- Да, конечно, вы правы, это вполне возможно. В голове у больного человека могут происходить изменения. Ритуалы могут меняться. Но - я не могу поверить, что Парашистай на такое способен. В прошлом году мы встречались, он мне нравился - спокойный интеллигентный мужчина, уверенный в себе, за таким можно всю жизнь прожить, как за каменной стеной. Он добрый и великодушный. Он очень умный и его сердце открыто для людей. И он прекрасный доктор. Про таких говорят, что он - врач от Бога. Тогда в прошлом году для меня каждая встреча с ним была неким откровением. Я даже иногда представляла нашу будущую совместную жизнь. Конечно, это глупо и бессмысленно, но - я всего лишь женщина. И, кстати говоря, я на сто процентов поверила в то, что Михаил Ахтин и Парашистай - одно лицо только, когда говорила с ним в тюремной больнице. А до этого я никак не могла примириться с этой мыслью.
Она снова повернулась к Вилентьеву и, твердо глядя в глаза собеседника, сказала:
- Парашистай не насильник. Да, он убийца. Да, он маньяк-потрошитель. Да, возможно, он психически болен. Но он не будет таким образом издеваться над мертвым телом. Это нонсенс. Это абсолютно невозможно, потому что этого не может быть. И еще, - Мария Давидовна вытащила из пачки фотографию и показала пальцем, - это все некрасиво выглядит, особенно разрез. Если вы помните, Парашистай хорошо рисует, у него есть художественный вкус, и он бы не стал так неэстетично разрезать тело и вываливать наружу внутренние органы. Поэтому я уверена, что это подражатель. На сто процентов.
Иван Викторович, глядя на прищуренный взгляд и упрямо сжатые губы собеседницы, кивнул. И снисходительно улыбнулся. Ему надо было уже давным давно догадаться, что эта женщина неравнодушна к доктору Ахтину. И, следовательно, она теперь ему не помощница, потому что всеми силами будет его защищать, даже вопреки здравому смыслу.
Хотя - майор задумчиво потер пальцы рук - если правильно использовать это знание, то есть возможность быстро найти Парашистая. Если допустить мысль, что Парашистай тоже питает к этой женщине какие-либо теплые чувства, то, пожалуй, это надо использовать во благо следствия и для скорейшей поимки маньяка.
А именно это ему сейчас и надо.
4
Я ставлю на чурбан березовую чурку. Беру колун обеими руками и поднимаю вверх. Резко опускаю на выдохе. Удар - и сухая чурка разлетается на две части. Поднимаю ту, что отлетела ближе ко мне и снова ставлю на чурбан. Поднимаю колун. Опускаю.
Простые движения - это мои будни. Простые и прозаичные события жизни.
Я раз за разом совершаю однотипные движения и размышляю. О том, что было и что будет. О событиях последних лет и о том, что мне надо сделать здесь и сейчас. Однажды я сказал, что я - Бог. Сказал уверенно и твердо, глядя в глаза собеседнице. И она поверила. Но - уже тогда я сомневался в этом, а теперь знаю, что это не так.
Простые движения - это жизнь человека. Одного из миллиардов. Он может верить, что Бог есть, может не верить - все это неважно, потому что Спаситель все равно живет рядом, совершая те же рутинные движения. Сегодня вы вместе раскалываете березовые чурки, завтра вскапывайте землю перед посадкой картофеля, а послезавтра - лечите людей.
Простая ежедневная работа. Одна для всех, от Бога до одинокого человека.
Дух вечен, плоть суетна и тленна. Тень покинет человека, имя сотрется из памяти, птица взлетит к горизонту, тело сгниет в земле.
"Ах" для неба, труп для земли.
Ничего не изменилось за тысячелетия. Ни в ежедневной людской суете, ни в рутинных буднях Бога, ни в неторопливой жизни природы.
Простые движения - суть Времени и Пространства. Не надо искать смысл существования человека на Земле, какую-то космическую истину или роль жизни во Вселенной. Эти поиски никуда не приведут.
