Силы его голоса могло бы хватить, чтобы отбросить меня в темноту. Возможно, так и произошло. Возможно, Билл, стоя, как маленький идол, посреди моего сада, сдвинул тучи и приказал ветру дуть на юг вместо севера. Где-то очень далеко мы оба услышали неизбывный шепот.
- Есть! - воскликнул Билл и сквозь стиснутые зубы бросил в мою сторону, не размыкая век: - Слышал?
До слуха донесся другой звук, гораздо ближе, будто огромные цветы, покинув родные ветки, устремились в небо.
- Вот, - прошептал Билл.
Тучи необъятным шелковым покрывалом заботливо укутали притихшую землю. Оно тенью проплыло над городом, накрыло здания, добралось и до нас, легло на траву и заслонило свет луны, а напоследок спрятало от меня Билла.
- Так и есть! Приближаются, - кричал Билл. - Чувствуешь? Один, двое, десяток! О боже, так и есть.
Но мне только слышалось: в потревоженном воздухе с невидимых деревьев осыпаются яблоки, и сливы, и персики, чьи-то подошвы топчут траву, а на лужайку из окон летят подушки, которые падают, как мертвые тела, в многослойном шелесте белого шелка или дыма.
- Билл!
- Не бойся, - прокричал он. - Я в порядке! Они тут повсюду. Назад! Отходи!
В саду началось какое-то смятение. Живая изгородь содрогнулась от воздушных потоков, нагнетаемых пропеллерами. Трава прижалась к земле, будто отходя ко сну. Ветер гонял по двору жестяную лейку. Птиц сдуло с деревьев. Завыли соседские псы. Где-то милях в десяти заголосила сирена, вестница другой войны. Над головой раздался грохот - не то гром, не то артиллерийский залп.
Мне было слышно, как Билл вполголоса повторяет:
- Я не знал, Господи, я не ведал, что творил.
И последний замирающий звук:
- Прошу…
Тут с неба брызнули капли дождя, которые перемешались со слезами у него на щеках.
Так же внезапно ливень прекратился, ветер замер.
- Что ж… - Он утер глаза, высморкался в большой носовой платок и стал его изучать, словно карту Франции. - Пора идти. Думаешь, меня опять куда-то занесет?
- Заблудшего путника в этом доме всегда примут.
- Верю. - Он прошелся по лужайке; слезы уже высохли. - Как мне тебя отблагодарить, Зигмунд?
- Да вот так, - сказал я, обнимая его.
Он вышел на улицу. На всякий случай я последовал за ним.
Дойдя до угла, он в замешательстве остановился. Посмотрел направо, потом налево. Немного выждав, я мягко подсказал:
- Налево, Билл.
- Храни тебя Господь, везунчик, - помахал он на прощанье.
И свернул за угол.
Его нашли месяц спустя - он бродил в двух милях от дома. Потом в течение месяца лечился - теперь уже безвылазно обитая во Франции, в военном госпитале, где на койке справа от него лежал Рикенбакер, а на койке слева - фон Рихтгофен.
На другой день после похорон его вдова принесла мне фигурку "Оскара", которая поселилась у меня на каминной полке, рядом с красной розой, а кроме того, фотографию фон Рихтгофена и еще одну - всей честной компании, выстроившейся на аэродроме летом тысяча девятьсот восемнадцатого, и опять на меня налетел ветер, обрушился гул самолетов. А потом послышался молодой смех, готовый звучать вечно.
Иногда, проснувшись в три часа ночи, я встаю посмотреть на Билла и его друзей. И - сентиментальный идиот - киваю им, подняв рюмку хереса.
- Прощай, "Лафайет", - говорю я. - "Лафайет", прощай.
И они дружно хохочут, будто ничего забавнее в жизни не слышали.
1988
Lafayette, Farewell
© Перевод Е.Петровой
Помнишь Сашу?
