Двое. Один тощий и высоченный, другой невысокий и плотно сбитый. Черные плащи до земли. Внимательные взгляды угадываются под островерхими капюшонами, хотя лиц толком не рассмотреть. Насте на мгновение почудилось, что из ущелья они провалились еще ниже – в мутную толщу Прошлого… И горящий на снегу костер, и эти фигуры, и даже яркие куртки парней – небесно-голубая и багровокрасная, – казалось, сошли с полотен Иеронима Босха. Но там, на картинах, в музейной тиши, и сама жизнь, и снег, и низкое небо, и незримо присутствующая Смерть словно уснули, застыли… А здесь, в угрюмом, потерявшем всякое очарование урочище, Смерть отнюдь не спала: она приближалась. Зримо. Страшно. И не было, не было, не было никакого спасения…
"Откуда они взялись? Вчерашние, якобы заблудившиеся гости! Неужели мы так увлеклись ужином, что ничего не заметили? Что им нужно?! Где же я все-таки уже видел этого длинного?!!" – мысли в голове Никиты заметались, наскакивая друг на друга. Но мысли тут же разлетелись и на их место в сознание стал заползать кромешный ужас: вид фигур был полон такой угрозы, что и самый бодрый оптимист понял бы: пришел конец. Ребята медленно встали во весь рост, заслоняя Настю.
Перстень на пальце Никиты неистово пульсировал, и синее свечение пробивалось даже сквозь вязаную перчатку. Зловещие незнакомцы стали неслышно приближаться, они словно плыли по снегу, неотвратимо и неумолимо, лишая ребят воли к сопротивлению. А снежинки, светясь призрачным светом, медленно оседали на землю, будто это спешило на подмогу небесное воинство, но, беспомощное и слабое, лишь тихо оплакивая свое бессилие.
Но надежда не могла умереть и милость небес еще не оскудела!
Вдруг ветер стих и перестал доносить вой волков. Нереальная тишина повисла над урочищем… И тут раздался шорох, словно через кусты выше по склону кто-то пробирался, – будто огромный зверь. Но нет – тоже двое. Лиц сквозь падающий снег не разглядеть толком, однако один вскинул какой-то предмет и раздался выстрел. Оцепенение развеялось мигом! Мысли выстроились четко, и Никита стал лихорадочно соображать, как действовать в этой ситуации. "Предупредительная! Раз стреляли в сторону фигур, это подмога не им – нам!" – подумал он, шепнув в сторону Данилы:
– Уходи с Настей назад, за скалу! Живо! – сам напряженно продолжал "сечь поляну".
Повторять дважды не пришлось: Данила подхватил девушку на руки и быстро скрылся за выступом. Донеслось лишь отчаянное: "Ник, я с тобой!"
Помощь приближалась. Двое бородатых мужиков с ружьями наперевес шли на "капюшоны", и от них повеяло несокрушимой надеждой! Скользящие фигуры изменили направление, повернувшись в сторону нападавших.
Наваждение, сковавшее Никиту, сменилось горячей жаждой деятельности! Один из нежданных спасителей вновь вскинул ружье: выстрел – уже на поражение! – отбросил мелкую нечисть, которая закрыла в тот момент долговязого. Существо затихло в снегу кучей тряпья. Долговязая нечисть вскинула посох, из которого выстрелил яркий луч, но он лишь повалил торчащую рядом елочку. Но именно этого и хватило Никите, чтобы метнуть в злодея большой камень. Даже на спор парень не смог бы его добросить, но перстень словно удесятерил его силы. Однако фигура лишь покачнулась, мгновенно обернувшись в сторону свое главной цели. И тут Никита сдернул перчатку: синий луч вырвался из перстня и фигура отступила: реликвия не подпускала ее подойти ближе.
"Я нужен камню, без меня он бессилен!" – подумал Никита, но размышлять времени не было. Черный призрак быстро стал отступать и скрылся за деревьями, утонул в тени сгущавшихся сумерек. Двое незнакомцев бросились к Никите.