Глобальная цель недостижима.
Жертвенный подвиг бессмысленен.
Смерть во имя чего-то и для чего-то совсем не нужна Творцу.
Березовое полено после очередного простого движения отлетает в сторону, и я вижу соседа. Он тяжело дышит, словно только что пробежал марафонскую дистанцию. На его руках и на светло-зеленой майке, обтягивающей большой живот, большие красные пятна. Руки дрожат, ноги подгибаются. В глазах - страх, который плавает в мутном сознании алкогольного опьянения.
- Привет, Семен. Как я понимаю, ты только что зверски убил человека, разделал труп кухонным ножом и бежишь рассказать мне об этом?
Я жду, пока мужик пытается что-то сказать в ответ, по-прежнему держа колун в руках.
- Да. То есть, нет. Не я, - мужик наконец-то может более-менее связно говорить, - это Лидка Ивана сковородкой так приложила, что он сейчас лежит в луже крови и, похоже, уже не живой. Насмерть убила сковородкой. Кровищи вокруг море. Иван бездыханный на полу. Ну, я за тобой и побежал.
- Опять пили самогон? - уточняю я, привалив колун к чурбану.
- Ну, дак мы пробовали, как получилась живая вода. Как же без этого. Первачок требует пробы. Это ж святое!
- Ага. Каждый день. Ладно. Пошли, посмотрим на труп Ивана.
В деревне семнадцать дворов, из которых только в четырех есть жизнь. Остальные давно брошены своими хозяевами. Покосившиеся бревенчатые срубы, провалившиеся крыши, заросшая бурьяном земля. Агонирующее поселение - когда я пришел сюда в начале года, жизнь теплилась только в двух домах. В одном живет Иван, который в свои пятьдесят лет выглядел на восемьдесят. С ним проживает гражданская жена Лида. В другом доме - старуха Прасковья, возраст которой понять невозможно. Потом, ближе к лету появился мужик лет сорока по имени Семен, родители которого когда-то жили в этой деревне. "Жена выгнала, - объяснил он своё возвращение на родину, - сказала, что не хочет жить с алкоголиком, а я ведь совсем по чуть-чуть, ну, и еще перед этим с работы уволили. Идти мне было некуда, вот я и вспомнил, что у меня есть домик в деревне".
Иван с Лидой живут через два дома от меня. Я вхожу через покосившуюся калитку, которую Иван за все лето так и не удосужился починить. Скрипящее просевшее крыльцо и потрескавшаяся дверь. Бубнящий голос диктора из постоянно включенного радиоприемника, стоящего у окна. Слева - русская печь. Терпкий, так хорошо знакомый запах крови. В горнице на лавке у стола сидит Лида. Она качается взад вперед и молчит. По лицу текут крупные слезы крепостью градусов в пятьдесят. В правой руке чугунная сковорода с остатками жареной картошки. Пальцы, сжимающие рукоять сковороды, побелели от напряжения. На деревянном полу на старом рваном половике ничком лежит Иван. Вокруг головы лужа темной крови.
Ну, что-то подобное я и ожидал увидеть. Присев рядом с Иваном беру его запястье, затем проверяю пульс на сонных артериях. И спокойно говорю:
- Нормально, живой он.
- Точно? - сомневаясь, дышит перегаром мне в затылок Семен.
- Точно, точно, - и осмотрев окровавленную голову, я добавляю, - мне надо воду, несколько чистых тряпок, ножницы, иголку и нитки.
Лида выходит из прострации, с грохотом роняет сковороду на пол, вытирает рукавом слезы и убегает в соседнюю комнату.
- Ага, - бормочет за спиной Семен, - а я сейчас ведро воды принесу.
Пока их нет, я сжимаю голову лежащего человека и закрываю глаза. На мгновение. Даже не с целью что-то узнать о здоровье и будущем этого человека, а чтобы просто проверить - могу ли я еще, со мной ли мой дар. Затем, встав на ноги, иду к столу. То, что мне надо - почти пустая бутыль самогона - в центре стола. Отставив её в сторону, я сгребаю грязную посуду и остатки пищи на край, освобождая место.
