Внизу, на Крещатике, горели фонари и фары машин, украшенные к Новому году и Рождеству деревья, витрины. Пурга сделала все огни мутными, а Дашу - невидимой всем. Чуб неслась сквозь ледяной белый Киев, сквозь снег, ослепивший глаза, вмиг сделавший кожу ледяной коркой бесчувственности. Но жар отчаяния, бушевавший в груди, зима не могла погасить…
Она влетела на улицу Саксаганского, где жил Руслан, пронеслась мимо какой-то стоящей на крыше статуи с заломленными руками, нашла его дом и прильнула к окну, непонятным, безошибочным чувством определив его среди десятков таких же горящих прямоугольников.
В его комнате горел свет. Он заснул, не успев погасить его, и потому Даша сразу увидела - она не ошиблась!
Руслан не спал. Или, может, спал наяву. Вытянув руки по швам, закрыв глаза, он стоял посреди комнаты, а к его рту присосалось ужасное существо. То, что казалось спереди прекрасною девушкой, было сзади лишь сгустком тьмы и темных червей. Показалось, что черные черви извиваются…
- Нет! - завопила Даша. - Не дам!!!
Руслан вздрогнул - он услышал ее. Узнал ее, прежде чем открыл глаза.
- Даша! - вскрикнул он слепо. - Ты здесь?
Чуб услышала в его крике надежду. Больше она не думала. Резко дала задний ход, разгоняясь, зажмурилась и влетела в окно - тараном, тайфуном из ревности, страсти, зимы, метели, осколков стекла, - сметая ужасное существо, отталкивая его от Руслана. Она успела увидеть огромные серые глаза страшной Девы, застывшие, странные. Рука существа потянулась к ней… Метла Чуб попятилась и ударила снова. Послышался крик Руслана, противный хруст сломанной кости и протяжный отчаянный женский плач.
"Я сломала ей что-то… руку или ногу?", - подумала Чуб.
- Что происходит? - спросил Руслан.
В тот же момент Даша очнулась в кресле посреди круглой комнаты Башни Киевиц.
* * *
Есть такие сны, в нереальность которых не веришь, даже проснувшись, даже глядя по сторонам, на реальные стены, стол, стул, ты все еще ищешь подтверждения ночным событиям. Но самое странное, если ты их находишь…
- Что тут произошло? - вскрикнул Руслан.
Окно в комнате было разбито, стул перевернут, пол усеян драконьими зубьями осколков. По квартире гуляла пурга. Руслан схватил со стены плоскую доску для снимков и всевозможных бумажек-напоминалок, заткнул дыру, кое-где приколотил заслон молотком, как мог занавесил окно одеялом.
Стекла противно скрипели, крошась под ногами. По полу растекались лужи от снега.
"Ветер, - объяснил себе он. - Ветер срывает даже крыши с домов. Мог и окно разбить… Порыв ветра разбил мне окно, оттого мне приснился такой дикий сон. Я вскочил до того, как успел толком проснуться, потому проснулся посреди комнаты… Проснулся уже после того, как я поскользнулся и упал".
Все было вроде логично. Но он не верил. Или не хотел верить? Не хотелось признавать: она - только сон. Потому что есть женщины и есть роковые женщины, и с этим, похоже, ничего не поделаешь. И роковые - не те, у кого длинные ноги, высокий рост, тонкая талия, а те, кого невесть почему ты не можешь забыть.
Весь остаток дня он не мог успокоиться, не мог понять, что за рок преследует его… Стоит ему встретить лучшую в мире девушку, как он тут же теряет ее. Но та, первая, ладно… А почему Даша ушла? Так и не смогла простить, что он говорил о другой? Или просто не знала, как еще отвязаться? Решила продинамить, тупо посмеяться? Но он же видел: она хотела остаться! Почему же ушла? И как отыскать ее?
Он хотел сразу бежать в супермаркет "Экономик", там ее должны были знать. Но обидная дрожащая резь под грудью: "Она сбежала, потому что не захотела иметь со мной дела, а я буду преследовать ее как дурак", - остановила его. Но не мысли о ней. Он не мог перестать думать о Даше.