Помнишь? Ну как же можно забыть! Хотя знакомство было кратким, годы спустя его имя возникло не раз, и они улыбались, и даже смеялись, и тянулись друг к другу, чтобы взяться за руки, предаваясь воспоминаниям.
Саша. Такой милый, веселый дружок, такой лукавый, таинственный проказник, такой талантливый ребенок, выдумщик, егоза, неутомимый собеседник в ночной тиши, неугасимый лучик в тумане дня.
Саша!
Тот, кого они никогда не видели воочию, но с кем часто вели разговоры у себя в тесной спальне в три часа ночи, когда рядом не было посторонних, которые стали бы закатывать глаза и, заслышав его имя, высказывать сомнения в их здравомыслии.
Ну ладно, кем и чем был для них Саша, как они познакомились, а может, просто его придумали, и, наконец, кто такие они сами?
Вкратце: они - это Мэгги и Дуглас Сполдинги, жители тех мест, где шумное море, теплый песок и шаткие мостики над почти пересохшими каналами Венеции, что в штате Калифорния. Несмотря на отсутствие солидного банковского счета и дорогой мебели, они были несказанно счастливы в своей крошечной двухкомнатной квартирке. Он занимался писательским трудом, а она зарабатывала на жизнь, чтобы дать ему возможность закончить великий американский роман.
У них было заведено так: по вечерам она возвращалась домой из делового центра Лос-Анджелеса, а он покупал к ее приходу гамбургеры, или же они вместе шли на пляж, где можно было съесть булочку с сосиской и оставить центов десять-двадцать в павильоне игровых автоматов, потом возвращались домой, занимались любовью, засыпали, а следующим вечером наслаждались все тем же восхитительным распорядком: хот-доги, игровые автоматы, близость, сон, работа и так далее. Тот год, исполненные любви и молодости, ощущался как блаженство, а значит, должен был длиться вечно…
Пока не появился он.
Безымянный. Да-да, у него еще не было имени. Он грозил вторгнуться в их жизнь считанные месяцы спустя после свадьбы, нарушить заведенный уклад, спугнуть писательское вдохновение; но потом он как-то растворился, оставив лишь слабый отголосок тревоги.
Однако теперь коллизия замаячила всерьез.
Как-то вечером, когда на журнальном столике красовались яичница с ветчиной и бутылка дешевого красного вина, они завели негромкий разговор о том о сем, каждый предрекал другому великое и славное будущее, а Мэгги вдруг сказала:
- Мне нездоровится.
- Что такое? - встревожился Дуглас Сполдинг.
- Весь день как-то не по себе. А утром немного подташнивало.
- Господи, что же это? - Он встал, обошел вокруг журнального столика, обхватил руками ее голову и прижал лбом к своему боку, а потом посмотрел сверху вниз на безупречный пробор и вдруг заулыбался.
- Так-так, - произнес он, - не иначе как возвращается Саша.
- Саша? Это кто такой?
- Он сам расскажет, когда появится.
- Откуда такое имя?
- Понятия не имею. Весь год крутилось в голове.
- Саша. - Она прижала его ладони к своим щекам и засмеялась. - Саша!
- Завтра к доктору, - распорядился он.
- Доктор говорит, Саша пока будет жить с нами, не требуя довольствия, - сообщила она по телефону на следующий день.
- Здорово! - Тут он осекся. - Наверно. - Он прикинул сумму их накоплений. - Нет, первое слово дороже второго. Здорово! Когда же мы познакомимся с этим пришельцем?
- В октябре. Сейчас он микроскопический, крошечный, я едва различаю его голос. Но потому что у него есть имя, я его слышу. Он обещает вырасти большим, если мы окружим его заботой.
- "Мнимый больной", честное слово! К какому сроку мне закупать морковку, шпинат, брокколи?
- На Хэллоуин.
- Не может быть!
- Правда, правда!
- Все будут болтать, что мы специально приурочили его появление к окончанию моего романа, который пьет из меня кровь. Оба требуют внимания и не дают спать по ночам.
- Ну, в этом-то Саше не будет равных! Ты счастлив?