– Цел? Молодчина! Зови остальных! – они хлопали парня по плечам, радостно улыбаясь, но из-за скалы уже чёртиком выскочил Данила и, изумленно разглядывая бородачей, вдруг воскликнул:
– А я ведь вас видел у Серафима в храме! Как вы сюда… Владыка послал, да?!
– Чего уж, придется сознаться… – мужики заговорили наперебой, назвались смиренными иноками: брат Николай и брат Василий.
– Конечно, Владыка, кто ж еще… Наказал беречь вас пуще зеницы, а мы, грешные, чуть не оплошали. За баловство надо перед девушкой извиниться: это ж мы вчера ей в лоб ледышкой угодили, думали, может, охота ваша и отменится… В машине переночевали, а потом шли за вами, неуемными, поверху, думали – все под контролем, да тут лавина треклятая, будь она неладна, помешала! Сами едва спаслись: в двух шагах пронеслась! Опыт помог – мы ж офицеры в прошлом… Перебрались через завал, а на вас уже эти… ироды в капюшонах наступают. Пришлось грех на душу взять… пристрелить одного. Но то не человек был… А кто – не хочется к ночи и поминать! Мы к нему сразу бросились, а там как есть только куча тряпья и валяется… Видать, он длинному лишь как щит понадобился!
Смущение и радость читались на лицах монахов, ставших в миг такими родными!
Но Никита из этой трогательной сцены выпал напрочь. Он смотрел, как навстречу медленно, держась рукой за скалу, шла измученная Настя, в ликующе-оранжевом анораке и ушанке набекрень. И ничего не видел, кроме робкой улыбки на ее лице…
Глава 14 Пещера Хранительницы Гор
Одна беда миновала, а вторая была тут как тут. Затихший было ветер вновь усилился, донося жуткий волчий вой – теперь он слышался совсем близко, со дна котловины. Ружья-ружьями, а от этой напасти надо было спасаться немедленным бегством. Начался путь наверх – выбирали наиболее пологие места, но и на них подниматься было с каждой минутой все тяжелее. Стая следовала на некотором отдалении, не приближаясь и не отставая. Никита, оглянувшись, смог различить на снегу не менее пяти огромных – или так со страху показалось? – зверюг. Бесстрашие – оно ведь не означает, что страх неведом, – просто надо найти мужество его преодолеть! Однако, странное дело – перстень молчал, словно не чувствовал никакой опасности…
Монахи боялись выстрелить – вдруг опять лавину вызовут? Только этого не хватало! Но волки почему-то сохраняли дистанцию.
– Выматывают… хитрые, черти! – шепнул легконогий Данила запыхавшемуся Василию. А может, и Николаю – братья были удивительно похожи. Когда-то "кабинетный червь" прочел в одной из книжек о тактике волков: брать измором. Много чего в книжках пишут, да только в жизни порой все куда причудливей выходит…
Вдруг Никита резко остановился: впереди, за кустами, мигнул огонек – и тут же погас. Потом опять блеснул.
– Ну, братцы, кто бы это ни был, а нам туда надо, совсем стемнеет скоро, пропадем мы в горах – ночью-то… – проговорил один из братьев. И, удвоив усилия, маленький отряд быстро дошел до относительно ровной площадки, на которой ребята с удивлением разглядели человеческую фигуру, держащую в руках допотопный фонарь, едва ли не слюдяной. Огонек зажженной внутри свечи то почти гаснул, то разгорался. Но еще больше они изумились, когда обнаружилось, что это – старая женщина, в меховом полушубке и алтайском малахае, из-под которого выбивались белые пряди… Она сделала призывный жест и заторопилась в расселину, видневшуюся в скалах. Делать нечего, выбирать не приходилось, да и сил карабкаться дальше не осталось даже у мужчин, не говоря уже о Насте, которая от всего пережитого едва держалась на ногах.
