька, этот маленький стол, старый линолеум, газовая плита. Надежда Анатольевна в знакомом мне шёлковом халате хлопочет у плиты: ставит чайник, убирает сковородки. Рассказывает новости:
- Бабушка в больнице с инфарктом… У Виктора опять почки, кучу денег надо на лекарства. Опять его с работы уволили… Кручусь, верчусь, из сил выбиваюсь… - Вздыхает, садится, устало улыбается. - Да нет, я не жалуюсь на судьбу. Угораздило вот только Нику… Тут на днях Ольга… - Поясняю: Ольга - сестра Ники. - Ольга с мужем и его родителями в гостях были. Так мне им в глаза посмотреть стыдно. Они хоть и не говорят ничего, а всё равно…
Мы молчим, слушаем шум чайника на плите. Тикают часы. На правой стороне оконной ниши пляшут солнечные зайчики: весна.
- Скрыть это не скроешь, - продолжает Надежда Анатольевна, зачем-то двигая туда-сюда сахарницу. - Перед людьми неловко… Как пятно какое-то.
- Не всё ли равно, что думают люди? - говорю я. На самом деле я мало чем могу её утешить, но ведь нужно что-то говорить, раз уж пришла! - Пусть думают, что хотят. С каждым может случиться… Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Пятно? Нет, это не пятно, а беда.
- Для нас - беда, - вздыхает Надежда Анатольевна. - А для других людей - пятно.
- Она сама отвечает за свои поступки, - говорю я. - Она взрослый человек, а вы ни в чём не виноваты.
Мать Ники горько улыбается. Эта улыбка старит её, сразу добавляет ей морщинок; в ней - усталость, боль и какое-то почти святое смирение.
- Может, и виновата… Недоглядела, недовоспитала. Что-то упустила. Люди ведь об этом в первую очередь думают.
- У вас хорошая семья, - говорю я. - Вам не в чем себя упрекнуть.
Надежда Анатольевна качает головой: видимо, она с этим не согласна. Я молчу, слушаю чайник. Он закипает, и Надежда Анатольевна заваривает чай. Достаёт и ставит на стол всё, чем они богаты, - с улыбкой святого смирения, от которого у меня щиплет глаза и сжимается горло. В воздухе висит несказанное: может, в этом есть и моя вина. Пляшут солнечные зайчики на стене, по улице идёт весна, и ей, нарядной и светлой, нет заботы о том, что у кого-то сейчас горе: солнце ведь светит для всех одинаково.
Я сижу в комнате за столом Ники. Её кровать аккуратно застелена, на покрывале - ни морщинки. Ещё нескоро она снова её займёт, думается мне, и слёзы опять набегают. Сейчас у неё всё казённое: и постель, и пища, и крыша над головой. Надежда Анатольевна раскидывает карты, вздыхает.
- Да, вот оно: казённый дом и дальняя дорога. А это что? Дама червей… Какая-то женщина на сердце.
Я вздрагиваю: женщина на сердце - ведь это я. Бегут машины по улице, сияет солнце, шумят деревья. Всё как всегда, жизнь продолжается, день сменяется ночью, за зимой приходит весна. И так будет всегда.
Домой я иду пешком, внутренне сжимаясь от ожидания: не выпрыгнет ли из-за угла Якушев? В небе плывут лёгкие облачка, мимо снуют машины, куда-то идут люди, а его нет. Мне с трудом верится. Я даже не знала, как прекрасно я жила, пока он не появился в моей жизни.
Открываю своими ключами дверь, вхожу. Дома никого нет. Тапочки отца стоят у двери, тикают часы, в холодильнике пельмени и колбаса. Сажусь на диван, обвожу взглядом комнату. Когда он снова появится? Не может быть, чтобы он от меня отстал.
Однако сиротливый вид полупустого холодильника наводит на меня тоску, и я иду в магазин. Притащив полный пакет продуктов, я принимаюсь готовить, поглядывая на часы: в шесть должен вернуться отец. Без десяти шесть я выключаю плиту: борщ с фрикадельками, котлеты с гарниром из жареных кабачков с луком и блинчики с творогом готовы.