Не удивительно, что она приснилась ему. Он не помнил сна целиком, но помнил: с ним происходило невероятное нечто - душа улетала… А потом в комнату влетела она, в развевающейся белой занавеске, повалила его на пол, закричала, что не отдаст никому.
Он посмотрел направо - сорванная с окна, скомканная занавеска из тюля лежала в углу.
- Ветер, - вздохнул он. - Это ветер.
* * *
- То есть на самом деле я никуда не летала?
- Летала, - сказала Маша. - Но не ты, а твое сознание. Или, точнее, твой дух. Я читала, что многие ведьмы не летают на шабаш, а посылают туда свою душу. Душа словно становится материальной. И если ты смогла это сделать, выходит, ты… растешь, совершенствуешься.
- Плевать мне, куда я расту! У нее нет спины. У этой твари! - в который раз повторила Землепотрясная Даша. Не в силах удержать себя в положении сидя, летунья мерила шагами комнату Башни. - Она присосалась к нему! Как противная пиявка… Она тянула из него силы!
- Тварь без спины? - подала голос Катя.
- Но он не видел этого. Он же с ней только спереди… - нервно пояснила Землепотрясная. - Только с одной стороны. И мне кажется, он вообще думал, что спит. И я думала так же вначале… Но это был не сон. Не сон! Маша, почему ты такая, - набросилась Чуб на студентку, - вся непонятно-романтичная?
- Потому что не понимаю, - сказала Ковалева. - Мне известно только одно существо, у которого нет спины. И да, оно весьма романтичное…
- Ну?
- Мавка.
- Кто-кто?
- Ты Лесю Украинку читала? Пьесу "Лесная песня"?
- А то! - зло осклабилась Чуб. - У меня мать - литературный критик, забыла? Но в пьесе Мавка - хорошая. И целая! Абсолютно. И какая Мавка вообще?.. Они же в лесу, а тут - Город. Центр Киева!
- Вот и мне непонятно… - призналась Маша.
- Возможно, - предположила Дображанская, - у Руслана есть сосед, а у соседа - оранжерея. Я тоже подумываю сделать оранжерею на крыше. Саксаганского - улица не для самых бедных, кто-то вполне мог завести в соседней квартире хоть целый сад.
- Лесина Мавка была из вербы, - нахохлилась Чуб.
- Декоративные вербы сейчас тоже есть, - сказала Катя.
- Тогда это какая-то декоративная Мавка! Или не Мавка. Что ты еще о них знаешь? - повернулась Землепотрясная к Маше.
- Достаточно. Я еще в школе писала сочинение о Лесе Украинке и Мавке и народных традициях, песнях, поверьях. И согласно им, Мавка - не такая уж и хорошая. Мавка - навка. Навь - значит мертвая. Навки - те же русалки, но лесные. Русалки и Мавки - чаще всего малолетние дети, умершие без крещения, или девушки, погибшие слишком рано и нехорошею смертью. За свою раннюю или насильственную смерть Мавки мстят людям. Как и Русалки, они завлекают мужчин в болота, в леса и убивают их…
- Плохо, - нахмурилась Катя. - Русалки - не наша Парафия. А Водяница спит зимой подо льдом. Она могла б рассказать нам побольше. Но зима - не ее время.
- Вот именно, зима на дворе! - вскинулась Чуб. - Почему эта Мавка не спит? У Леси Украинки она засыпала на зиму вместе с вербой…
- Все верно, - сказала Маша. - Но нынче пятый день Рождества. И по поверьям, на Рождество все деревья, кусты оживают, понимают человеческую речь и даже могут передвигаться с места на место.
- Что значит на пятый день Рождества?
- Ты разве не слышала западный рождественский гимн про 12 дней Рождества? Издавна в христианских странах Рождество празднуют несколько дней. Время между Рождеством и Крещением называется Святками - период, когда люди гадают, колядуют, щедруют и чествуют души усопших.
- Точно. Акнир говорила мне, что есть еще Зимние Деды, - вспомнила Чуб.