Через несколько минут, следуя за огоньком, невольные скалолазы оказались у прочной деревянной двери в проеме, вырубленном в скале. Женщина встала перед ней, еще раз взмахнув рукой. Но призывала она не только людей. Вот чудо! Обгоняя отряд, к ногам старушки бросились… волки! Да, это были матерые, страшные звери, желтые глаза блестели в свете фонаря… Но они ластились к бабушке, как щенки, только что не урчали. А она трепала их по мощным загривкам и – неожиданно молодым голосом – ласково называла забавными, домашними какими-то, именами: Дружок, Малашка… Кто бы мог подумать, что огромный белый волк – это Снежок?! Клыки с Никитин мизинец! Монахи стали мелко креститься, изумленно взирая на эту сцену единения человека с дикой природой.
Наконец звери угомонились и, совершенно не боясь ребят, – словно знали их всю жизнь! – ускользнули внутрь непонятного жилища удивительной женщины. Она выпрямилась, внимательно глядя на измученных мужчин, окруживших плотным кольцом едва не падающую в обморок девушку. Медленно кивнула в сторону двери, из-за которой пробивалась полоса яркого света. Типа приглашала войти…
Внутри оказался широкий проход куда-то вглубь горы, и через минуту усталая команда увидела своды большой пещеры – метров пять высотой. Она показалась уютной, да в тот момент таким показалось бы любое человеческое жилище.
Углубление в скале являло собой очаг, над огнем висел булькающий медный котелок. Аромат от него шел обалденный! Душно не было: дым улетал вверх – каким-то образом здесь была устроена отличная тяга. В отдалении от людей уже разлеглись волки, напоминая собак, пригретых страстной защитницей животных. У Насти в доме жила одна такая, сердобольная, – пятерых разномастных приютила! На нее еще соседи длинные жалобы в ДЭЗ писали: мол, "вонища, и звери разгуливают без намордников". Однако здесь это не выглядело "вопиющим нарушением". Да и все вокруг старухи казалось естественным, единственно возможным, словно только так и должно было быть.
Было жарко натоплено. Ребята скинули куртки и опустились, вернее – рухнули! – на шкуры, расстеленные на каменном полу пещеры и принялись оглядывать нежданное пристанище. По стенам были развешаны пучки трав, какие-то чучела… Наверное, ребята не особо удивились, если бы обнаружили там скальпы или черепа.
Дрова в очаге уютно потрескивали, варево кипело – котел был большим, и с малых лет вечно-голодный Никита уже стал глотать слюнки. Примерно те же чувства отразились и на лицах его спутников, а Настя, привалившись к широкой спине своего парня, так вообще глаз отвести не могла от огня! Хотя они уже слипались от усталости. Есть же предел человеческой способности вмещать впечатления, тем более – такие!
Старушка села на покрытую ветхим вытертым ковром – и откуда он тут? – низкую тахту. Ни слова не говоря, внимательно воззрилась на гостей. Она не приказывала, не требовала: просто ждала – слов, объяснений… И столько в этом ожидании было ласкового участия, что молчать дальше показалось просто невежливым.
И Никита, повинуясь молчаливому ожиданию, начал рассказывать. Вспыхнувшая симпатия быстро переросла в безграничное доверие. Никто из ребят его не останавливал, а братья-иноки и вовсе слушали во все уши, тем более, что не особо успели разобраться в возложенной на них миссии. И в своем офицерском прошлом, и в нынешнем монастырском бытии, они не привыкли к разъяснениям и комментариям: надо – значит надо, и точка!
Все, все, что знал, что сумел понять не больно велеречивый Никита, он постарался донести до внимательной слушательницы, морщинистое древнее лицо которой поминутно менялось вослед рассказу.
Примечательное, надо сказать, лицо!
Когда стало возможным рассмотреть его как следует, ребята не нашли в ее чертах ничего "горно-алтайского". А поначалу им подумалось, что это местная "шаман-апа" какая-то… Бабушка оказалась европейкой, и в молодости, очевидно, была редкостной красавицей!
