Если бы не молодой человек с корзинкой, который стоял, поджидая меня наверху лестницы в магазин, я бы предпринял попытку найти, где скрывается мальчик, поскольку теперь я был не только озадачен его внезапными бесшумными появлениями, но и обеспокоен его состоянием, таким он выглядел больным и оборванным.
Но сейчас я ничего больше сделать не мог. Я повернулся и прошел за юношей в магазин, а потом сразу же вверх по лестнице, мимо кабинета на втором этаже и по следующему шаткому пролету, крепко держась за перила - там было темно хоть глаз выколи. Наверху находилась закрытая дверь. Открыв ее, мы прошли в маленькую прихожую, к следующей двери. Юноша постучал.
- Войдите.
Я подумал, что голос принадлежит женщине, настолько он был высокий.
- Шоув, - сказал парень и придержал для меня открытую дверь. Я понял, что он объявлял свое имя.
Я осторожно ступил вперед.
* * *
Это была необычная комната, тянувшаяся, насколько я мог судить, во всю длину верхнего этажа, а окна ее смотрели на крыши. Она была мрачная, стены заставлены книгами в кожаных переплетах; здесь висели тяжелые портьеры из темно-зеленого плюша с большими ламбрекенами, а стол и кресла тоже были драпированы этой тканью. В дальнем конце виднелся изысканный камин из черного мрамора, над ним висело большое зеркало в резной золоченой раме, и, бросив туда взгляд, я мельком увидел отражение хозяина. Я обернулся.
Он сидел в низком кресле рядом с окном, маленькие пухлые ручки сложены на огромном круглом животе. У него были мелкие острые глазки, яйцеобразная лысая голова, и одет он был наподобие адвоката, очень формально, в старомодный костюм, с золотыми часами и цепью поперек жилета.
- Мистер Бимиш?
- Да, сэр.
Мужчина, да, но с высоким писклявым голоском, который я ошибочно принял за голос женщины или даже ребенка.
Он не поднялся, но жестом указал на место напротив.
- Шоу в сейчас удалится, - сказал он.
- Я не понял, что вы пригласили меня обед. Я чрезвычайно признателен.
- Пироги Снекера.
- С бараниной, - сказал Шоув из-за его плеча. Он накрыл на стол и теперь ставил высокие кружки и кувшин эля.
- Я вошел в магазин какое-то время назад - даже рискнул подняться наверх, но никого не было, и никто, казалось, меня не услышал.
- Я вас услышал. - Маленькие глазки Бимиша смотрели прямо на меня. Взгляд его был холодный, лицо выражало самодовольство, и я видел, что он испытывал радость от попытки поставить меня в неловкое положение. Я не стал отвечать.
- Люди приходят и уходят. Шоув на месте. Обычно они знают, чего хотят.
- У вас замечательный фонд. Я нашел многое, что меня заинтересовало.
- Как я понимаю, вы путешествовали, мистер Монмут?
- Совершенно верно.
- А я - нет. Я позволяю другим путешествовать для меня. - Он указал на книги.
- Точно, - сказал Шоув.
Мистер Бимиш поднялся на ноги и заковылял к обеденному столу - я подумал, что это, возможно, самое дальнее расстояние, которое он когда-либо преодолевал. Будучи толстяком, он был еще и коротышкой, не выше пяти футов, поэтому, когда он передвигался, казалось, что он раскачивается взад-вперед, словно детская игрушка. Все вокруг него должно было веселить и радовать душу, но этого не происходило. Садясь с ним за стол, я чувствовал, что предпочел бы держаться от него на расстоянии вытянутой руки. В нем не было ни тепла, ни юмора - разве что саркастическая разновидность оного. Однако он оказал гостеприимство незнакомцу, а я был голоден, мне были любопытны и он, и его бизнес, и прежде всего меня заботило то, чтобы он предоставил мне как можно больше сведений относительно Конрада Вейна.