- Вода.
Семен ставит ведро на лавку.
- Давай его поднимем на стол, - говорю я ему.
- Зачем?
- Ну, не на полу же мне его зашивать. Неудобно.
- А, ну да, конечно. Давай.
Вдвоем мы с трудом взгромождаем тело на стол. Я пытаюсь придерживать голову Ивана, но она, тем не менее, с глухим стуком ударяется о столешницу. Иван никак не реагирует, и я думаю, что именно в таких случаях говорят - мертвецки пьян.
- Вот, принесла, - Лида протягивает мне скомканную светло-коричневую тряпку. В другой руке ножницы, черные нитки и игольница в виде ежика.
- Что это? - я, расправив тряпку, смотрю на неё. Выцветшие застиранные женские панталоны.
- Они чистые, - хлопает глазами Лида, - просто порвались и я их уже не ношу. Вот здесь они порваны, - зачем-то уточняет она, показывая на прохудившееся место в задней части панталон.
Я улыбаюсь.
И начинаю делать свое дело.
Простые движения - это и есть смысл бытия.
Бросить иголку с ниткой в самогон. Выстричь волосы вокруг раны на голове. Водой из колодца и тряпкой убрать кровь, грязь и остатки волос. Обработать края раны самогоном. Вымыть руки. Немного выгнуть иглу, чтобы удобно было протыкать края раны. Сначала с одной стороны, затем с другой. Протащить нитку. Завязать узел, сопоставляя края. Снова вдеть нитку в иголку. И следующий шов. Всего восемь раз. В конце холодная вода и самогон на шов. Ну, вот и всё.
Делай то, что умеешь, и Бог будет рядом, даже если он тебе и не нужен.
Даже если предполагаешь, что сейчас это место пустует.
Даже если ты уверен, что птица, взлетевшая к горизонту, еще не вернулась к людям.
5
Автобус резко остановился, и Вика, вздрогнув, проснулась.
- Конечная остановка, Липовая Гора, - услышала она голос кондуктора. Потрясла головой, прогоняя остатки сна, и встала со своего места. Салон автобуса пуст, несколько человек, которые ехали также как и она до конечной остановки, уже вышли. Вика вздохнула, поправила свое единственное приличное платье, сшитое специально для сегодняшнего дня - легкий ситцевый сарафан, красиво облегающий стройную фигуру - и тоже пошла к выходу.
Такой классный день, и закончился. Она была у подруги на дне рождения. Когда-то, наверное, в другой жизни, а, может, в другом времени и пространстве, они вместе учились в школе. Потом их пути разошлись - родители Ани переехали в центр города, подруга поступила в университет, а она так и осталась жить в деревянном доме на дальней окраине города. Можно сказать, на самой далекой окраине - в двадцати метрах от дома железнодорожные пути, которые разделяют центр области и ближайший сельский район. Грохот тяжелогруженых составов и пассажирских поездов, как привычный круглосуточный шум, без которого уже невозможно уснуть. Пахнущие табаком и дымом рабочие-железнодорожники, которые заходили к ним за водой. И постоянно мусор вдоль железнодорожных путей, который пассажиры поездов выкидывали в окна и который они с мамой каждое лето раз в неделю собирали.
Она поступила учиться в медицинский колледж на медсестру, хотя вовсе не хотела этого. Ночь через три работала санитаркой в операционном блоке областной больницы. Надо было ухаживать за больной мамой, денег хронически не хватало, да и сама она понимала, что не потянет высшее образование. Медсестра - это же хорошо, буду приносить пользу людям, да и маме смогу помочь, - говорила она себе, соглашалась с собой, кивала своему отражению в зеркале.
А ночью видела совсем другие сны.
