История эта распространилась по деревне, подобно пожару, обрастая все новыми и новыми подробностями, пока наконец каждый не оказался в состоянии подробно описать гигантские, закутанные в саван фигуры, которые, как божилась женщина, мелькали меж стволами деревьев там, где она нашла мужа. Безобидная роща отныне стала обиталищем призраков, а название "Лес мертвых" пристаю к ней так же прочно, как если бы возникло в результате топографической съемки местности.
Вечером в свой девяностый день рождения старик подошел к жене и поцеловал ее. Взор его выражал любовь и ласку, но в нем появилось нечто, внушавшее, как рассказывала она потом, благоговейный трепет, словно перед ней стоял не человек, а дух.
Он нежно поцеловал ее сначала в одну щеку, потом в другую, но, когда заговорил, глаза его глядели как бы сквозь нее, не видя.
- Любезная жена моя, - произнес он, - я хочу попрощаться с тобой, ибо отправляюсь в Лес мертвых и больше не вернусь. Не ходи за мной и не посылай на поиски, но будь готова в скором времени последовать за мной.
Добрая женщина ударилась в слезы и попыталась удержать его, но старик мягко высвободился из ее объятий, а идти за ним она побоялась. Стояла и смотрела, как он неспешно пересек под палящим солнцем поле, а потом вступил в прохладную сень рощи и скрылся из виду.
Проснувшись среди ночи, она обнаружила, что он мирно лежит рядом, протянув к ней руку. Мертвый. В тот день ее рассказу поверили лишь отчасти, но уже через несколько лет никому и в голову не приходило, что в этой истории есть хоть крупица вымысла. На погребальную службу собралась вся округа, и каждый разделял чувства, которые побудили вдову прибавить слова "Отец деревни" к обычной в таких случаях надписи на могильной плите.
Вот такова была легенда о деревенском духе, которую поведала мне в летний день молоденькая дочка хозяина гостиницы.
- Вы не первый, кто видел его, - закончила рассказчица, - ваше описание в точности сходится с тем, что нам уже доводилось слышать. А эта скамья у окна была, говорят, его любимым местом, где он частенько сиживал при жизни и все думал, думал, а иногда из глаз его лились слезы.
- А вы испугались бы, если б увидели его? - спросил я, заметив, что мой рассказ необыкновенно заинтересовал и взволновал девушку.
- Наверное, если бы он заговорил со мной, - робко ответила она и, немного помедлив, спросила: - Ведь он говорил с вами, сэр, верно?
- Да, говорил, что за кем-то пришел.
- За кем-то пришел… - повторила она. - А он не сказал…
- Нет, за кем именно, он не сказал, - поспешно перебил я, увидев, что лицо ее внезапно омрачилось, а голос задрожал.
- Вы уверены, сэр?
- О, вполне уверен, - бодро отозвался я. - Да я и не спрашивал.
Девушка долго смотрела на меня в упор, будто хотела спросить о чем-то, но не решалась. В конце концов, так ничего и не спросив, она взяла со стола поднос и медленно вышла из комнаты.
Вместо того чтобы последовать первоначальному намерению и после завтрака пуститься в путь к ближайшему селению на вершине холма, я велел оставить за собой комнату и всю вторую половину дня провел, блуждая по окрестным полям, валяясь на траве под яблонями и любуясь белыми облачками, плывущими над морем.
Лес мертвых я обозрел издали, но зато посетил сельское кладбище и осмотрел камень, воздвигнутый в честь Отца деревни, который оказался вовсе не мифической фигурой. Повидал я также и то, что осталось в память о его возвышенной, лишенной себялюбия душе: выстроенную им школу, библиотеку, дом призрения и маленькую больницу.
Ночью, когда часы на церковной колокольне пробили половину двенадцатого, я крадучись выбрался из гостиницы и через темный сад и скошенное поле устремился к холму, на южном склоне которого чернел Лес мертвых. Я не мог противиться жгучему любопытству и тяге к неизведанному, но вынужден признать, что, когда спотыкаясь брел по полю к месту, которое народная фантазия населила призраками, а молва объявила зловещим, сердце у меня замирало.