- Зимой тоже чествуют души усопших? - посерьезнела Катя. - Включая и тех, которые стали Русалками, Мавками? Выходит, у них нынче праздник?
- Праздник… - ойкнула Маша. - Они тоже говорили про праздник!
- Кто?
- Голос. Голоса…
- С тобой снова говорил его дом? - обнадежилась Чуб.
- Нет. Я не поняла кто… Я даже не поняла, говорили ли они со мной или между собой.
- Но хоть что-то ты поняла? - потребовала ясности Даша.
- Немного. Несколько фраз. "Скоро еще одна смерть… на праздник". "Кто-то должен спасти его". "Он умрет так же, как и она…" И еще, что спасти его должна та, кто полюбит…
- Я люблю его! - подскочила Даша. - Скажи, как спасти его от этой твари?!
- Не знаю, - расстроенно сказала студентка. - Но точно знаю: второе название Мавок "Не имеющие спины". Считалось, что сзади у них нет кожи и видно все внутренности.
- Офигеть! - поразилась Чуб. - Один к одному. Без спины. Ожила на Рождество вместе с деревом. Умерла. И хочет убить мужчину в отместку, как кто-то когда-то сгубил и ее. "Он умрет так же, как и она…" Руслан умрет! Она высасывает жизнь из него… Вот почему он так плохо выглядит… Леся Украинка врала! Мавки - злые!
- Но могут стать добрыми, - быстро вставила Маша. - Если в течение семи лет после смерти покрестить их святой водой, они превращаются в ангелов.
- Отличный план, - удостоверила Чуб. - Давай быстро превратим ее в ангела. Рождественского! И пусть улетает к чертовой матери…
- Для начала, - сказала студентка, - нам нужно найти ее и понять, откуда она взялась в центре Киева. В конце концов, верба может просто расти во дворе. Ведь дом на Саксаганского сам попросил меня за Руслана. Значит, Мавка как-то привязана к дому на… ой! …на Саксаганского, 99! - Маша внезапно закатила глаза к потолку. - Рядом с 99-м номером находится 97-й!
- Какое землепотрясное наблюдение, - съерничала Даша. - И главное - совсем-совсем неожиданное.
- Ты не заметила? На Саксаганского, 97 находится музей Леси Украинки! - провозгласила студентка.
* * *
Утром на шестой день Рождества снег присмирел, укрыл Город послушным одеялом - белизна казалась чинной, положенной по постновогоднему календарю. Снег податливо скрипел под подошвами, небо голубело. У подземного перехода продавались горячие пирожки.
Задрав головы, Даша Чуб и Маша Ковалева смотрели на памятник Лесе Украинке на одноименной площади. Парень на длинной лестнице как раз пристроил на шею многометровой писательнице бусы из нанизанных на нитку красных перцев. Снизу крупные перчики казались зубьями коралловых бусин. Бронзовую грудь Леси уже украшала блуза из белой ткани. Еще двое людей завязывали на талии памятника широкую юбку с пятиметровым шлейфом.
- Это они ее к старому Новому году так наряжают? - спросила Чуб. - Типа украинская снегурочка?
- Скорей уж Маланка, - сказала студентка. - Маланки празднуют в ночь на 14-е - тогда же, когда и старый Новый год.
- Прикольно вообще, - похвалила Даша и посмотрела направо, на снимавшего действо телеоператора с камерой. - Журналисты канала СТБ развлекаются, - определила она. - Молодцы. Только зачем мы на бульвар Леси приехали? Нам на Саксаганского надо. Там мой Руслан погибает…
- Днем с ним ничего не случится. Мавка приходит лишь ночью, - сказала Маша. - А я люблю этот памятник. Правда, она здесь красивая?
- И романтическая до безумия, - засвидетельствовала Даша, разглядывая правильные черты бронзовой Леси, ее прижатую к груди руку, женственную фигуру и развевающуюся на ветру бронзовую юбку, похожую на застывшую пену волн. - В жизни она похуже была. На фотках она такая, немного страхолюдная…
- А мне всегда казалось, что она настоящая - здесь, а не на фото, - сказала Маша.