Вика медленно шла по тротуару, смотрела на звездное небо и улыбалась. Звездами она могла любоваться бесконечно. Завораживающе далекие мерцающие точки - эти маленькие огоньки, рассыпанные по черному небосводу, они жили своей жизнью, в которой для неё нет места. Мечты, как дымка Млечного пути, далеки и призрачны. Растущий месяц, как лодочка, плывущая в зыбкую вечность. Но - ничто и никто не мешает по-прежнему мечтать. И, может, когда-нибудь - почему бы именно не сегодня, или уже завтра, ну, или на худой конец, послезавтра - мечта может приблизить звезды на расстояние вытянутой руки, и она сможет прикоснуться к одной из них.
Сегодня она познакомилась с парнем. Там, на дне рождения подруги, - песочного цвета волосы, озорные глаза, умные и добрые слова, заботливые руки и робкие прикосновения в танце. Впервые за последние пять лет - с тех пор, как мама слегла - она чувствовала необычную легкость в теле, некое ощущение полета, словно она сейчас не шла по асфальту, а плыла по волнам счастья.
Она улыбалась звездам, прощая их холодный равнодушный блеск.
Она махала рукой уплывающему вдаль месяцу.
Она примеряла Млечный Путь, как шифоновый шарфик, небрежно повязывая его на шею.
Тротуар закончился. Вика сняла туфли на высоком каблуке и пошла по тропе босиком. Небольшой липовый лесок между её домом и конечной автобусной остановкой - она выросла в нем, знала каждое деревце и каждый куст. И тропа, по которой она шла, натоптана в том числе и её ногами.
Душа пела. Тихую и ненавязчивую мелодию юности. Вику за правую руку вела ожившая Мечта, в левой руке у неё Цветок счастья, под ногами Тропа Детства, и вместе они пели Песню Любви.
Может быть, поэтому Вика не услышала шаги сзади. И даже не успела испугаться, когда все-таки поняла, что сзади кто-то есть и обернулась. С наивной надеждой, что это он, тот парень с песочными волосами, догнал её. С робкой радостью в глазах. И даже когда удар по голове свалил её с ног, она, лежа в траве родного леса, продолжала улыбаться звездам, в последние мгновения жизни чувствую спиной теплоту нагретой за день земли и удивляясь тому, что близко посаженные глаза на вытянутом лице, заглядывающие в её сознание, бездонно пусты.
Человек в черной одежде, тенью нависший над ней, огляделся, вслушиваясь в тишину. Убедившись, что вокруг никого, он достал нож и одним движением разрезал сарафан жертвы. Замер, словно любуясь белым обнаженным телом. Затем, снова суетливо осмотревшись по сторонам и послушав темноту, положил нож на землю.
Равнодушные звезды по-прежнему загадочно мерцали.
Месяц скрылся за облаком.
Млечный Путь растворился в черноте.
Листва на липах равнодушно шелестела под теплым ветерком.
6
В секционной комнате царила стерильная чистота. Белоснежная кафельная плитка на стенах. Неровный коричневый пол со сливными отверстиями. Два стальных стола, один из которых занят обнаженным женским телом. Майор Вилентьев в когда-то белом халате, накинутом на плечи, подошел к столу и задумчиво посмотрел на труп молодой женщины. Всё, как обычно - разрезанный живот, выдавленные глаза. И почему она считает, что это не Парашистай? Впрочем, сейчас не важно, что думает доктор Гринберг. Заметив санитара, - черт возьми, как его там зовут - в дальнем углу у стеклянного шкафа с инструментами стоящего на цыпочках и пытающегося достать что-то с верхней полки, Вилентьев спросил:
- Где Марина Владиславовна? Может, уже пора начинать?
- Она курит, - равнодушно ответил санитар, даже не повернувшись к собеседнику.
