* * *
Винни ждала нас на соседских мостках и помогла нам выйти из лодки. Ее глаза покраснели и опухли от слез, одежда промокла насквозь, в воротничке блузки застрял длинный гибкий стебель водяной лилии. Винни обняла даже меня, бормоча извинения и невнятные слова о призраках. Может быть, она увидела своих призраков, пока ждала?
Когда мы вернулись домой, все трое представляли собой печальное зрелище – мокрая одежда, грязные ноги. Бабушка ничего не сказала, только протянула нам полотенца и велела умыться. Когда Винни и Лора, хихикая, исчезли в ванной, отец придержал меня за локоть.
– Я же говорил тебе, не плавай на остров, – сказал он, правда, совсем не сердитым голосом.
– Я не могла иначе.
Отец понял это, как никто другой в доме не мог бы понять. И я почувствовала: что бы война ни сделала с ним, он все еще мой отец, он моя неотъемлемая часть. Он пригладил мои мокрые волосы и поцеловал меня в нос.
В спальне я сбросила одежду и натянула ночную рубашку. В щель занавесок мне был виден кусочек озера. Волны по нему ходили слишком высокие – их подняли явно не рыбы. И я затаила дыхание.
Юноша в серебряной чешуе выпрыгнул в воздух, изогнувшись в лучах солнца. Он протянул руки вверх, потянулся за чем-то, что я не могла разглядеть…
…край мостков под моими пальцами был теплый и бархатный…
Когда я снова вскинула взгляд, он исчез, быстрый и яркий. Я надеялась, что Мирабель его увидела.
Кэтрин Тоблер живет и пишет в Колорадо – вот такие бывают совпадения. Ее рассказы были опубликованы в "Журнале фэнтези", "Царстве фантазий", "Сказочнике" и "Розовом венке леди Черчилль", а почитать о ней вы можете на сайте www.ecatherine.com.
Примечание автора
Озеро с островом – настоящее. На его берегу живут мои бабушка и дедушка, и я провела не одно лето, рыбача и плавая в нем. Мы с двоюродными сестрами доплывали до острова в середине озера на надувных кругах, и какие-то непонятные создания скользили мимо наших ног под темной водой.
Иногда это были просто стебли водяных лилий. А иногда – кто знает? Может быть, это были не просто рыбы, покусывающие нас за ноги беззубыми ртами? Меня, как писателя, с юных лет вспоила вода этого озера. Из него я и выудила эту историю.
Танит Ли
Дочь пумы
1. Невеста
Мэтью Ситон с восьми лет знал, что обручен с девушкой, живущей в холмах. В детстве его это не заботило. Ведь среди фермерских семей такие ранние сговоры нередки. Его старший брат Чентер в восемнадцать лет женился на девушке, которую выбрали для него, когда ей было всего четыре года, а ему пять.
Даже в двенадцать лет Мэтт не слишком беспокоился. Он ни разу не видел свою суженую, да и она его, в чем тоже не было ничего необычного. Он знал, что у нее странное имя и что она на год его младше.
Когда Мэтту исполнилось тринадцать, он все же начал испытывать некоторый интерес. Захотелось узнать о ней побольше. "У нее длинные золотые волосы, – сказала ему мать. – Когда она расплетает косу, волосы достают до самых колен". Звучит здорово. "Она сильная, – сказал отец. – Умеет ездить верхом, рыбачить и готовить, да и с ружьем управляется, говорят, не хуже тебя". В этом Мэтт сомневался, но возражать не стал. Там, на поросших дремучими лесами предгорьях высоких синих гор, умение стрелять всегда пригодится. "А читать она умеет?" – все же спросил он. Он читать умел и любил книги. "Мне говорили, – ответил Венайя Ситон, – что она умеет делать почти все, и, причем в совершенстве".
Но только вечером своего четырнадцатого дня рождения Мэтт услышал о своей невесте и кое-что другое.
Рассказы эти не касались ее умений и достоинств, и ничего хорошего в них не было.
* * *
Мэтту было семнадцать, когда он подъехал к Шурхолду, где теперь жил его брат, чтобы поговорить с Чентером.
Они сидели с кофейником у по-зимнему жарко растопленного камина. Снег еще не выпал, но ожидался через неделю или около того. Снег каждый год отрезал их от мира на пять-шесть месяцев, и теперь ферма и земля Чентера принадлежали к этому внешнему миру и, во всяком случае, были далеко от фермы Венайи. Значит, Мэтт приехал в гости к брату в последний раз перед весной. И перед своей свадьбой.