- Что ты тут хочешь увидеть вообще? - начала терять терпение Чуб.
- Понимаешь, я в детстве ее так любила. И Лесю. И Мавку… Я столько раз "Лесную песню" читала. Как Мавка полюбила Лукаша, как он ее бросил, она погибла… Мне было так ее жалко, так хотелось спасти.
- Понятно, - проскандировала Чуб. - А выходит: ее нужно не спасать, а поймать и хорошенько надавать. И кстати, - Даша наежилась, - в "Лесной песне" Лукаш тоже умирает в конце. Все носятся с этой Мавкой, а он… если б он с ней не связался, то вообще был бы жив. Все, едем!
- Секундочку… - попросила Маша.
Бронзовую юбку писательницы перекрыла новая - тканевая, белая, с королевским шлейфом до самой земли. И вдруг, словно все это время он терпеливо ждал, пока Леся закончит наряд, в безмятежную чинность и солнечность дня ворвался ветер, заиграл "коралловыми" бусами у нее на груди, заплясал складками юбки. А затем длинный белый шлейф вдруг взлетел над землей, забился на ветру, и Леся стала похожа на летящую по небу Снежную Королеву - на Белую Богиню.
- Все, я торможу машину, - подняла руку Чуб и сообщила мгновенно остановившемуся рядом водителю: - Саксаганского, 97. Музей Леси Украинки. Че смотрите? Мы хоть и интеллектуалки, но платим…
* * *
Расположенный в небольшом двухэтажном особнячке музей Леси Украинки показался им мертвым царством, королевством спящей красавицы… Минут на восемь - примерно столько они ходили по комнатам с не слишком богатой, если не сказать аскетичной, обстановкой, рассматривая сквозь перечерченные запрещающими веревочками дверные проемы гостиную, столовую, комнату матери и самой Леси… Затем особняк наполнился звуками некой залетной экскурсии: стуком дверей, шарканьем ног и голосом привезшего гостей молодого энтузиаистического экскурсовода.
- …если быть точным, вы находитесь в музее двух писательниц, - заговорил он бодрым тенорком. - Леси Украинки и ее мамы, которой, собственно, и принадлежал этот дом. Мать Леси - Ольга Петровна Косач, печатавшаяся под псевдонимом Олена Пчилка, - тоже была писательницей и первой в Украине женщиной-издателем, дамой своенравной и властной, любившей распоряжаться судьбой своих детей и, конечно, своей собственной. Говорят, она осталась такой до сих пор… - Голос экскурсовода стал заговорщицким. - Телевизионщики жалуются, что, когда они снимают в музее комнату Олены Пчилки, у них вечно портится аппаратура и падают вещи.
- О, - сказала Чуб, наклоняясь к Маше, - слышишь? Еще один дом с привидениями.
- Так мать писательницы прогоняет нежеланных гостей, - продолжал экскурсовод, - особенно тех, кто не разделяет ее взглядов. К примеру, Олена Пчилка нарочито не терпела "жидов". В отличие от своей дочери, осуждавшей мать и считавшей, что кто-то точно так же кичится тем, что ненавидит украинцев…
- Не надо о ней так, - послышался шелестящий и тихий женский голос. - Мы не включаем такое в экскурсию…
- Мать, - не обратил внимания на шелест молодой энтузиаст, - всячески противилась двум роковым романам в жизни Леси. Вторым был ее муж - Климент Квитка, - с которым она обвенчалась в киевской Воскресенской церкви на Демеевке и поселилась на Ярославовом валу, 32 в квартире 11.
- О, рядом с нами. Я и забыла… Соседка! - хихикнула Даша.
- Муж был младше Леси на девять лет. И сейчас на такой моветон пойдут немногие дамы. Тогда же их брак и подавно считался вызовом обществу. Но Леся сама сказала однажды матери: коли у нее будет муж, он будет ее секретарем. Так и вышло… Хоть сама мать называла супруга дочери "бесчестным человеком, женившимся на деньгах Косач-Драгомановых".