Шесть часов, десять минут седьмого - время ползёт медленно. Отец задерживается, и я начинаю нервничать: у меня нехорошее предчувствие. В полседьмого я выхожу на балкон. Странное, скверное предчувствие становится всё явственнее, я тревожно всматриваюсь вдаль. Может, опять загулял? Если так, то ещё слава Богу, а если…
ЯКУШЕВ?
Нет, нет, только не это. Если он навредит отцу, я точно убью его - насажу на копьё и сделаю из него шашлык!
Сердце в груди висит тяжёлым камнем, по спине бегают тревожные мурашки, кишки превратились в глыбу льда: я жду самого страшного. В полвосьмого в замке поворачивается ключ, и я вздрагиваю: наконец-то! Слава Богу, хотя бы живой… Да, по тому, как он открывает ключом дверь, я сразу определяю, что он выпивший, но это неважно: главное, он жив и здоров, Якушев с ним ничего не сделал…
Но слишком рано я обрадовалась: отец возвращается не один.
- Вот, прошу вас, проходите, - слышу я его пьяненький голос. - Наше скромное жилище… Добро, так сказать, пожаловать…
Ещё не видя, с кем он пришёл, я нутром чую Якушева и не ошибаюсь. Волна аромата дорогой туалетной воды, элегантный костюм и галстук, огромный букет цветов в шуршащей обёртке - всё это могло бы произвести очаровывающее впечатление, но только не на меня. Я знаю, кто он на самом деле, и он знает, что я знаю.
- Настя! - говорит отец, и по его речи я определяю принятую им дозу: не менее полбутылки. - Настя, вот это… Я даже не знаю, как сказать! - Посмеивается, и Якушев вторит ему сладчайшей улыбкой. - Вот этот человек, Андрей… забыл, как вас по отчеству?
- Фёдорович, - подсказывает Якушев. - Но можно и без отчества.
- Да! - охотно соглашается отец. - Давайте без отчеств, так проще… Настя, ты меня, конечно, извини… Я выпил, признаю. Но как тут было не выпить, когда у меня просят твоей руки! Чин чином, как в старину!
Я не верю своим ушам, а Якушев протягивает мне шуршащий букет. Цветущий, элегантный, аккуратно подстриженный, пахнущий дорогим парфюмом, он целует мне руку и говорит:
- Да, Анастасия Петровна, вы не ослышались. Я люблю вас и прошу стать моей женой.
- Вот такие пироги! - смеётся отец.
В руках у него пакет, а в пакете - безобразие! - две бутылки дорогой водки, бутылка коньяка и вино, а также всяческие деликатесы, фрукты и конфеты.
- Вот, возьми, тут… - Отец протягивает мне пакет. - Это от Андрея. Я уж отказывался, но он настоял.
Мои вмиг ослабевшие руки не могут удержать пакет, и Якушев его подхватывает.
- Осторожно!
Он хозяйничает сам, как у себя дома: выставляет на стол содержимое пакета, раскладывает по тарелкам, нарезает, наливает. Я хочу крикнуть отцу, чтобы он ничего не ел и не пил, но у меня отнимается язык, и я в каком-то ступоре смотрю на них. Кошмар, катастрофа. Нам конец. Троянский конь. Змий-искуситель.
- … вот так мы и познакомились, - болтает между тем Якушев. - Признаюсь откровенно: Анастасия сразу поразила меня. Я не могу спать, не могу есть, не могу работать - всё думаю и думаю о ней!
Отравленное зелье льётся в рот отца, а я ничего не могу сделать. Всё как в кошмарном сне. Ватные ноги подкашиваются, и как по заказу подо мной оказывается табуретка.
- Правильно, Анастасия Петровна, присаживайтесь, - обхаживает меня Якушев, наливает вино и пододвигает конфеты.
Я не беру бокал, и он сам вкладывает его мне в руку.