Некоторое время они беседовали о самых обыкновенных вещах – урожае, скоте и новых сплетнях, – например, о том, как в пору листопада две девушки из семьи Хэнниби убежали после танцев с двумя парнями из Стайлс. Нечего и говорить, что после этого их ославили, а родные от них отреклись.
– Наверное, со мной то же самое было бы, а, Чентер, если бы я просто взял и сделал ноги?
– Пожалуй, – отвечал брат Мэтта как будто беззаботно, только взгляд его насторожился и посуровел. – Но зачем тебе убегать из дому? Ты что, встретил кого-нибудь по нраву? Закрути роман с работницей, парень. Она эту дурь у тебя из головы выбьет. А по весне обвенчаешься.
– С Финой Проктор.
– Ну да, с Финой Проктор.
– Я ее даже в глаза не видел, Чент.
– Ну да, парень, не видел. Но ее тебе выбрали. Она девушка видная. Наш папаша никогда бы нам не подсунул второй сорт. Возьми хоть мою жену. Красивая, как картинка, а сильная, как медведь.
Мэтт смотрел на огонь, и синие глаза его были полны тревоги.
Чентер ждал.
– Ты слышал… Что рассказывают об этой девице Проктор?
– Да, – ухмыльнулся Чентер. – Золотые волосы, талия, как стебелек розы, а сильная – оленя свалить может.
– А как она это делает, Чент?
– Мне-то откуда знать, Мэтт?
Мэтт отвел взгляд от очага, его глаза напомнили Чентеру два синих, наставленных на него ружейных дула.
– Может, она прыгает ему на спину, запускает в бока когти, а в шею клыки – вот так и валит, а?
Чентер поморщился. Мэтт понял, что не один он слышал такие сплетни.
Медленно и тяжело Мэтт продолжал:
– Может, ее длинные волосы становятся короче, зато обрастает она ими с головы до пят? А лапы оставляют на снегу круглые отпечатки? А белые зубки становятся острыми и отрастают с мой палец?
Чентер допил кофе:
– Кто это такое болтает?
– Да все говорят.
– Ты же понимаешь, что люди иногда завидуют – наш папаша богатый, а мы его наследники, тебя просто хотят запугать. Из зависти.
– Понимаешь, Чент, мне вот кажется, что эти люди не запугать меня хотят, а предупредить.
– Предупредить страшными сказками.
– А точно ли это сказки? Они говорили…
Чентер встал, глядя зло и решительно.
Мэтт тоже поднялся. К этому времени они были почти одного роста.
Они смотрели, сверля друг друга рассерженными взглядами.
Чентер сказал:
– Тебе рассказали, что старик Проктор – оборотень. В полночь, в полнолуние, он сбрасывает человеческую кожу и бегает по своему поместью в шкуре горного льва.
– Да, что-то в этом роде. И она такая же.
– Ты думаешь, что наш отец, – закричал Чентер, – отдал бы тебя этой…
– Да, – сказал Мэтт ровно, холодно и твердо, хотя сердце у него ухнуло вниз, как валуны в камнепаде. – Да, если сговор был выгоден. Если за ней дали довольно земли и денег. Прокторы – семья влиятельная. Но за Фину больше никто не посватался.
– Потому что все знали, что ее руки будем просить мы, Ситоны.
Мэтт как-то странно посмотрел на брата:
– В конце этого лета, недели три назад, довелось мне как-то ехать верхом в эту сторону, через лес. И давай я тебе, братишка, расскажу, что я увидел тогда.
* * *
В тот вечер Мэтт совсем не думал о Прокторах. Несколько коров отбилось от стада, и он с отцовскими работниками въехал в лес над долиной. Эта местность была окрашена в три цвета, словно лоскутное одеяло. Березы, клены, дубы были зелеными, но местами мелькали показавшиеся уже по-осеннему красные и золотые листья. Дальше росли более высокогорные леса – ели, лиственницы и сосны, чья хвоя казалась особенно темной в свете заходящего солнца. И наконец, горы небесного цвета со снежными полосками на вершинах.
Солнце должно было сесть часа через два. Когда они нашли коров на заросшем диким разнотравьем лугу у опушки, то решили разбить на ночь лагерь, а на ферму Ситонов вернуться на следующий день.
Мэтт знал большинство работников с самого детства. Некоторые были его ровесниками. Пока на огне грелся кофе, они перекидывались шутками и прибаутками. А потом Эфран вспомнил, что чуть дальше, там, где начинается сосновый бор, бежит узкая речушка. Он с Мэттом и еще два парня решили устроить там ночную рыбалку. Там прохладнее, да и рыба в полнолуние выплывает поглазеть на небо и сама идет на крючок.
