Добрая новость: сделал Татьяне предложение, и она ответила согласием. Свадьба на апрель назначена. Всею душой льщусь, чтоб война к тому времени окончилась и воротился бы ты в Ярослав да был бы шафером на нашей свадьбе! Не сомневаюсь, выбор мой ты одобрил бы, я ведь помню, что ты об Татьяне всегда отзывался как о девице весьма достойной. Только чур за моей спиною не флиртовать! А то могу я себе вообразить вашего брата - героя войны! Смотри же, я ревнив! Не ровен час - вызову на поединок на мнимых шпагах! (Шучу, конечно. Что тебе ныне Татьяна! Ты уж, поди, и вовсе забыл, кто это такая. Ты ж теперь, как воротишься с войны героем, так лучшие невесты города - все твои будут!)
С тем позволь на сей раз и проститься, на днях напишу подробнее, а ныне малым временем располагаю, к пяти часам должен быть у Татьяны, а уж четверть пятого на часах. Сейчас по дороге сие письмо в комендатуру завезу - и к ней!
Сподручней было б не в комендатуру (крюк изрядный), а на почту (та от Татьяниного дома недалече), да ведь комендантские обещали, что чрез них письма тебя скорей достигают!
Твой Федор.
29 октября.
Григорий.
Возвращен из лазарета в казарму.
Бывал в ином измерении, воевал противника. Едва не погиб.
К центру трансдиректировки добирались дирижаблем дня четыре. (Полагаю, в сторону юга, так как там, куда нас доставили, приметно теплее было, нежели чем здесь). Объект не из ряда обыкновенных, сверхсекретный. Всю дорогу в гондоле дирижабля иллюминаторы закрыты были наглухо. Во время посадок никуда не выпускали.
Наконец, приземлились в последний раз. Тут же зашел в гондолу офицер. Сделал наставления, касающиеся до технической стороны нашей миссии. Прежде всего уведомил, что пред трансдиректировкою в измерение противника нас нарядят в специальные скафандры, без коих человек в том мире находиться не может. А кроме того, в том измерении, оказывается, световой спектр таков, что человеческое око к нему не восприимчиво, так что без специального оптического вооружения ничего не узришь. Посему шлемы скафандров снабжены системою тепловидения. Противники наши - они тоже теплокровные и, стало быть, излучают вкруг себя тепловую ауру. Так вот, наша система тепловидения это тепло воспринимает и выводит на лицевую стенку шлема приблизительное изображение силуэтов живой силы врага. А для того, чтобы мы в своих шлемах противников от своих товарищей отличить могли, оболочка наших скафандров спектр нашей собственной тепловой ауры смещает по цвету. И получается, что в наших шлемах мы друг для друга выглядим бледно-оранжевыми, противники же нам ярко-красными видеться будут. Это касательно теплокровных существ. В рассуждении же всего прочего: деревья, строения, земля, дороги и остальное - наши оптические системы это тоже приблизительно показывают, хоть и скверно, смутно. Чем холодней материя, тем хуже будет ее видно. Однако ж, по крайности, чтобы по местности перемещаться да знать, в кого палить - достанет видимости. Будет и из чего палить - выдадут нам огнестрельное оружие. Вылазка наша будет неожиданной, посему ответное применение огнестрельного оружия со стороны противника - сверх всякого вероятия, но можно опасаться оружия колющего, рубящего, режущего. Сие оружие для нас особенно опасно, ибо изготовлено из металла, материи вечно холодной. Посему и зовется: холодное оружие. Холодное - стало быть, для наших систем тепловидения - практически неразличимое.
После сей лекции завязали нам всем глаза, вывели, усадили в экипаж. Ехали не долго, приехали на берег какого-то водоема, там погрузились на лодки. Поплыли. Все с завязанными глазами. Причалили, высадились, зашли в какое-то помещение.
- Сие, - говорят, - камера трансдиректора.
Там стали на нас скафандры надевать. Глаза по-прежнему завязаны, потому как скафандры - предмет сугубой секретности, видеть его не положено. Ну а как в скафандр облачили - поставили лицом к стенке, повязку с глаз сдернули и тут же шлем на голову! И вновь пред глазами тьма, никакой видимости.