Кроме горячих пирогов с бараниной, на столе стояли горошек, картофельное пюре, соус и эль, и за все то время, пока он ел, мистер Бимиш не произнес ни слова. Он подвернул белую салфетку под подбородком и напал на еду с полной и решительной сосредоточенностью.
Во время пауз между поглощением пищи я воспользовался возможностью осмотреться по сторонам - и мог разглядывать все совершенно спокойно, ибо мистер Бимиш был всецело сосредоточен на еде. Наряду с книгами, массивной мебелью и гардинами я заметил несколько необычных предметов, и все они были исключительно неприятные. На буфете стоял стеклянный колпак, под которым вместо привычного букета засушенных цветов или восковых плодов виднелся странный обломок дерева или кусок старого сплавного бревна самой искривленной и уродливой формы, какая только возможна, и в разных местах из него прорастали причудливые, переплетающиеся друг с другом грибовидные побеги цвета старой кости или пергамента. Еще здесь были щит из натянутой пятнистой кожи, крошечные сморщенные головы на подставке, куски губчатого, напоминающего лаву камня и несколько предметов, плававших в запечатанных сосудах с темной жидкостью, идентифицировать которые мне не удалось.
В дальнем конце комнаты стояла искусно сделанная пара глобусов, а позади них - витрина с картами.
Мистер Бимиш втянул в себя последний глоток эля и вытер маленький сморщенный розовый рот.
- Что привело вас к Вейну? - Он смотрел на меня в упор.
- Много лет назад, - сказал я, - я наткнулся на книгу в собрании моего опекуна - мы тогда жили в Африке. Я начал ее читать просто потому, что мне в тот момент хотелось что-нибудь прочесть, и не смог оторваться - она открыла мне мир, разные страны, путешествия, и в ней упоминались различные путешественники. Одним из них был Конрад Вейн.
- Что вам о нем известно?
- То, что сначала он путешествовал по…
- Нет-нет, не где, о нем.
Бимиш сразу докопался до главной причины моего появления здесь.
- Весьма немногое, - сказал я наконец. - Я надеюсь, что вы, в числе прочих, можете рассказать мне гораздо больше.
- Вы мало что найдете.
- Все равно…
- Зачем?
Я был в бешенстве. Он вынуждал меня испытывать необычайную нервозность и неуверенность в себе.
- Я полагаю - ну, это просто задача, которую я себе поставил. Меня это увлекает. И никаких других дел у меня нет.
- А потому вам хотелось бы заняться поисками чего-нибудь, - мягко проговорил Бимиш.
Я недоуменно посмотрел на него.
- Оставьте это, мистер Джеймс Монмут. Вот мой вам совет. Оставьте это.
- С какой стати…
- Благоразумие.
- О Господи Боже мой, вы пытаетесь сделать из всего этого мрачную мистерию.
- Не я.
- Я уже прошел по следам Вейна полмира.
- И выбрались из этого живым.
- Разумеется. О да, я множество раз подвергался опасности, но это - риск, который берет на себя отважный путешественник.
- Вам известно о Кечменте? Доузе? Луисе ван Рее?
- Немногое… почти ничего. Я слышал эти имена во время моих путешествий, они побывали там до меня.
- И где они теперь?
- Я не…
- Мертвы, мистер Джеймс Монмут. Мертвы - или исчезли.
- Как я уже говорил, это рискованное занятие.
- Не при обычных обстоятельствах. Они погибли или исчезли не потому, что повстречались с разбойниками или сорвались в пропасть.
- Я вас не понимаю.
- Оставьте это.
- Мистер Бимиш…
- Вы путешествовали. Вы благополучно вернулись домой. Вам улыбнулась удача. Не искушайте судьбу.
- Судьбу? Как? Здесь? В Англии, в безопасности этого маленького уютного острова? Здесь, где я намерен осесть, найти место, где буду жить, здесь, где единственное, что я буду делать, - это читать, писать и усердно вести собственные изыскания, и где все мои приключения будут среди пологих холмов, в дюнах и на вересковых пустошах? Где я буду путешествовать по железной дороге и пешком? Где я буду говорить с теми, кто может что-то мне сообщить, или же просто думать о своем? Здесь, где я буду как старый конь на вольном выпасе? - Я едва не рассмеялся ему в лицо.