Гостиница находилась подо мною, а вокруг во тьме, не нарушаемой ни единым проблеском света, лежала деревня. Ночь была безлунной, но светлой: на безоблачном небе сияли мириады звезд. Кругом царила сонная тишина, такая глубокая, что всякий раз, когда я спотыкался о камешек, мне казалось, звук этот разносится по всей деревне, будя спящих.
Я медленно поднимался по склону, вспоминая странную историю о благородном старце, который с готовностью устремился на помощь ближним, едва представилась возможность. Почему силы, ведающие человеческими судьбами, столь редко выбирают достойное орудие? Раз или два над моей головой прочертила круг ночная птица, но даже летучие мыши давно отправились на покой, вокруг не было никаких других признаков жизни.
И вот я с содроганием увидел первые деревья Леса мертвых, что вздымался предо мною черной стеной. Стволы устремлялись в звездное небо, подобно гигантским копьям. Хотя лицо не ощущало ни малейшего движения воздуха, я слышал слабый, прерывистый шорох, который издавали бесчисленные иголки при легчайшем дуновении ночного ветерка, гулявшего в ветвях. Высоко над головой рождался и тут же затухал приглушенный звук, ибо в этих рощах ветер никогда не спит, и даже в самый тихий день там слышится нежная музыка.
С минуту я стоял в нерешительности на пороге Леса, напряженно прислушиваясь. Тонкие запахи земли и хвои хлынули из чащи мне навстречу. Предо мною воздвиглась непроницаемая тьма. Лишь мысль о том, что я повинуюсь необычному приказу, наделяющему меня особыми полномочиями, позволила мне преодолеть страх и решительно вступить в Лес.
И тут же тени сомкнулись, и кто-то шагнул ко мне из глубины мрака. Проще всего не пытаться отделить те впечатления, которые могли оказаться плодом моего воображения, от реальности и сказать: ледяная рука взяла меня за руку, и некто повел по невидимым тропинкам в таинственную тьму, но, как бы там ни было, я шел, не спотыкаясь, без боязни, уверенный, что приближаюсь к заветной цели. Вначале было совсем темно, ни единый звездный луч не пронизывал свод ветвей, и, когда мы продвигались вперед, деревья смыкались у нас за спиной и выстраивались - ряд за рядом, полк за полком, - словно воины бесчисленной призрачной армии.
Наконец деревья расступились, и, взглянув наверх, я увидел, что молочная белизна великой звездной реки начинает меркнуть, затмеваемая новым светом, заполняющим небосклон.
- Это рассвет, - произнес знакомый голос, который почти сливался с шелестом сосновых ветвей, - и мы сейчас в самом сердце Леса мертвых.
Мы уселись на замшелый валун и стали ждать восхода. Бледное зарево со сказочной быстротой сменилось ярким сиянием, проснулся ветер и загудел в верхушках деревьев, первые лучи солнца скользнули меж стволов и золотыми кольцами упали к нашим ногам.
- Теперь ступай за мной, - прошептал мой провожатый тем же глубоким голосом, - ибо времени здесь не существует, и тот, о ком я говорил, уже здесь.
Мы быстро и бесшумно двинулись по ковру из сосновых иголок. Солнце уже стояло высоко в небе, и тени съежились у подножия стволов. Лес снова стал гуще, но время от времени мы проходили небольшие прогалины, где пахло солнцем и нагретой хвоей. Потом мы вышли на опушку рощи, и я увидел скошенный луг, расстилавшийся предо мною в блеске летнего дня, и двух лошадей, запряженных в воз сена, которые лениво помахивали хвостами, отгоняя мух.
Ощущение реальности было настолько полным, что я до сих пор помню благодать прохладной лесной тени там, где мы сидели и смотрели на пышущий полуденный зноем простор.