После ужина, по пути к реке, Эфран обратился к Мэтту:
– Ты, наверное, знаешь, там, наверху, поместье Джоза Проктора.
– Да, точно, – ответил Мэтт. Странно было, что он этого не вспомнил. Но он ведь никогда точно не знал, где находится ферма Проктора и где начинается его земля. И никогда даже об этом не спрашивал. И никогда у него не возникало ни малейшего желания пойти посмотреть на его владения. В те минуты, когда они шли по темному лесу, он подумал, что совсем не хочет об этом разговаривать, но добавил беззаботным тоном: – Ты там был, Эфран?
– Ну уж нет. Но ты не беспокойся, Мэтт. Мы ведь миль на десять ниже этого места.
– Думаешь, старик Джоз заподозрит, что я за ним пришел шпионить, на ссору нарываться? И шуганет меня?
– Да нет. Дело не в этом.
Некоторое время они шагали молча. На небо уже взошла полная луна, словно прожигая дыры в листве деревьев по левую руку от них.
Восемнадцатилетний Эфран был не из тех, кто перешептывался о Джозе и его золотой доченьке. Лет в четырнадцать Мэтт счел, что он эти сплетни подслушал случайно. Но потом он задумался, а не нарочно ли люди завели об этом разговор – не из глупости и зависти, а ради предупреждения, – о чем он недавно и сказал Чентеру.
О чем же тогда говорили люди?
"…Не повезло парню. Он-то сам этого не знает. Но Венайя Ситон должен бы…"
"Бог свидетель, должен".
И тише, мрачнее зазвучал голос старика из угла амбара:
"Не жена ему достанется, а дикая зверюга. Пуму парню в невесты подсунут. Помоги ему Бог".
Были и другие случаи в последующие годы. Раз или два Мэтт слышал такие шуточки: "Проктор, старая пума…", "Ферма Джоза-пумы…" Сначала Мэтт считал это все враньем. Потом – злыми шутками. А потом…
Показалась река.
Река была узкая и извилистая и отливала серебром в лунном свете.
Их спутники пошли дальше, а Эфран остановился, вроде как удочку проверить.
– Слушай, Мэтт, – сказал Эфран. – Ты не слишком беспокойся. Насчет нее, невесты.
– Почему это? – спросил Мэтт беззаботным, как и прежде, голосом.
– Потому что выход всегда найдется. Поступай с ней, как должен. Это будет нетрудно. Просто делай, что следует, и не лезь в ее секреты. А потом, когда настанет время, можешь освободиться. Не уйти от нее, конечно, у Ситонов и Прокторов ведь уговор, брак надо будет сохранить. Но поместье Проктора большое. Дело всегда найдется. Оставь ее в покое, да и точка. Не пытайся ею командовать, не попадай под горячую руку – просто делай по-своему, и ей дай все делать по-своему. Так-то лучше будет.
– Значит, ты думаешь, это правда? – спросил Мэтт.
Эфран ухмыльнулся:
– Ничего я не думаю.
– Она оборотень.
– Да не говорил я…
– И отец ее тоже.
Парень сердито нахмурился:
– Ты мои слова не перетолковывай. Ты, может, и хозяйский сын, но я тебя свободнее. Я-то могу и расчет взять.
Мэтту так и захотелось дать Эфрану в зубы. Но он только кивнул:
– И то правда. Пойдем рыбачить.
И они забросили удочки. Луна стояла высоко, и рыба всплывала к поверхности. Они таскали из воды гладких серебристых рыбок на завтрак, и ни слова больше не было сказано ни о помолвке Ситона, ни о доме Проктора, таящемся где-то в лесу, в десяти милях вверх по горному склону.
Это случилось, когда они наловили довольно рыбы и собирались вернуться в лагерь.
Мэтт вскинул взгляд, и там, на другом берегу узкой речки, ближе к нему, чем к другим мужчинам, стояла она, жемчужная в лунном свете, и смотрела на него.
Он никогда не видел ее живьем – только в книжке с картинками, в школе.
Пумы жили в лесах и в предгорьях. Но людей они избегали и показывались из чащи изредка, лишь на рассвете или закате, но тогда могли и убить. В последний раз этот хищник убил кого-то из односельчан, когда Мэтт был совсем мальчишкой – примерно в то время, вспомнил он, когда он увидел пуму на картинке в книге. Пума…
Никто другой, казалось, не заметил ее. Все были слишком заняты тем, что нанизывали пойманную рыбу на прутики.