Сунули в руки штуцер огнестрельный, командуют:
- Приготовиться к трансдиректировке!
А как к ней готовиться? Стою, жду пояснений, собираюсь с духом, курок штуцера нащупываю.
Вдруг объявляют:
- Трансдиректировка окончена! Мы прибыли в измерение противника!
Изложили диспозицию: выходим сейчас из камеры, растягиваемся цепью и поднимаемся вверх по склону. Наверху предполагается присутствие живой силы. Как увидим силуэты теплокровных, так целимся, стреляем, поражаем противника и возвращаемся в камеру для обратной трансдиректировки.
Командуют:
- Нажать кнопки под левым коленом!
Нажимаем - появляется видимость в шлемах! Глядим друг на друга - видны человеческие силуэты, как и сказывали: размытые, бледно-оранжевого цвета.
- В атаку!
Вышли мы, и как приказано было - растянувшись цепочкой, двинулись вверх по склону. А как поднялись, то и впрямь наткнулись на обитателей местных. Порядком их там было. Тут иные из нашей группы уж палить начали. А я гляжу: прямо предо мною два ярко-красных силуэта. Ярко-красные - стало быть, супостаты зерцалоликие! Поднял свой штуцер, хочу в них пальнуть. Один, вроде как, бежать пустился, а другой - шагнул ко мне и будто позу фехтовальную принял. И верно, фехтовальную: выпады пустился делать в мою сторону. Вот оно, холодное оружие, о коем предупреждали! И в самом деле, не видно его совершенно в лапе супостата! Уж нажал было на курок, и тут вдруг мысль шальная: "А не попытать ли счастия жизнь себе хорошую наладить? Вот бы мне при посредстве сего холодного оружия раненным заделаться! И то - чем рискую? Фехтую я недурно, небось, уж не хуже этого монстра ярко-красного. От смертельных ударов, бог даст, отобьюсь, а в нужный момент - подставлюсь. А как получу боевое ранение, после и пристрелю монстра подлого!" Беру штуцер правою рукою за древко, дабы им удары парировать. Только никак не удается нам оружие скрестить. Почему так - не постигаю. Прыгаем друг супротив друга, оружием машем, а контакту нет. Я-то, положим, шпаги его не вижу, ну а он? А он видать, в скрещении оружия резону не находит, избегает оного. Выбирает позицию, чтоб по телу удар нанести. "Ладно, - думаю, - Будет тебе и тело!" И начинаю левой рукой под его шпагу подставляться. Уж приготовился боль терпеть… А контакту, против всякого чаяния, все нет! Что за чудеса?!
А далее не помню ничего. Себя в сознании ощутил только в лазарете, в нашей воинской части. Неделя прошла с того поединка! Рассказали: пока я фехтовал, другой монстр сзади подскочил да по голове мне дал чем-то тяжелым. Так ударил, что аж шлем скафандра раскололся. Тут уж я чудом не помер - спасибо, быстро подхватили меня наши да обратно в камеру утащили. С тех пор неделю всю я был без сознания: как обратно трансдиректировали, как в часть дирижаблем доставляли - все мимо меня, ничего не помню!
А как вернули меня в казарму из лазарету, так оказалось, что причислен я ныне к лику авторитетных, ибо пострадал в бою с супостатом физически. Сейчас вот фраера на карьере руду добывают всеусердно, а у меня уж куполок церковный на груди синеет. Мне отныне работать западло, да и Закон не позволяет. Лежу на нарах, чифирьком балуюсь. В дневничок пописываю. Хорошо не работать! После того карьера эмиссиониевого, помню, по вечерам руками-ногами пошевелить сил не было, а уж в срамной-то части организма - словно и вовсе всю чувствительность выключили. Ныне же… Вот внизу товарищи мои авторитетные содомские свои игры затеяли, так мне и подумалось… Время приспеет, ворочусь из армии - беспременно на Танюше Белецкой женюсь!