Душистая ноша заброшена наверх последним взмахом вил, и крупные лошади уже натянули постромки. Возничий вел их под уздцы. Это был рослый и крепкий парень с коричневыми от солнца руками и шеей. И тут я заметил на высоком, дрожащем и колыхавшемся троне из сена тоненькую фигурку юной девушки. Лица ее я не видел, но видел каштановые волосы, выбившиеся из-под соломенной шляпки, и загорелые руки, которыми она сжимала старые деревянные грабли. Она смеялась и переговаривалась с возничим, а он то и дело бросал на нее пылкие взгляды, которые рождали в ответ улыбку и легкий румянец.
Тем временем воз свернул на дорогу, огибавшую холм. Я с живейшим интересом наблюдал эту сцену и был настолько поглощен ею, что совсем забыл о том, каким странным способом довелось мне сделаться зрителем.
- Слезай! - крикнул молодой человек, остановившись и протянув руки к девушке. - Прыгай! Я тебя поймаю.
Она смеялась, и смех этот показался мне самым счастливым и беззаботным девичьим смехом, который мне приходилось когда-либо слышать.
- Ах, с радостью, но ты забыл, что я - Сенная Королева, и мне не пристало ходить пешком.
- Тогда и я поеду! - ответил он и стал взбираться на воз.
Но девушка с серебристым смехом легко соскользнула с копны и побежала по дороге. Я видел ее вполне отчетливо и отметил очаровательную природную грацию и любящий взгляд, который она бросила на юношу, обернувшись, чтобы удостовериться, что он следует за нею. Проказница, очевидно, и не думала всерьез спасаться бегством.
Высокий загорелый парень, предоставив лошадей самим себе, в два прыжка настиг беглянку. Еще немного - и он обхватил бы тонкую талию и прижал к сердцу хрупкое сокровище. Но в тот же миг из уст старика, сидевшего рядом со мной, вырвался странный крик - хриплый и тревожный, - который пронзил мне сердце, подобно лезвию меча.
Он позвал ее по имени - и она услышала!
Секунду девушка колебалась, испуганно оглядываясь по сторонам, потом с коротким горестным воплем рванулась в сторону и нырнула под сень сосен.
Юноша, увидав это, отчаянно прокричал ей вслед:
- Назад, любовь моя, не ходи туда! Это Лес мертвых!
Девушка бросила на него через плечо смеющийся взгляд, и ветер темным облаком взметнул волосы у нее за спиной. Уже в следующее мгновение она оказалась рядом с нами и припала к груди моего спутника; я готов поклясться, что слышал слова, многократно повторяемые и прерываемые вздохами:
- Отец, ты позвал меня, и я пришла. Пришла по доброй воле, потому что устала, так устала…
По крайней мере так мне послышалось, и, кажется, я уловил ответ, произнесенный знакомым глубоким шепотом:
- Ты будешь спать, дитя мое. Спать долго-долго, пока не настанет время собираться в новый путь.
Я узнал лицо и голос дочери хозяина гостиницы, но тут же раздался страшный вопль молодого человека, и небо внезапно потемнело, будто настала ночь. Налетевший ветер стал рвать ветви деревьев. Все поглотил непроглядный мрак.
Снова моей руки коснулись ледяные пальцы, и мы тронулись в обратный путь. Снова я пересек поле, все так же дремавшее в свете звезд, пробрался в гостиницу и улегся спать…
* * *
Год спустя мне снова довелось побывать в тех краях, и я, припомнив странное летнее видение, которое, словно наяву, вновь предстало у меня пред глазами, слегка размытое временем, завернул в ту же деревню и пил чай под цветущими деревьями в той же гостинице, но моя знакомая - дочь хозяина - что-то не показывалась. Тогда я спросил ее отца, где она и как поживает.
- Не иначе как вышла замуж, - улыбнулся я, но сердце у меня уже сжималось от дурного предчувствия.
- Нет, сэр, - удрученно ответил хозяин, - не замуж она вышла, хоть и собиралась, а померла. Солнечный удар на сенокосе. Как раз через несколько дней после вашего отъезда. В неделю ее не стало.