Один захватывающий миг стояли он и она в молчании, неподвижно, наедине, глаза в глаза.
Ее глаза были мутно-зелеными, как старое стекло, и горели. Гладкая шкура отливала перламутровым блеском.
Мэтт подумал, что она прыгнет на него прямо через речку и вцепится в горло или в сердце. Но какая разница? Ему было не страшно.
Он чувствовал ее запах – запах мускуса, трав и сырого мяса.
Она открыла алую пасть, которая в лунном свете показалась еще ярче, и, казалось, усмехнулась, а потом сделала гигантский прыжок, и хвост ее, длинный и толстый, словно расколол темное стекло ночи в стремительном беге.
Тут все обернулись, вытаращили глаза и закричали. Старик Купер вскинул ружье. Но Эфран рявкнул: "Брось!"
Как бесшумная черная молния, стремительная фигура огромной кошки, петляя, мелькнула среди сосен и пропала из виду. За ней остался какой-то отблеск, словно сияющие искорки во тьме, но они скоро померкли.
Когда они шагали к пастбищу, с Мэттом почти никто не заговаривал. В лагере все быстро улеглись спать. Мэтт лежал на спине, глядя на звезды, пока луна не прошла весь небосвод и не вернулась домой, под землю, как кинжал входит в ножны.
* * *
– Вот я и задумался, – говорил Мэтт своему брату Чентеру в Шурхолде, – Фина Проктор это была или ее папаша? Кто из них вышел на меня поглядеть?
Чентер неспешно подошел к огню и подбросил еще одно полено:
– Слишком уж ты прислушиваешься к тому, что люди болтают. Ты эту кошку сам-то вообще хорошо разглядел?
– Уж я-то разглядел. Да и все видели. Эфран аж побелел, как кость. Он Куперу не дал стрельнуть в нее. Да и взяла бы ее пуля, как думаешь?
Тут он замолчал, потому что увидел, какое у Чентера стало лицо. Таким он не видел Чентера никогда. Видел он его и веселым, и в ярости, видел выражение серьезности и неловкости, которые появлялись на его лице, стоило ему взять в руки книгу, видел он и безумно счастливую улыбку, с которой Чентер смотрел на свою жену. Но сейчас это был новый Чентер – а может быть, очень давний, из детства.
– Мэтт, я не знаю. Откуда мне знать? Я только уверен, что отец нам желал добра – нам обоим. Но мне кажется… кажется, он про все это как следует не думал. Может, это все сплетни и глупости. Эти горные семьи – им сотни лет, они уходят корнями в старые графства… То, что ты видел… Что Джоз Проктор и она, та девушка… я ведь ее только на рисунке видел, нарисовал ее кто-то. Красивее ясного лета. Отца ведь с ней познакомили. И очень она ему понравилась. Прекрасная, сказал, девица.
– Пума, – проговорил Мэтт с медленным, холодным вздохом, – была просто красавица. Вся – шелк и струны. Жемчуг… и кровь.
– О боже, Мэтти. Фина Проктор – обычная девушка. Кем же ей еще быть? Человек она.
Мэтт улыбнулся.
– Пума, – прошептал он.
2. Свадьба
Свадьба была весной.
Долины и холмы еще не высохли от растаявшего снега, реки и ручьи разлились, так и бурля прозрачной водой. Запах сосен был свеж, как будто Мэтт вдыхал его впервые.
Как обычно у древнейших семейств, ни невесте, ни жениху не разрешалось друг друга видеть. Таков был обычай. Со старых времен бытовала шутка: это для того, чтобы кто-нибудь из молодых – или оба – не сбежали, если им не понравится увиденное. Ни у кого не хватало смелости нарушить запрет в молитвенном доме. Впрочем, может быть, и было парочку раз, хе-хе, только так давно, что никто не упомнит.
А Мэтт? Мэтт не сбежал. Он уже не задавал вопросов. Он просто ждал.
Никто из клана Ситонов не показывал, что происходит что-то необычное. Даже Чен, когда пришел со своей Анной. Он даже ни разу испытующе не взглянул на Мэтта.
Как бы там ни было, Мэтт уже понял, что остался совсем один.
За зиму он раза два-три видел во сне огромную горную кошку. Нет, это не было кошмаром. Он только краем глаза замечал, как пума крадется ночью среди деревьев или высоко на горном хребте и глаза зверя – самца или самки? – блестят в темноте.
Они подъехали к молитвенному дому на упряжке вычищенных, звенящих бубенцами выездных лошадей, разряженные в пух и прах. Мэтт был умыт, побрит, причесан, ворот белой шелковой рубашки натирал ему шею.