- Предлагаю тост! - восклицает он. - За вашу прекрасную дочь, Пётр Иванович.
- Да, за Настю! - подхватывает уже порядком охмелевший отец.
Он пьёт стопку водки, и Якушев тоже пьёт, одним глазом наблюдая за мной. Бокал замирает в моей руке. Я не могу остановить этот кошмар, он свершается.
- Пейте, Настенька, это прекрасное вино, - мягко, вкрадчиво подталкивает мою руку Якушев, приближая бокал к моим губам.
Он почти силой заставляет меня пить! Это неспроста… Нет, я не буду глотать его бесовское зелье! Моё оружие - свет. Моя защита - крылья.
Приветливая и слащавая личина Якушева становится сизой, как грозовая туча, и на миг становится видно его настоящее лицо - демонская харя, мерзостная образина, каких поискать. Моя поднятая для крестного знамения рука наливается свинцовой тяжестью, а его горящие адским огнём глаза пригвождают меня к месту. Большой, настоящий, ослепительно-огненный крест начертить я не могу, но маленький и приглушённо мерцающий над бокалом вина - получается. Перекрещенное вино вмиг вскипает в бокале, зеленеет и проливается на стол, и Якушев испуганно отскакивает от него, как от серной кислоты. Однако он тут же овладевает собой, растягивает рот в улыбку и бормочет:
- Это ничего, это пустяки…
Но мне уже легче, силы возвращаются, а за плечом у меня снова стоит кто-то светлый и сильный. Перекошенное лицо Якушева зеленеет, зубы скалятся, и он рычит:
- Думаешь, я не найду другого способа? Ты горько пожалеешь!
Громко тикают часы, журчит вода в туалете, а пролитое на стол вино засохло и похоже на запёкшуюся кровь. Отец ошалело смотрит то на меня, то на уставленный яствами стол, обводит взглядом кухню и недоуменно спрашивает:
- А где… Куда он делся?
- Ушёл, папа, - отвечаю я. - Ты знаешь, кто это был?
Отец смотрит на меня непонимающе. Я говорю:
- Нечистая сила! Вот, смотри.
Я сосредотачиваюсь на тёплом свете в моей груди, впускаю его в руку и осеняю взмахом стол. Бутылки лопаются, и из них течёт зелёная дымящаяся мерзость, еда на тарелках превращается в шевелящиеся клубки каких-то ползучих гадов, конфеты становятся отвратительными слизняками, из букета цветов ползут чёрные скорпионы. Глядя на всё это, отец начинает кашлять и давиться.
- Изыди прочь, тьма! - кричу я, осеняя всю эту пакость ещё одним взмахом. За моей рукой в воздухе остаётся шлейф чуть заметного света.
Слизняки и шевелящиеся гадины взрываются, и всё, что от них остаётся, - это щепотки чёрного, как сажа, пепла. Отец всё ещё давится, и я, схватив его за плечи, выпускаю в него из своей груди сгусток света. Всё это я делаю инстинктивно, по какому-то наитию, и как только свет касается отца, того тут же начинает рвать: он едва успевает склониться над раковиной. Из него извергается что-то чёрное и омерзительно зловонное.
- Да, да, выбрось это из себя! - кричу я.
Чёрная гадость извергается ещё минуту, и я подгоняю её теплом, направляя его через свои руки в спину отца. Он ещё давится и кашляет, но из его рта уже не течёт ничего, кроме слюны: по-видимому, из него вышло всё. Я включаю воду.
- Умойся, - говорю я отцу.
Бледный, с трясущимися губами, он медленно опускается на табуретку, тяжело дыша. Несколько раз икнув, он бормочет:
- Что это?.. Что со мной?..
- Ты привёл к нам домой лукавого, - отвечаю я. - Да, его, собственной персоной.
- Вот этот вот?.. Андрей?..
Я киваю.
- Он, он. Это не человек, а бес в человеческом обличье. Ты ещё легко отделался - мы сразу выгнали из тебя эту гадость, а если бы было промедление, я не знаю, чем бы всё закончилось…
Отец издает что-то среднее между судорожным вздохом и иканием.