В завершение своего рассказа Никита сдернул перчатку с руки: камень в перстне стал прозрачно-васильковым! Искренняя радость и неподдельное изумление оживили облик старушки, разгладили морщины, – сейчас перед завороженными непрошеными гостями затерянной пещеры сидела женщина, чей возраст уже трудно было бы определить… Впрочем, почему непрошеными? Тихим голосом, произнося русские слова чуть странновато, с устаревшими оборотами, таинственная женщина стала говорить, словно отвечая на невысказанные вопросы. "Так моя прабабушка мне в детстве сказки рассказывала! – с удивлением подумал Данила. – Теперь в России изъясняются совсем по-другому…"
– Я и не знала, что доживу до этой минуты и увижу Знак! Но с недавних пор стали сбываться пророчества, и по приметам я поняла, что время наступило, и сегодня ждала вас. Вот, друзей своих выслала навстречу, чтобы вы с дороги не сбились и прямиком ко мне в пещеру пришли… Когда расслышала грохот лавины, думала, что придется самой вмешаться в схватку с посланцем Зла, да Бог отвел – вы, молодцы, сами справились! Товарища вашего жаль, он был хороший человек… Лавина та не случайно пронеслась, не от выстрела. Запомните: у Зла большие возможности. Но оно пока не всемогуще…
– Откуда вы знаете, что Петро погиб? – вырвалось у Никиты.
– О, я многое знаю. Но, как сказано в Писании: "Во многой мудрости – много печали…" – с этими словами удивительная женщина встала и удалилась куда-то вглубь своего необычного жилища, исчезнув за огромной медвежьей шкурой, прикрывавшей вход, надо думать, в личные покои. "Покои… Какие странные слова приходят на ум!" – подумал уже ничего не понимающий Никита. Эх, как ему, солдату, не хватало сейчас уверенного командира…
Когда старушка вернулась, гости ахнули: перед ними предстала моложавая дама в длинном палевом платье, с переливчатой брошью на груди, опушенной серебристым мехом. В руках она держала маленький, обитый кожей и медью сундучок. Светлые густые волосы были убраны в высокую прическу и заколоты… "Аграф…", – тихо произнесла Настя, восторженно наблюдая метаморфозы. От ее сонливости не осталось и следа!
Шелк пышного платья струился мягкими складками, дама словно сошла с парадных портретов начала XX века. В пещере вдруг посветлело, будто под сводом зажглись свечи огромной дворцовой люстры. Стены заискрились, словно припорошенные алмазной пылью, развешанные на них травы налились яркими красками.
Но ребят поразило не только чудесное преображение: в тонких чертах ее лица проглядывало что-то знакомое…
– Как вы похожи на… Екатерину Великую! – изумлению Насти не было предела! – Только гораздо красивее!
– Конечно, милая, похожа – ведь я урожденная графиня Бобринская, пра-правнучка императрицы! [2] И назвали меня в ее честь! – мелодичный голос звучал с редким достоинством. – Этот наряд – все, что осталось у меня от канувших в Лету времен…
– Позвольте представиться – князь Даниил Милославский, – Данила вскочил и, вытянув руки по швам, коротко, по-офицерски, кивнул: "Enchante, madame!" [3]
Как завороженный, поднялся и Никита, пробормотав хрипло:
– Никита… Лазарев… А это Настя… Анастасия Большакова…
Назвались и братья-монахи, изумленно глядевшие на непостижимое превращение. На всякий случай перекрестились – не бесовщина ли?
– Ах, вот как?! Так ведь с вами, князь, мы даже находимся в дальнем родстве! Je suis contente de vous voir, mon prince! [4] – обратилась она к Даниле, порозовевшему от смущения и тихо прошептавшему лишь: "Moi aussi…" [5] . Воспитание опередило изумление: заставило парня подойти, предложить руку и проводить даму к ее месту.
– А вы, Никита, тоже, как говорили когда-то, "из бывших"? – милостиво обратилась Екатерина к гиганту. – В вас чувствуется порода…
– Я? Хм… – бедный детдомовец совсем растерялся. – Нет, я – сирота и родителей не знаю.
Женщина бросила на него странный взгляд и медленно проговорила:
– Нет, ошибиться невозможно… Впрочем, об этом после.