- Не надо так, - снова сказал тихий голос. - Все же это ее дом, имейте уважение. Леся Украинка только гостила здесь у мамы…
Экскурсия приблизилась, и Киевицы увидели владелицу голоса, хрупкую музейную даму, продавшую им билеты, и залетного экскурсовода, молодого улыбающегося светловолосого юношу в пижонском пиджаке. Его волосы слегка завивались, глаза горели жаждой испробовать мир на прочность. По всему было видно, что эта работа для него случайная, временная, а впереди маячит иное, несомненно, блестящее будущее, и предчувствуя его, он дерзок и весел.
- Но куда более важной была для Леси Украинки ее первая любовь… Нет, не выдуманный желтой прессой лесбийский роман с Ольгой Кобылянской, как это можно подумать по вашему взгляду, - игриво заглянул светловолосый пижон в глаза одной из экскурсанток - тонкой девушке в черном свитере и янтарных бусах.
Девица держала за руку подружку в красном платье, но тут же отбросила ее ладонь, точно та запылала огнем.
- Посмотрите на эту репродукцию "Сикстинской мадонны" Рафаэля. Леся Украинка никогда не расставалась с ней, всю жизнь возила ее с собой. Ее Лесе подарил журналист и революционер Сергей Мержинский. И встреча с ним полностью изменила ее жизнь. Точнее - подарила ей жизнь. Именно он наполнил ее верой в себя. Ее творчество меняется, кругозор расширяется - взор отныне объемлет весь мир. Впервые она пишет пьесу на античную тему, "Ифигения в Тавриде". Они с Мержинским и знакомятся в Тавриде - так в древности назывался Крым. Она живет в Ялте, на вилле "Ифигения". Это имя носит главная жрица в храме Великой Богини…
Ти, срібнолука богине-мисливице,
Честі і цноти дівчат обороннице,
Поміч свою нам подай… -
проскандировал он. - Жрицы-покровительницы амазонок Артемиды девственны так же, как и сама Леся и ее чувства к любимому. Их любовь с Мержинским платоническая.
- О Боже, опять! - сказала Даша на весь музей.
- Понимаю вас, - обрадовался реакции экскурсовод, явно нуждающийся в бурной поддержке публики. - Но Леся понимала это иначе. Еще до знакомства с Мержинским она пишет произведение "Голубая роза". Там она описывает свою идеальную любовь: роман Верного Рыцаря и его Дамы. И после встречи с Мержинским сразу становится ясно, кто Рыцарь. Кто? - внезапно и въедливо спросил он заскучавшую было экскурсантку в янтарных бусах.
- Ну, он… этот… Мержин… - неуверенно отозвалась бусоносица.
- Ошибаетесь, - с радостью выговорил он. - Не он, а она! Рыцарь - это, конечно же, Леся! Недаром ее называют Жанной д’Арк украинской литературы. Недаром Иван Франко сказал: "Эта слабая девушка - едва ли не единственный мужчина во всей Украине!" В "Голубой розе" Леся отождествляет себя не с нервной героиней, а с влюбленным в нее, верным и неизменным в своих чувствах писателем Орестом. Как и Жанна, Леся - дева-воин в сияющих доспехах. В стихах, посвященных Мержинскому, она пишет:
Стать над тобою і кликнуть до бою
Злую мару, що тебе забирає,
Взять тебе в бою чи вмерти з тобою,
З нами хай щастя і горе вмирає.
- Назвать ее первой феминисткой, амазонкой, девой-рыцарем - не сказать ничего! Вслушайтесь в эти слова! Взять мужчину в бою, или умереть вместе с ним…
- Здорово, - по телу Даши Чуб промчались вдохновенные мурашки. - И что, у нее получилось?
- И да, и нет, - показательно вздохнул молодой экскурсовод. - Она не смогла спасти его и погибла вслед за ним. Но его смерть сделала ее Великой. Представьте себе… - он переместился к окну, перешел на драматический голос. - Киев. Конец века. Зима. Святки…
- Что тут представлять? - сказала девушка в красном платье, глядя на струящийся за окном мелкий снег.