- Здесь, - сказал он, - здесь будет рискованнее всего.
"Этот человек безумен", - решил я, и, посмотрев на мое лицо, он, должно быть, понял, о чем я думаю.
- Никто, - сказал он, - не хочет возрождать память или тревожить тень Конрада Вейна. Никто не станет говорить с вами о нем - никто, кто мог бы, возможно, быть вам чем-то полезен. Никто, кто знает.
- Знает - что?
- То, что знает.
- Это бред. - Я встал. Я был в тот момент очень зол. Но я полагал, что вижу его насквозь. Теодор Бимиш хотел отстранить меня, запугать тем или иным способом так, чтобы я оставил свои исследования Конрада Вейна, его жизни и трудов кому-то другому - ему. - Не понимаю, что за бессмыслицу вы пытаетесь мне внушить.
- Сядьте, мистер Монмут…
Я бы не стал садиться, но тут раздался решительный стук в дверь и вошел юный Шоув, неся на подносе две накрытые крышками миски.
- Сладенькое, - объявил он, ставя их на скатерть и снимая крышки. Пудинг с заварным кремом, дымящийся и ароматный.
Несколько минут мы снова ели в тишине, нарушаемой лишь позвякиванием ложек. Но я был на грани и все так же раздосадован, в особенности из-за попыток Бимиша поколебать мою решимость. Кроме того, я был еще и озадачен, но прежде всего - непреклонен. Мой план состоял в том, чтобы изучить жизнь - в частности, ранние годы - Конрада Вейна, поскольку без этого я не смог бы написать свое исследование, и я не видел причин, по которым должен от этого отказываться. И вдобавок, по каким-то причинам, этот человек притягивал меня к себе.
В конце концов мистер Бимиш отложил свою ложку и откинулся на спинку стула.
- Неприятности, - сказал он, - мягко говоря. Неприятности. Вот что терзает память. Вас ничего никогда неприятно не поражало? Никто ничего не говорил?
Я стал мысленно возвращаться к местам, которые посетил за минувшие годы, непосредственно связанным с Вейном, - деревушкам, городкам, древним достопримечательностям, к упоминаниям, которые я очень редко слышал о нем. Нет, никаких неприятностей, как выразился Бимиш. Больше всего было странных пробелов, складывалось смутное впечатление, что Конрад Вейн не тот человек, которого вспоминают, если его вообще помнят, с какими бы то ни было особыми чувствами, или же тот, кого считают достойным уважения.
- Нет, - сказал я наконец. - Ничего.
- Однако же леопард не меняет пятен.
- Возможно, вы намекаете на какие-то темные дела? Вейн совершил преступление?
На миг глаза его сузились, и он переместил свое толстое низенькое тело на стуле. Я думал, что он собирается мне что-то сообщить, некое откровение, но нет; он лишь снова повторил:
- Оставьте это.
Я улыбнулся:
- У меня уже есть начальные планы. Я намереваюсь посетить бывшую школу Вейна. Полагаю, в библиотеке имеются какие-то бумаги, письма и прочие подобные документы и все его путевые заметки в рукописях. Я собираюсь потратить время и свериться с ними.
- Вы неглупый человек, мистер Монмут, не импульсивный юнец с горячей головой. Почему вы так ведете себя?
- Вы, похоже, хотите оскорбить гостя. Вы были гостеприимны, мистер Бимиш, но…
- Но вы намерены проступить по-своему и отправиться в ад.
- Да бросьте вы, черт возьми!
- То, о чем я говорю, Монмут, - это зло, порок, вещи, которые лучше всего оставить сокрытыми, не тревожить их. Всякий, кого коснется Вейн, пострадает.
- Мистер Бимиш, этот человек мертв.
- О да.
- Тогда о чем мы говорим?
- Что ж, задавайте и дальше свои вопросы.