Верный Данила пришел на помощь побледневшему товарищу:
– Ваше сиятельство! Позвольте спросить… А как же вы попали сюда, в дикую глушь, и что делали здесь все эти годы?! – в Даниле проснулись все его великосветские предки. И Никита, и смиренные иноки, и даже "советская дворянка" Настя смотрели на них с невольной улыбкой, вовсе не чувствуя себя вторым сортом: настоящим аристократам не свойственно заострять внимание на собственном благородном происхождении. Благородство потому и благородство, что не способно никого задеть, тем более – обидеть.
– Долгая это история… Долгая и необычная… – взгляд Екатерины затуманился. Хотя… в те годы, после переворота, многие девушки из благородных семей были вынуждены как-то выживать, не полагаясь больше на родственные связи и знатность рода. Как раз знатность и была главным ужасом тех лет! Мы с матерью сначала бежали из Петрограда к адмиралу Колчаку – надеялись примкнуть к освобожденной царской семье. Освобожденой…
Когда адмирал был разбит и казнен, пришлось скрыться в Сибири, прикинуться бедными мещаночками-беженками. Судьба занесла в захолустный Барнаул, где мать и арестовали, как "бывшую". И как можно о живом человеке так говорить – "бывшая"?!
В спокойном голосе дамы на миг проскользнуло искреннее недоумение. Очевидно, вся мудрость мира не смогла победить ее девичью наивность. Но она продолжила:
– В день ареста я ушла давать уроки французского жене местного большого начальника. Уж зачем ей это понадобилось – не знаю. Она мне и шепнула на прощанье: "домой не возвращайся – хуже будет". Я не послушалась, побежала: а маму уже забрали…
Много лет спустя я узнала, – до меня иногда все же доходят новости из человеческого мира, – что в тридцатые годы этот пламенный большевик поплатился головой за все свои заблуждения… Сгинула и его супруга… Впрочем, не буду отвлекаться. Сердобольная соседка наказала бежать в горы, объясняла, как попасть к добрым людям. Мол, спрячут и помогут…
Только тех добрых людей я долго искала. Да так и не нашла. Страх тогда вселился в человеческие сердца. Рассеялись добрые, попрятались, а то и злыми прикинулись. От прежней жизни ничего не осталось. Легко ли было мне, фрейлине императрицы, блуждать по горам и кого-то искать? Да, да, я была представлена ко двору! Вот, видите – это не просто брошь, это бриллиантовый шифр! Все фрейлины его носили…
Меня, полумертвую, погибающую, нашла местная женщина, привела к себе… С тех пор я тут и живу. Она среди местных слыла… как это? – шаманкой! Многому меня обучила, у людей это волшебством иногда зовется, а то и колдовством. Говорила, что сразу разглядела во мне преемницу, что долго, очень долго ждала такую, – чтобы она через муки и страдания прошла. Чтобы не тянуло обратно в мир. И правда: я тогда стала бояться людей, хотелось быть от них подальше… Так я стала ее наследницей… Не улыбайтесь, молодой человек! – женщина вдруг строго посмотрела на Никиту.
– Наследство серьезным оказалось: ведь я попала тогда к самой Хранительнице гор! Никто не знал, сколько ей лет, но по обмолвкам я скоро поняла, что жила она здесь с незапамятных времен… Однако всему приходит конец. Когда добрая женщина умерла, Хранительницей стала я… Может быть, поэтому я так молодо выгляжу? – Екатерина не смогла удержаться от грустной улыбки. – Ведь мне уже больше ста лет. Но долгий век не всегда награда…
Никита помрачнел. Он, как никто другой, уже смутно понимал: если ты выбран – пощады не жди.
Николай с Василием снова перекрестились, не зная, как реагировать на подобные признания: а что, если эта самая "хранительница" – все-таки нечисть и бесовское наваждение? Когда мир оказывается сложнее наших о нем представлений, он чаще всего не радует, а пугает… Впрочем, их настороженные взгляды нашли на мерцающем граните пещеры небольшую старинную – совсем потемнела! – икону. Вроде успокоились маленько.
У Данилы вытянулось лицо. Радостное изумление от неожиданной встречи прошло. Наступил черед тягостных сомнений. Ведь даже столкнувшись с чудом, мы к следующим чудесам все равно оказываемся не готовы. На то они и чудеса.