Тот, кто сидит в пруду
Тот, кто сидел в пруду, лояльно относился к советской власти. Да что там - лояльно, как к родной относился! Принимал безоговорочно. А брата своего, кулака Мефодия, крепко недолюбливал.
Куркуль, понимаешь. Себе отдохнуть не дает, и никому вокруг! Все там у него пашут чего-то, пашут, а чего пашут-то? Зачем? Всех денег все равно не заработать. Всех баб не отыметь… А жадным - разве хорошо быть? Совсем не хорошо. Не по-людски, не по-божески.
А придут к нему хорошие люди, комиссары - скотину для колхоза взять, или чтоб хлеб сдал для пропитания голодающего элемента - так он их, ирод, взашей гонит! Те к нему сначала по-хорошему, с разъяснениями, с агитацией, а он, подлец, и слушать ничего не хочет. Да еще и потешается, черт жадный! Другой раз силой взять хотели, так он, гнида, обрез в окно высунул. "Уложу, - кричит, - кто первый подойдет!" Ну чисто анафема, а не брат!
Хорошие люди в тот раз приходили, морячки. С Черноморского. Бескозырки черные с красивыми ленточками. На ленточке надпись: "Стремительный". Одна такая сохранилась у Григория.
Того, кто сидел в пруду, Григорием звали. Был Григорий парнем веселым, а работать не любил. До советской власти болтался он без дела, без занятия. От брата своего старшего, Мефодия, в пятнадцать лет ушел. Замучил - мочи нет! "Работай, работай!" Сколько ж работать можно?! И так уж у Мефодия дом - полная чаша. Чего еще человеку надо? Богатства? Так в могилу с собой богатство не унесешь. А и унесешь, так не много там от него пользы. Не очень-то развернешься, в могиле-то. Григорий знал немного про это, были у него кое-какие знакомые…
Болтался, значит, парень без дела. Водку пил, если угощал кто, или когда монета случайная заводилась. А поскольку угощали редко, а монета случалась и того реже, то, выходит, и не пил почти.
А пришла советская власть - и Григорию раздолье! По-справедливому новая власть рассудила, по-людски, по-божески: кто, мол, бедный - тот и прав. С тем, стало быть, не по-честному обошлись. А по-честному будет так - все на всех поровну поделить. Зауважал Гриша новую власть, полюбил. А люди какие интересные стали в деревню приезжать! Что ни суббота - лекция в клубе! То матрос какой-нибудь приедет, расскажет как в Петербурге царя с трона свергал. То мужик в очках из города про Маркса что-то там… Не понятно ничего, а водочкой угощают. Вот это мы понимаем - культура и грамота! А самое интересное началось, когда комсомол стали организовывать. Приехала барышня этакая, Серафима. Стала собирать местных парней в избе-читальне. Девки поначалу тоже ходили, но потом, как живая комсомольская работа началась, застыдились и ходить перестали. А работа была такая. Объясняла Серафима, что главное в коммунистическом деле - идеология. То есть, значит, сознательные люди идейными должны быть во всяком вопросе. Взять, к примеру, половые отношения. В новом светлом обществе, Серафима говорила, всякая женщина должна осознавать, что ее тело - достояние общественное, вроде как дары природы. И, стало быть, всякий может пользоваться, когда испытывает потребность. "Удовлетворить, - говорила, - половую потребность так же должно быть просто, как выпить стакан воды!" Перешли и к практике. Занимались комсомольской работой прямо там, в избе-читальне, Серафима и парни деревенские, когда трое-четверо, а когда и человек восемь. Григорий комсомольские собрания никогда не пропускал. Опять же и водку пили. В один вечер, после собрания, пошли с водкой на пруд, нагишом купаться. И то ли вода холодная была, то ли с водкой Гриша перебрал… В общем, утонул он в тот раз.
Но не умер. А просто остался под водой жить. Так иногда бывает.