- Честно сказать, побаиваюсь, но счастлив. Да что там говорить, конечно счастлив. Приезжайте домой, госпожа Крольчиха, и привозите его с собой!
Здесь необходимо пояснить, что Мэгги и Дуглас Сполдинги относились к числу неисправимых романтиков. Еще до заочного именования Саши, они, увлеченные Лорелом и Гарди, прозвали друг друга Стэном и Олли. Каждый электроприбор, коврик и штопор получил у них свое имя, не говоря уже о различных частях тела, но это держалось в секрете от посторонних.
Потому-то Саша, как сущность, как присутствие, готовое перерасти в привязанность, в этом смысле не был исключением. И когда он стал заявлять о себе по-настоящему, они ничуть не удивились. В их браке, где мерилом всех вещей была любовь, а не твердая валюта, просто не могло быть иначе.
Если когда-нибудь мы купим машину, говорили они, ей тоже будет дано имя.
Они обсудили этот вопрос, и еще сорок дюжин других, уже поздней ночью. Взахлеб рассуждая о жизни, они уселись в постели, подложив под спину подушки, словно караулили будущее, которое могло нагрянуть прямо сейчас. Они ждали, воображали, будто загипнотизированные, что молчаливый малыш произнесет свои первые слова еще до рассвета.
- Мне нравится так жить, - сказала Мэгги, вытягиваясь на кровати. - У нас все превращается в игру. Хочу, чтобы так было всегда. Ты не такой, как другие мужчины: у тех на уме только пиво да карты. Интересно, много ли есть на свете таких семей, у которых вся жизнь - игра?
- Таких больше нет. Ты помнишь?
- Что?
Он перевернулся на спину, чтобы прочертить взглядом на потолке цепочку воспоминаний.
- В тот день, когда мы поженились…
- Ну?
- Друзья подбросили нас сюда на машине, и мы пошли в аптеку на пристани, чтобы сделать крупную покупку в честь медового месяца: две зубные щетки и тюбик пасты… Одна щетка красная, другая зеленая, для украшения пустой ванной комнаты. А когда мы возвращались по берегу домой, держась за руки, позади нас две девчушки и мальчуган вдруг затянули:
Совет да любовь,
Совет да любовь,
Жениху и невесте
Совет да любовь…
Она тихонько запела. Он подтянул, вспоминая, как они зарделись от удовольствия, слыша детские голоса, но постеснялись остановиться, хотя были горды и счастливы.
- Неужели у нас был новобрачный вид? Как они догадались?
- Уж точно не по одежке! Может, по лицам? От улыбок у нас занемели скулы. Мы просто лопались от восторга. А их задело ударной волной.
- Славные ребятишки. До сих пор слышу их голоса.
- Прошло полтора года, а у нас все по-прежнему. - Одной рукой обняв ее за плечи, он читал их будущее на темном потолке.
- Теперь есть я, - раздался чей-то шепот.
- Кто? - спросил Дуглас.
- Я, - ответил шепот. - Саша.
Дуглас сверху следил за губами жены, но не заметил и шевеления.
- Ага, наконец-то можно поговорить? - произнес Дуглас.
- Можно, - ответил тот же голосок.
- А мы думали-гадали, - сказал Дуглас, - когда же ты дашь о себе знать. - Он мягко привлек к себе жену.
- Настал срок, - отозвался шепот, - я тут как тут.
- Здравствуй, Саша, - вырвалось у обоих.
- А почему ты раньше молчал? - поинтересовался Дуглас Сполдинг.
- Было боязно: вдруг вы мне не обрадуетесь, - прошептал голосок.
- Откуда такие мысли?
- Они возникли в самом начале, но потом ушли. Когда-то у меня было только имя. Помните, в прошлом году. Можно было уже тогда появиться. Но вы испугались.
- Мы тогда сидели на мели, - негромко сказал Дуглас. - Жили в постоянном страхе.