Крылья Гора
Бинович чем-то походил на птицу. Чертами лица, несомненно - пронзительными глазами и ястребиным носом; движениями - быстрой скачущей походкой, привычкой дергать плечом, сидеть нахохлившись на краешке стула; еще своим высоким гортанным голосом, но более всего умом - стремительным и переменчивым, как птичий полет. Бинович с легкостью скользил по поверхности предметов, ловко выклевывая суть, - так птица скользит над землей, хватая на лету свою добычу. Он глядел на вещи с высоты птичьего полета, любил птиц, понимал их сердцем и с удивительной точностью умел подражать их голосам. Ему недоставало одного: равновесия, без которого не удержаться в вышине. Это был маленький нервный человек, настоящий неврастеник. И по совету врача он жил в Египте.
Что за фантастические, никчемные идеи рождались у него в голове! Что за странные мысли!
- Древние египтяне, - говорил он посмеиваясь, но с оттенком торжественной уверенности, - были великими людьми. Их сознание отличалось от нашего. К примеру, их представления о божестве, верней, о птичьем божестве, выражались в идее птицы. Они почитали священных птиц: соколов, ибисов и других - поклонялись им, - И он высовывал кончик языка, словно спрашивая с вызовом: "Каково?!"
- Египтяне поклонялись также кошкам и крокодилам, - усмехнулся Палазов.
- Потому что для них все живое, - почти выкрикнул Бинович, - символизировало духовную силу. Ваш ум, подобно словарю, цепляется за букву и столь же произвольно перескакивает с одного на другое. Тысячи пахнущих типографской краской слов, расставленных без всякой связи! Глагол всегда в инфинитиве! Будь вы древним египтянином, вы… - он вспыхнул, в горле у него заклокотало, кончик языка вновь высунулся, глаза сверкнули, - вы взяли бы все эти слова и составили из них великое толкование жизни, космический роман, как делали они. Но у вас во рту отвратительный привкус типографской краски, которой вы брызжете на нас, изрекая пустые фразы. - И он передернулся всем телом, словно отряхивающаяся птица.
Хилков заказал еще бутылку шампанского, а Вера, его сестра, предложила возбужденно:
- Поедемте кататься. Смотрите, какая луна!
Ее слова были встречены с энтузиазмом. Кто-то позвал официанта и попросил уложить еду и вино в корзины. Было всего одиннадцать вечера. Они направятся в пустыню, в два ночи устроят ужин, будут рассказывать истории, петь и там же встретят рассвет.
Дело происходило в одном из египетских отелей, куда съезжается публика со всего света: обычные туристы и те, кто "на лечении". Что же касается русских, то все они болели не тем, так другим и все были посланы сюда своими доведенными до отчаяния врачами. Неуправляемые, словно восточный базар, и столь же переменчивые, они либо предавались излишествам, либо не вылезали из постелей. Время шло, однако никто из них не выздоравливал, равно как и не сетовал на судьбу. Они общались между собой в странной задушевной манере, без тени раздражения или обиды. Жившие в отеле англичане, французы и немцы наблюдали за ними с некоторым изумлением и называли "эти русские". Странные люди, ими двигали вполне естественные побуждения, жили они, никогда не сбавляя темпа, а если не выдерживали гонки, то просто исчезали, чтобы через день-другой вновь появиться на людях и погрузиться вновь в водоворот прежней "жизни".
Бинович, несмотря на неврастению, слыл душой компании. Лечил его доктор Плицингер, известный психиатр, которого крайне заинтересовал необычный пациент. И неудивительно: Бинович был человеком исключительных способностей и подлинно высокой культуры. Однако привлекал он другим: редкой оригинальностью. Он говорил и делал удивительные вещи.
- Я мог бы летать, если б захотел, - заявил он однажды, после того как пронесшиеся над пустыней аэропланы повергли в изумление аборигенов. - Только без всех этих железок и шума. Это вопрос веры и понимания…
- Покажите! - раздались крики. - Покажите нам, как вы летаете!