Из-под воды наблюдал теперь Гриша новую жизнь. А жизнь, товарищи, началась совсем хорошая! Одно только омрачало прекрасную картину - брат Мефодий, кулак проклятый! Все в колхозе - он сам по себе! Да еще и батраки на него вкалывают. Семен кузнец о прошлую зиму помер, осталось двое ребятишек, так Мефодий их к себе в дом взял. Кормит, одевает и работать, ирод бессердечный, заставляет! Ладно, своих сыновей работой изводит, так еще ж и сирот бедных!
Уж Григорий пакостил брату кулаку как мог. Сядет иной раз Мефодий в лодку, порыбачить. Гриша под водой - тут как тут! За леску тихонько дернет, Мефодий сверху глядит - поплавок под воду - нырк! Да так резко! Сразу видать - большая рыба! Подсекать! А крючок пустой! Подразнит так Гриша брата, подразнит, а потом устанет, на крючок башмак какой-нибудь старый нацепит или, того лучше, леску в тине запутает как следует, да и на дно отдохнуть ложится. Мефодий наверху матерится, за леску дергает… А Грише - радость. Так ему, брату-куркулю! Закрома от добра ломятся, а ему еще рыбки подавай! Без рыбки обойдешься, братец!
Мефодий на пруду уж рыбачить бросил. Стал на реку ходить. А Григорий и в реку перебраться мог, что ж такого! Немного по земле мог он проползти, а речка недалече была…
Из-за той реки, с другого берега, городские-то обычно и приезжали. На лодках переправлялись.
Вот сидит как-то Григорий в реке, глядит: лодка плывет. В ней - хорошие люди. Городские. В кожаных куртках, с наганами. Ясно, зачем плывут, тут и гадать нечего. Мефодия арестовывать. Что, братец? К чему тебе теперь твое богатство? Ни к чему оно тебе теперь! Даже и откупиться не поможет. Комиссары - люди неподкупные. А так тебе и надо, подлецу! Что ты думал, вечно безнаказанно жировать будешь? Против кого попер? Против советской власти? Так ведь большевики не таких обламывали! Большевики царя свергли, Антанту разгромили, а тут - кулак Мефодий. Тьфу, и смех и грех!
Вот так вот тебе, братец проклятый! Это, понимаешь, не леска в тине запуталась, это настоящий суд на тебя нашелся за грехи твои!
Плывет лодочка, качается, весла в уключинах скрипят. Комиссары цигарками дымят, в берег вглядываются. А до берега уж не далеко.
Переворачивает Гриша лодку да городских, растерявшихся, за ноги под воду тащит. Чтоб воды наглотались да сразу утонули. Дело не хитрое, если наловчиться. А уж Гриша-то наловчился. Почитай, чуть не каждую неделю плывут Мефодия арестовывать. Но брата ж родного не дашь на растерзание, хоть и подлец он, и кулак. Не по-людски это, не по-божески, брата от беды не спасти. Да детишки у него, и кузнецовы сироты…
И ведь вот как получается - из-за этого кулака, собаки злой, уже сколько хороших людей Григорий погубил! Прямо до слез обидно!
А еще досадно, что женщины ни одной среди тех, кто брата арестовывать едет, не было. Очень досадно. Не успел Гриша любовью плотской насытиться. Не успел! С тоской вспоминал комсомольские собрания с городской барышней Серафимой. Эх, не допил Гриша свой "стакан воды"… Воды-то у него теперь - целый пруд, целая река. Вода, да не та! Эх, твою мать…
Только и радости, в этом смысле - хорошие люди, что брата арестовывать приезжают. Утопишь, да и попользуешься некоторое время. Хоть как-то на время телесный голод утолишь. Мужики - оно, конечно, совсем не то, да и не по-божески это, не по-людски. Но ведь выбирать-то не приходится. На безрыбье - и мужика раком…
В общем, не сладко жилось Григорию. Не сладко. Ну а кому сладко жилось? Время было такое. Боевое, героическое, суровое время. Никого не щадила революция.