- Но он же… Он же просил… твоей руки…
- Он хочет добраться до меня. Это предлог. Возможно, он снова будет пытаться. - Я беру его лицо в свои ладони и упираюсь лбом в его бледный лоб, шепчу: - Папа, я прошу тебя, будь очень осторожен, особенно насчёт выпивки. Ни в коем случае ничего не пей - ни водки, ни пива, даже если тебя будут угощать какие-нибудь твои знакомые. А с незнакомыми людьми вообще не разговаривай, что бы они тебе ни втирали. Но самое главное - выучи слова, которыми можно его отогнать. Я напишу тебе их, и ты должен их затвердить, как дважды два. Ты всё понял?
Он кивает, закрывает глаза.
- Да…
Выглядит он неважно: весь бледный, под глазами тени, губы серые. Я никогда его таким не видела, и мне становится гораздо страшнее, даже чем когда вокруг меня летали мои вещи. Одно дело бояться за себя, но за близких - совсем другое.
- Папа, пойдём, приляг… Всё уже прошло.
Я укладываю его на диван и ещё долго с ним сижу, мысленно создавая вокруг него кокон из света. Вскоре он засыпает, а я всё не отхожу от него, тихонько гладя его седые волосы.
Глава 15. Годовщина
Пять утра. Мы с отцом сидим на кухне, пьём чай. Он выглядит уже лучше, его взгляд прояснился, хотя руки ещё немного трясутся. Этой ночью мне было не до сна. Нервы - натянутые струны, а внутри у меня как будто дрожит сжатая до отказа пружина.
- Читай ещё и ещё, пока не запомнишь, - говорю я.
На столе лежит листок с оградительными словами, и я заставляю отца учить их. Проснувшись и увидев собственными глазами чёрный пепел на столе - всё, что осталось от принесённых Якушевым угощений - он поёжился и долго молчал, глядя в сумрак за окном, а потом проговорил:
- Не могу понять, как он ко мне втёрся в доверие.
- Ты был не готов, - сказала я. - Ты не знал, кто он такой.
Теперь он знает, но мне от этого не спокойнее: Якушев хитёр. Затея со сватовством провалилась, но он, разумеется, придумает что-нибудь новое. Нужно быть начеку.
Семь часов. Ещё раз повторив отцу наказы - не соблазняться спиртным, не разговаривать с незнакомыми и читать слова-оберег, - я отпускаю его на работу. Но мне тревожно до слёз, тоскливо и страшно, и я не знаю, что мне делать, а спросить не у кого.
Я решаю сегодня не выходить из дома вообще. Включаю телевизор: Геннадий Петрович Малахов вещает, что нас ждёт в следующие лунные сутки. Переключаюсь с канала на канал, всё вроде бы как обычно. Немного расслабившись, завтракаю. Работаю.
Вздрагиваю от звонка телефона. Нет, слава Богу, это не Якушев - Альбина.
- Настенька, ну как ты там?
Рассказывать ли ей, что устроил Якушев? Вряд ли она поверит.
- Хорошо, Аля.
- Успокоилась немного?
- Да.
- У тебя всё в порядке?
- Да, всё в порядке.
Пауза.
- Утёночек, мне что-то твой голос не нравится, - говорит Альбина. - Ты точно хорошо себя чувствуешь?
- Аля, если я скажу тебе всё как есть, ты всё равно не поверишь и скажешь, что у меня расшалились нервы, - отвечаю я устало, колко и раздражённо. - Ты же так обожаешь своего Андрея Фёдоровича, что не желаешь слышать о нём ничего, кроме похвал! Поэтому и говорить тут не о чем. Всё, пока.
Бросив телефон на диван, я плачу в подушку. Наверно, зря я так с ней разговаривала, ведь она не виновата в том, что заблуждается. В душе я по-прежнему люблю её, но мне почему-то сейчас не хочется ни видеть её, ни разговаривать с ней. А может быть, если я с ней расстанусь, Якушев не навредит ей?