- Разве жить страшно? - спросил Саша. У Мэгги дрогнули губы. - Страшно другое. Не жить. Быть ненужным.
- Погоди. - Дуглас Сполдинг опустился на подушку, чтобы видеть профиль жены, лежащей с закрытыми глазами, и чувствовать ее неслышное дыхание. - Мы тебя любим. Но в прошлом году был неподходящий момент. Понимаешь?
- Нет, не понимаю, - ответил шепот. - Вы меня не хотели, вот и все. А теперь захотели. Мне тут делать нечего.
- Но ты уже здесь!
- А теперь уйду.
- Не смей, Саша! Останься с нами!
- Прощайте, - голосок совсем затих. - Все, прощайте.
Повисло молчание.
Мэгги в безмолвном ужасе открыла глаза.
- Саша пропал, - сказала она.
- Быть такого не может!
В спальне стояла тишина.
- Не может быть! - повторил он. - Это просто игра.
- Это уже не игра. О боже, как холодно. Согрей меня.
Он подвинулся ближе и привлек ее к себе.
- Все хорошо.
- Нет. У меня сейчас возникло странное чувство, будто это все взаправду.
- Так оно и есть. Он никуда не денется.
- Если мы постараемся. Помоги-ка мне.
- Помочь? - Он еще сильнее сжал объятия, потом зажмурился и позвал: - Саша?
Молчание.
- Я знаю, что ты здесь. Не прячься.
Его рука скользнула туда, где мог находиться Саша.
- Послушай-ка. Отзовись. Не пугай нас, Саша. Мы и сами не хотим бояться, и тебя не хотим пугать. Мы нужны друг другу. Мы втроем - против целого мира. Саша?
Молчание.
- Ну, что? - прошептал Дуглас.
Мэгги сделала вдох и выдох.
Они подождали.
- Есть?
В ночном воздухе пробежал едва ощутимый трепет, не более чем излучение.
- Есть.
- Ты здесь! - воскликнули оба.
Опять молчание.
- Вы мне рады? - спросил Саша.
- Рады! - ответили они в один голос.
Минула ночь, за ней настал день, потом опять ночь и еще один день, многие сутки выстроились длинной чередой, но самыми главными были полночные часы, когда он заявлял о себе, выражал собственное мнением полуразличимые фразы становились все более уверенными, четкими и развернутыми, а Дуглас и Мэгги замирали в ожидании: то она шевелила губами, то он приходил ей на смену, каждый излучал тепло, искренность и превращался в живой рупор. Слабый голосок переходил с одних уст на другие, то и дело прерываясь тихим смехом, потому что все это было несуразно и в то же время любовно, ни один из них не знал, какой будет очередная Сашина фраза - они всего лишь внимали его речам, а потом с улыбкой погружались в рассветный сон.
- Что вы там говорили про Хэллоуин? - спросил он где-то на шестом месяце.
- Про Хэллоуин? - удивились они.
- Ведь это праздник смерти? - прошептал Саша.
- Ну, в общем…
- Не слишком приятно появляться на свет в такую ночь.
- Допустим. А какая ночь для тебя предпочтительнее?
Саша какое-то время парил в молчании.
- Ночь Гая Фокса, - решил он наконец.
- Ночь Гая Фокса?!
- Ну, да, фейерверки, пороховой заговор, Парламент, верно? "Запомни, запомни: ноябрьской ночью…"
- По-твоему, ты сможешь так долго терпеть?
- Постараюсь. Зачем начинать свой путь среди черепов и костей? Порох мне больше по нраву. Потом можно будет об этом написать.
- Значит, ты решил стать писателем?
- Купите мне пишущую машинку и пачку бумаги.
- Чтобы ты долбил у нас над ухом и мешал спать?
- Тогда хотя бы ручку, карандаш и блокнот.
- Договорились!
На этом и порешили; между тем ночи выстроились в неделю, недели соединили лето и раннюю осень, а Сашин голос набирал силу вместе с биением сердца и мягкими толчками рук и ног. Когда Мэгги засыпала, его голос подчас будил ее, и она подносила руку к губам, которые вещали о причудливых фантазиях.