Бабушкина мята
Кружку Никита нашел прямо на столе. Это удачно вышло. Стояла там, посудинка кособокая, словно прямо с этим столом и выросла. А впрочем, как же иначе? И еще повезло: в печке котелок чугунный оказался. Дров, правда, у бабушки не нашлось, но это не беда. Вокруг со всех сторон лес. Далеко от избушки не отойдешь, да далеко и не требуется. Всего-то надо хворосту немного набрать, чтобы воду в котелке вскипятить. А зато какие заросли мяты у бабушки на заднем дворе! Да какая душистая! Нигде Никита не встречал такой мяты, как тут, у бабушки. Очень Никита уважал чаек с мятой. Но чая у бабушки, разумеется, не было. Кабы знал Никита, что здесь окажется, непременно захватил бы с собой узелочек с заваркой. Но кто ж мог знать! Впрочем, из одной только мяты тоже очень даже неплохой горячий напиток получился. Никита потягивал его мелкими глоточками и глядел в окно. Ни стульев, ни лавок в избушке не было, но тут как раз кстати пришелся ящик, который Никита притащил с собой. Он послужил вполне сносной заменой стулу, так что чаепитие, можно сказать, проходило с комфортом.
За окном темнел синий лес. В вечерних сумерках он выглядел таким таинственным, таким волшебным! Казалось, стоит лишь войти в этот лес - и тут же попадешь в сказку. Встретишь говорящих зверей, лешего, увидишь ходячие деревья, найдешь цветок папоротника и разрыв-траву… Наверху чем-то гремела бабушка, но Никита весь унесся мечтами в сказку и ни на что внимания не обращал. Представлялось ему, что где-то в лесной чаще он встретит бродячих скоморохов. А может, и разбойников. Может, даже не благородных (сказке ведь никак не обойтись без опасных приключений). Но все же разбойники будут не очень уж злые, и он с ними подружится. От них он узнает какую-нибудь жутко интересную тайну… И конечно, окажется, что лесная птица, живущая в ветвях над разбойничьим шалашом, - это на самом деле заколдованная красавица. И он найдет способ ее расколдовать, и у них будет любовь…
Эх, до чего же жаль, что сказки - это только сказки! А реальность прозаична и сурова… Грохот на крыше стал еще громче. А потом наступила тишина, и за оконным стеклом стала появляться бабушка. Она стекала с крыши вниз по окну и по стене тремя густыми ручейками. Это была еще очень молодая бабушка, скорее всего она еще даже не умела летать. А уж напасть на человека она не могла однозначно. Но она уже понимала, что в ее ловушку попался человек и что ей нужны его кости. А барьер создавать эти твари способны, похоже, с самого рождения. Во всяком случае, эта бабушка барьер поставила, будьте благонадежны! Никита уже трижды обходил вокруг избушки, пробовал в разных местах - никаких шансов. По всему кругу примерно по кромке леса проходит упругая прозрачная стена. Глаза ее не видят, а пройти невозможно. То есть наружу, в лес, невозможно. А из леса сюда - милости просим. Вот Никита, дурень, и прошел. И сидит теперь тут. Так и кормятся молодые бабушки, которые еще без костей. То зверь какой забредет, то птица залетит. Обратно в лес выбраться не может, умирает от голода и становится бабушкиной добычей. Правда, говорят, птицы и звери редко приближаются к бабушкиным избушкам. Чутье у них какое-то есть природное. Людей же бог таким чутьем не наградил. А именно людские кости и нужны бабушкам больше всего.
Нет, Никита все по правилам делал, технику безопасности соблюдал. Выйдя к избушке, сразу не полез, обошел сзади, сказал, как положено: "Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом". Никакой реакции. Стало быть, это не избушка на курьих ножках, а нормальный домик лесника. Тогда Никита и вошел. Да не из пустого любопытства, а просто ночь надвигалась. В доме-то куда лучше ночевать, чем в лесу под открытым небом. А вдруг дождь? У него, конечно, был с собой ящик, но в ящике спать тоже как-то неуютно. Как покойник во гробе… А лишь вошел Никита в дом, так сразу все и понял, да путь назад уже был отрезан. И ведь что оказалось: избушка яйца высиживает! А они, когда наседки, с места не встают и передом-задом не крутят. Вот так и обманулся Никита…