На какую-то долю секунды, когда я смотрел ему в лицо, слушал его мягкий, ласковый голос в полутемной комнате, меня охватил пугающий леденящий ужас. Он подступил как осколок льда, вонзившийся в сердце, и теперь мне известно, что на самом деле он никогда не оставлял меня и не оставит до конца моих дней. Мне известно теперь, что скрывали от меня таинственные и неясные слова Бимиша, - в основе их была некая темная истина, некая история человеческого порока и страдания. Имел ли он к этому какое-либо отношение, был ли он действительно знаком с Вейном или хотя бы просто встречался с ним, - этого я не знаю.
Возможно, я мог бы серьезнее отнестись к его словам и оставить Конрада Вейна в прошлом, но уверен, что на меня повлияло не простое упрямство и не страстное желание. Как верно отметил Бимиш, я не был импульсивным юнцом, я был спокойным, вдумчивым, здравомыслящим мужчиной средних лет и хотел размеренной и практичной тихой жизни. И все же чем больше он говорил о Вейне, тем сильнее это завораживало меня.
Впрочем, вспышка сильнейшего страха, которую я ощутил, была мимолетной, и когда она прошла, я посмотрел на посуду на столе, почувствовал приятную тяжесть в желудке, набитом теплой домашней пищей - пирогами и картошкой, пудингом и элем, - и реальность, простота, будничность этих вещей изгнала в царство грез любые намеки на другие, более темные и зловещие материи.
Мысль о пирогах с бараниной Снекера и эле заставила меня пропустить мимо ушей предупреждения мистера Бимиша и, боле того, посмеяться над ними.
Я поблагодарил его за обед, распрощался и ушел. И вновь Шоува нигде не было видно, а магазин был темен и пуст.
Я поспешно вышел и спустился по ступеням на булыжники Крэб-Пэсседж, теперь уже скользкие от дождя.
4
Но я не мог отделаться от мистера Бимиша. Его образ, руки, удовлетворенно сложенные на животе, сверкающие маленькие глазки оставалась со мной весь тот день, а ночью он, чуть улыбаясь, появился в моих беспокойных снах. Я лежал, бодрствуя, в темные предутренние часы, остро осознавая, что он рядом.
Это было примерно перед тем, как я вспомнил, что больше не видел мальчика.
Но предупреждения Бимиша не нашли во мне отклика, я пренебрег ими с раздражением, хотя время от времени вновь мысленно повторял слова "оставьте это" и задавался вопросом, что за ними стоит.
Я никогда не был упрямцем, молодым или старым, но я был тверд и решителен. Всю мою жизнь, сколько я себя помнил, я делал то, что намеревался сделать, сам строил свои планы, следовал им до конца и ни перед кем не отчитывался. Кроме того, как я дал понять Бимишу, а что мне еще оставалось делать? Честно признаться, я до сих пор не освоился в Лондоне, я был одинок - ни дома, ни семьи, ни друзей. Я привык к этому и не чувствовал себя чрезмерно обеспокоенным или несчастным, но я нуждался в цели, а исследование жизни Вейна давало мне ее на ближайшее время. Откажись я от этого, и у меня возникло бы беспокойное ощущение того, что повсюду вокруг лежит пустота, бессмысленное, бесцельное существование, в которое я мог бы угодить, как в западню. До сих пор у меня всегда была цель, пусть даже самая простая - следующее место, в которое надо направиться. Я боялся утратить цель и, утратив ее, утратить заодно и уверенность в себе.
Ничего этого я не продумывал так логически и ясно, как сформулировал теперь, впоследствии; на самом деле я лишь бегло обвел все взглядом и испуганно оглянулся через плечо, прежде чем сделать крутой вираж.