Поморщившись, Иван Викторович отвернулся. Второе убийство в этом году, а он ничего не может сделать. Да, конечно, фотографии и ориентировки разосланы, все службы в боевой готовности, с сегодняшнего дня введены дополнительные милицейские патрули в отдаленных районах города, проводится профилактическая работа среди молодежи, в том числе и через средства массовой информации. Оперативники на местах через информаторов и бомжей отслеживают любые нестандартные ситуации и появление незнакомых людей. На всякий случай, в квартире доктора Ахтина, кроме датчиков движения, установлены камеры видеонаблюдения. Наверняка, он туда не придет, но - чем черт не шутит. И скорее всего, Парашистай изменил внешность - Вилентьев ни на секунду не сомневался, что доктор Ахтин на это способен. И даже наверняка он изменил своё имя и фамилию, достав новые документы. Что же, опытный следователь с большим стажем работы должен это предусмотреть и строить следствие с этих позиций.
- Ну, что, начнем, - услышал он низкий женский голос.
Узкое лицо, выдающийся вперед нос, на котором висят очки с толстыми стеклами, волосы скрыты под колпаком, белый накрахмаленный халат на худом длинном теле. Марина Владиславовна Семенова, доцент, заведующая кафедрой патологической анатомии и судебно-медицинской экспертизы, стремительно вошла в секционный зал. Скинув халат, она быстро надела клеенчатый фартук.
Вилентьев, давно давший ей кличку "Шапокляк", неторопливо отошел от стола. Но недалеко.
- Так, что тут у нас?
- Труп, - спокойно сказал Иван Викторович.
- Очень смешно, - хмыкнула она, надевая кольчужные перчатки.
Вилентьев отвернулся к окну. Несмотря на то, что он бывал на вскрытии уже неоднократно, ему по-прежнему не нравилось смотреть на то, как врач обращается с мертвым телом. И одной из причин было то, что он всегда примерял к себе все эти действия. К своему телу. Как бы глупо это не было, но Вилентьев смертельно боялся очутиться однажды на секционном столе.
Иван Викторович смотрел на раскидистые липы за окном. Думал о Парашистае. И слушал, как Марина Владиславовна монотонно наговаривает в диктофон внешний осмотр тела, автоматически вычленяя только то, что его интересовало.
- В теменной области справа след от удара тупым предметом.
- Глазницы жертвы пусты. Глазные яблоки извлечены из глазниц с повреждением век, которые справа вывернуты наружу, а слева порваны.
- В области шеи кровоподтеки от сдавления, скорее всего руками.
- Разрез от лобка до грудины неровный. Внутренние органы извлечены из брюшной полости единым конгломератом.
- В области промежности засохшая кровь. Разрывы задней спайки влагалища и остатки девственной плевы.
Иван Викторович повернулся и уточнил:
- Марина Владиславовна, она что, была девственница?
- Судя по всему, да, - кивнула доктор, выглянув из промежности трупа, - достаточно крупные свежие обрывки девственной плевы с засохшей кровью. Возможно, следы спермы, но уверенно смогу сказать только после анализа.
Майор отвернулся. Сжал кулаки. И дал себе слово, что когда он доберется до Парашистая, то лучшим выходом будет убить его при задержании. Учитывая события прошлого года, этот мерзавец, этот гребаный маньяк, если его оставить в живых, может снова вывернуться. А этого он, майор Вилентьев допустить не может.
И ни в коем случае он не должен даже дать ему шанс.
- Давай, Максим, вскрывать черепную коробку, - услышал он голос "Шапокляк" и на ходу сказав, что он пару минут покурит, вышел из секционной комнаты. Звук разрезаемых костей черепа он совершенно не мог выносить, - зудящий звук снизу из живота проникал прямо к горлу, норовя прорваться наружу рвотными массами, разрывая сознание надвое.
Выкурив первую сигарету в четыре затяжки, он слегка расслабился и, прикурив вторую от первой, стал спокойно курить. Мысли в голове размякли и потекли вялой рекой. Иван Викторович почему-то вспомнил доктора Мехрякова, - со Степаном Афанасьевичем ему как-то удобнее было работать. Может потому, что они вдвоем после вскрытия садились в кабинете Мехрякова и выпивали по сто грамм. И доктор раскладывал по полочкам результаты вскрытия простым и доступным языком, исключая из своей речи малопонятные медицинские слова.