- На него опять нашло! Он снова в ударе!
Когда Бинович расходился, всем становилось невероятно весело. Он говорил чудовищные вещи так, словно на самом деле в них верил. Люди любили его безумие - оно дарило им новые ощущения.
- Это левитация, только и всего, - выкрикивал чудак, высовывая кончик языка после каждого слова - признак того, что он в запале. - А что такое левитация, как не сила духа? Никто из вас со всеми вашими научными знаниями не может продержаться в воздухе и секунды, а луна преспокойно висит в пространстве. И звезды. Думаете, они подвешены на проволоке? А как, по-вашему, поднимали огромные каменные глыбы в Древнем Египте? Вы в самом деле верите, что их нагромождали друг на друга с помощью песка, веревок, неуклюжих рычагов и всех ваших ничтожных и громоздких механических приспособлений? Ха! Это левитация. Силы воздуха. Поверьте в эти силы, и земное тяготение станет для вас простым детским фокусом: вот оно есть, а вот его нет. С помощью четвертого измерения вы сможете выбраться из запертой комнаты и вмиг очутиться на крыше или в другой стране, а сила воздуха даст вам возможность покончить с тем, что вы зовете весом, - и взлететь.
- Покажите, покажите нам! - кричали окружающие, задыхаясь от восторженного смеха.
- Это вопрос веры, - повторил он. Его язык то исчезал, то появлялся, подобно заостренной тени. - Сила воздуха наполняет все ваше существо. Зачем мне вам показывать? Зачем просить божество, которому я поклоняюсь, вразумить ваши ехидные умишки с помощью чуда? Ведь речь идет о божестве, говорю я вам, и ни о чем другом. Я знаю, что говорю. Следуйте одной идее, как следую я своей идее птицы, следуйте самозабвенно, сосредоточив на ней все помыслы, - и вам откроется эта сила, ибо божество, вернее, идея птичьего божества сокрыта в глубинах вашей памяти. Им же, древним египтянам, это крылатое божество было известно не понаслышке…
- Ах, покажите, покажите! - нетерпеливо кричали любопытные, устав от путаных речей. - Летите! Левитируйте, как они! Станьте звездой!
Вдруг Бинович побледнел как полотно. Странный свет вспыхнул в его умных карих глазах. Как-то странно преобразившись, он медленно поднялся со стула, на краешке которого примостился, словно на насесте. Мгновенно наступила тишина.
- Сейчас покажу, - спокойно бросил он, к глубокому изумлению собравшихся. - Не для того, чтобы избавить вас от неверия, а чтобы убедиться самому. Ибо силы воздуха здесь, со мной. Я верю в это и вручаю себя покровительству великого Гора, бога с соколиной головой.
В голосе и жестах Биновича угадывалась скрытая могучая сила, которая, казалось, рвалась вверх. Воздев руки к небу, он запрокинул голову. Медленно набрал в легкие побольше воздуха и выкрикнул нараспев не то какой-то стих, не то молитву:
- О Гор, ясноокое божество ветра,
преоблачи душу мою оперением своим сокровенным,
дабы в плотном воздухе земной юдоли
мог познать я грозную твою стремительность…
Внезапно он умолк. Легко, одним прыжком вспорхнул на ближайший стол - дело происходило в пустом игорном зале после карточной игры, в которой он проиграл фунтов больше, чем дней в году, - и высоко подпрыгнул. Какой-то миг он, казалось, парил над столом, раскинув руки и ноги, - но вдруг обмяк, резко дернулся вперед и рухнул оземь под дружный хохот толпы.
Однако смех стал быстро стихать, ибо в разыгранной Биновичем дикой сцене было что-то жуткое и неестественное, ведь на мгновение он действительно повис в воздухе, словно Мордкин или Нижинский. У всех возникло тягостное чувство, что этот чудак в самом деле преодолел силу земного притяжения. К этому чувству примешивался легкий страх, неприятный самой своей неопределенностью.