Кроме того, я начинал чувствовать себя в "Перекрещенных ключах" все менее уютно, да и никогда, разумеется, и не чувствовал себя там особо желанным гостем; это было лишь временное убежище, вдобавок весьма далекое от того, чтобы быть удобным. Вечерами, если я не уходил на прогулку из-за усталости или скверной погоды, я читал, лежа на кровати, или сидел в одиночестве, игнорируемый всеми, внизу в баре. В других лондонских гостиницах и трактирах я вступал в разговоры, заводил случайных знакомых, с которыми мог поболтать о пустяках. Здесь ничего такого не случалось. Это было негостеприимное место, завсегдатаи - неприветливые и подозрительные, замкнутые, занятые собственными делами. Оно вполне удачно послужило своей цели, но я должен был оставить его без сожалений и без оглядки. И хотя я больше ни разу не видел женщину в комнате за занавесом из бусинок, мысль о том, что я могу увидеть ее еще раз, вызывала у меня тревогу.
Я планировал подыскать жилье либо в Сити - возможно, близ зданий Суда, или же в окрестностях Челси, ибо я полюбил Темзу, и мне было бы приятно жить на ее берегах и узнавать ее все лучше и лучше во всех проявлениях.
Но сначала я должен был пойти на вторую встречу.
Я прожил в Лондоне почти три недели и все больше привыкал к нему. Дерзну сказать, я уже считал себя светским и воспитанным джентльменом, но, честно говоря, я по-прежнему оставался странником и пришельцем во всем, кроме поверхностного слоя недавних навыков, человеком, всю свою взрослую жизнь путешествовавшим по диким, дальним и первозданным краям и жившим в городах, имевших с этим городом весьма мало общего, в которых были совсем иные манеры, обычаи и люди.
Мне мнилось, что я сделался неотличимым от любого английского джентльмена, поскольку таким я сам себе представлялся, в то время как все вокруг меня, насколько я теперь понимаю, должно быть, лишь делало еще более явной мою чуждость.
Раз-другой, на востоке и в Индии, я посещал джентльменские клубы и сидел на бамбуковых стульях под опахалом или же на свежем воздухе на веранде, пил виски и беседовал с англичанами, чайными плантаторами, чиновниками, военными, государственными служащими, а потому я предположил, что буду чувствовать себя как дома в клубе "Атенеум" на Пэлл-Мэлл, как и где угодно.
Но в то холодное декабрьское утро, стоя перед огромными каменными колоннами и глядя на ступени, ведущие к входной двери, я чувствовал себя отчаянно неуверенным в себе и к тому моменту, когда я призвал всю свою храбрость, чтобы приблизиться к этой двери, мои легкость и непринужденность, моя беспечность в подражании манерам лондонского джентльмена, испарились окончательно.
При виде огромного мраморного вестибюля и ведущей наверх лестницы, и мельком заглянув через открытые двери в торжественные, обшитые панелями залы - о подобных залах я прежде только читал в книгах, - я чуть было не сбежал. Но прежде чем я успел это сделать или собраться с мыслями, я услышал позади себя голос с резким шотландским акцентом.
- Мистер Джеймс Монмут, я уверен.
Я резко повернулся.
Преподобный Арчибальд Вотейбл был высоким - более шести футов роста, широкоплечим, чуть сутуловатым солидным мужчиной в расцвете сил, с выступающими надбровными дугами, одетым в черный костюм с белым пасторским воротничком.
Его наружность соответствовала обстановке, но манеры его были открытыми и приветливыми, хотя он смотрел на меня проницательным взглядом и когда мы обменивались рукопожатиями, и когда сидели за бокалами мадеры перед нехотя разгоравшимся, слегка дымящим камином.
С ним я почувствовал себя чуть более уверенно и непринужденно; он был человеком, вызывающим доверие.
- Как я упоминал в письме, которое отправил вам несколько месяцев назад, я так понимаю, что школа располагает бумагами, рукописями и даже письмами, каким-то образом оставленными в наследство из имущества Конрада Вейна. Знаю, что он был там учеником.
- Был.
- Если бы я мог просмотреть их, это бы мне очень помогло и было бы крайне интересно.
Он сидел, сложив вместе кончики пальцев. В комнате никого больше не было, царила тишина - ни голосов, ни шагов, лишь в случайные мгновения шипение и потрескивание огня.
- Я был бы рад сначала побольше услышать о вас, мистер Монмут.