- Тихо, тихо, Саша. Отдохни. Надо спать.
- Спать, - шептал он сквозь дремоту, - спать. - И затихал.
- На ужин, пожалуйста, свиные отбивные.
- А как же соленые огурцы с мороженым? - спросили они почти в один голос.
- Свиные отбивные, - повторил он; прошла вереница других дней, занялись другие рассветы, и тогда он попросил: - Гамбургеры!
- На завтрак?
- С луком, - подтвердил он.
Октябрь простоял без движения только сутки, а там…
Хэллоуин благополучно миновал.
- Спасибо, - сказал Саша, - что помогли мне перевалить за эту дату. А что там у нас через пять суток?
- Ночь Гая Факса!
- То, что надо!
И через пять суток Мэгги поднялась за минуту до полуночи, дошла до ванной и вернулась в полной растерянности.
- Дорогой, - позвала она, присаживаясь на краешек постели.
Полусонный Дуглас Сполдинг повернулся на бок.
- А?
- Что у нас сегодня? - зашептал Саша.
- Гай Фокс. Наконец-то. А в чем дело?
- Мне как-то не по себе, - сказал Саша. - Нет, ничего не болит. Сил хоть отбавляй. Собираюсь в путь. Пора прощаться. Или здороваться? Как будет правильнее?
- Выкладывай, что у тебя на уме.
- Кажется, соседи предлагали обращаться к ним в любое время, если понадобится ехать в больницу?
- Предлагали.
- Звоните соседям, - сказал Саша.
Они позвонили соседям.
В больнице Дуглас поцеловал жену в лоб и прислушался.
- Здесь было неплохо, - сказал Саша.
- Для тебя - все самое лучшее.
- Нашим беседам пришел конец. Счастливо, - сказал Саша.
- Счастливо, - ответили они дуэтом.
На рассвете где-то прозвучал негромкий, но явственный крик.
Вскоре после этого Дуглас вошел в палату к жене. Встретившись с ним глазами, она произнесла:
- Саша исчез.
- Я знаю, - тихо ответил он.
- Но он распорядился, чтобы его заменил кое-кто другой. Гляди.
Когда он подошел к кровати, она откинула уголок одеяльца.
- С ума сойти.
Он увидел маленькое розовое личико и глаза, которые на мгновение полыхнули ярко-голубым и тут же закрылись.
- Кто это? - спросил он.
- Твоя дочь. Знакомься: Александра.
- Привет, Александра, - сказал он.
- Тебе известно, как сокращенно зовут Александру?
- Как?
- Саша.
Он с величайшей осторожностью коснулся круглой щечки.
- Здравствуй, Саша, - сказал он.
1996
Remember Sascha?
© Перевод Е.Петровой
Младшенький
Проснувшись рано утром первого октября, Альберт Бим, восьмидесяти двух лет от роду, стал свидетелем чуда, которое случилось то ли ночью, то ли - как по заказу - на рассвете. Под одеялом, примерно в середине кровати, образовался характерный бугорок. Первой мыслью было, что затекшая нога слегка согнулась в колене, однако, поморгав спросонья, он все понял…
Это объявился его верный друг, Альберт-младший.
Или просто Младшенький, как окрестила его одна веселая девушка лет этак… подумать страшно… шестьдесят тому назад!
А тут Младшенький ожил, пришел, так сказать, в боевую готовность.
"Привет, - сказал про себя Альберт Бим-старший при виде этого зрелища, - давненько ты не вставал раньше меня - с июля семидесятого".
С июля тысяча девятьсот семидесятого года!
Он не спускал глаз с бугорка. Чем дольше задерживался на нем его испытующий взгляд, тем сильнее заносился Младшенький, полный решимости, настоящий красавец.
"Вот так штука, - подумал Альберт Бим. - Подожду, пока он вернется в исходное положение".