Первую неделю Игоряша объедался всласть. Он рубал омаров в майонезе и утку по-пекински. Пожрал подряд с небольшими интервалами: кебаб по-мароккански из индюшки в имбирном сиропе, грибную запеканку "вандомуа", мусс из устриц, окорок в апельсиновом желе с грецкими орехами, пиццу "Маргарита", карибский суп "каллалу" из корней таро, паровую летучую рыбу с барбадосскими "ку-ку" из либерийской окры, голландский угоревый суп, сицилийские сладости "франгипани", албанское блюдо "радость пастуха" из картошки с темно-зеленым македонским медом, шахский плов, изготовленный по рецепту знаменитого персидского кулинара Надира, тунисскую "чак-чуку", индонезийскую "розовую зарю" - блюдо из креветок с рисом, помидорами, паприкой и бананами, подаваемое на пальмовом листе, гавайскую ананасовую "амброзию", гаитянский десерт "секрет зомби" из авокадо… (Живот у него не болел, и кишечник работал нормально - ВЕЧНОЕ здоровье как-никак.) Словом, Игоряша побил рекорд по обжорству, занесенный в знаменитую книгу Гиннесса, и даже перещеголял феноменального калифорнийца Эдди "Бозо" Миллера, бармена из города Окленда, - чемпиона жратвы, поглощающего ежедневно 25 тысяч калорий в виде полутора десятков яиц, гор блинчиков, бифштексов, цыплят, ростбифов, ломтей телятины, сэндвичей с сыром, пластов бекона, связок сосисок, супов, салатов и прочего, прочего, прочего…
И вдруг Игоряша остановился.
Он остановился, став на тридцать килограммов толще, на восемьдесят биомодулей беднее и на семь дней мудрее. Игоряша осознал, насколько же непроизводительно он тратит Золотых Рыбок. Было бы их бесконечное множество - тогда все можно. Или если бы у каждой было неограниченное количество регистров - тоже никаких забот! Но ведь Игоряша, поумнев - а умнел он поразительно быстро, - подсчитал: в его распоряжении 2581 желание, при том условии, что третий регистр каждой очередной Золотой Рыбки тратится на вызов следующего биомодуля. "Сие неразумно! - огорчился Игоряша. - Пожру всех рыб - и что тогда?"
Весь восьмой день своей новой жизни Игоряша ничего не желал, а только думал. Думал он и девятый, и десятый дни. А потом хрустнул костяшками пальцев и начал действовать. Вселился в кооператив "Гигант". Оборудовал квартиру всем необходимым для вечной жизни. Обзавелся машинами и подземной автодорожной сетью. Заставил бесчисленные книжные полки и стеллажи лучшими изданиями мировой литературы и видеокассетами. Набил восемнадцать холодильников всевозможными яствами. Решил проблему женщин с помощью анабиоза. Наконец построил дачу с бассейном и перенес туда всех биомодулей планеты.
И облегченно вздохнул.
Кто-то создал мир за шесть дней. Игоряше, чтобы соорудить собственный мир, потребовалось ровно в два раза больше времени. Но зато он был и во много раз счастливее. К услугам Игоряши были все блага населенной планеты Земля - с ее разными государствами, находящимися на разных ступенях технологического прогресса, - и все возможности галактической цивилизации, неразумно внедрившей на ноосферы планеты биомодулей с безотказной программой.
Вечером двенадцатого дня Игоряша возлежал в гостевой спальне на роскошном, ручной работы, диване "Виндзор" фирмы "Весли-Бэррелл", обитом котсуолдским бароканом "Сандерсон", и блаженно улыбался. Вроде бы все он предусмотрел. Кухни оснащены по последнему слову техники - ВЧ плитами и УФ кондиционерами. Кореянка Пак Ын, выходящая из анабиоза по субботам, - прекрасная кулинарка и готовит потрясающие блюда. Комнаты обогреваются, помимо центрального отопления, еще и средневековыми "качельофенами" и древесно-угольными передвижными печами "ВЕЗО", новейшим достижением западногерманского дизайна. В ванных - душевые "Белгравия" с программным управлением - лучшее, на что способна прославленная английская фирма "Долфин". Гардеробные ломятся от одежды - отборные костюмы фабрики "Большевичка", пиджаки "Харрис Твид" производства "Хартингтон хаус", лучшие в мире батники "Гайд-парк" из серии "Оксфорд" призовой мануфактуры "Лэндс энд"… Скрытые колонки пели сладким голосом Джона Мак-Кормака - тенора первой половины века, почитаемого Игоряшей выше всех. Песня была из любимейших: "Благослови этот дом".
И все же какой-то червь точил душу Игоряши. Чем-то он был не удовлетворен. Что-то его подспудно угнетало.
Мак-Кормак закончил петь. Едва слышно защелкала поисковая система, выбирая новую кассету из десятков тысяч, составляющих Игоряшину фонотеку. На этот раз комплекс "Пионер", снабженный по прихоти хозяина - генератором случайных чисел, остановился на Диане Росс и группе "Сьюпримс". Послышалась песня "Ain't No Mountain High Enough", что Игоряша автоматически (хотя и не совсем точно) перевел как "Нет горы, на которую нельзя было бы забраться". И… тут его осенило.
Пища! Вот что мучило Игоряшу на окраине сознания. Он представил себе горы продуктов и готовых замороженных блюд, хранящихся в холодильниках, представил, что рано или поздно они кончатся и нужно будет снова просить у Золотых Рыбок еду, потом еще и еще… Для вечной жизни нужен вечный источник продуктов, а где его взять? А чем он будет питаться, когда Золотые Рыбки иссякнут? А сотни новых желаний, будоражащих его воображение?
Однако права была Диана Росс: нет недостижимых вершин! Игоряша вышел из тупика. Он вспомнил, что в первом этаже кооператива "Гигант" расположился фондовый продуктовый распределитель для пенсионеровдегустаторов. Ветераны изящного вкуса - люди пожилые и истощенные многолетним поглощением высококачественных продуктов - имели на руках особые карточки, по которым получали лучшее из того, что они вкушали в былые годы по долгу службы. Дегустаторов можно понять. Более того, они должны вызывать только сочувствие: желудки их, изнеженные профессионализмом, к старости наотрез отказываются принимать обиходные продукты популярного ассортимента - таков уж фатальный перст ремесла! Поэтому фондовый распределитель снабжался отменно и сердобольно: карточки отоваривались сервелатами, салями, икрой той и другой, постной бужениной, шейками копчеными и раковыми, исландской сельдью в винном соусе, крабами, осетровыми балыками, артишоками, швейцарскими твердыми и финскими плавлеными сырами, вологодским маслом, тортами "Полет" и "Птичье молоко", нежной телятиной, языковой колбасой, конфетами из города Куйбышева, а также рыбой нототенией, на которую еще 20 лет назад никто и смотреть бы не стал, и которая нынче ценится знатоками наравне с окской стерлядью.
Итак, стоило Игоряше только мигнуть, как он тут же услышал тяжелый глухой удар - это в соседнем кабинете плюхнулся на стол работы мастера Томаса Чиппендейла пухлый тюк, набитый дегустационными карточками. Поразмышляв еще несколько минут, Игоряша организовал ежедневное поступление заказов из распределителя с утренней и вечерней доставкой на дом. Карточками он был обеспечен на ближайшую четверть века.
"Дальше посмотрим!" - беззаботно зевнул Игоряша и отправился почивать в будуар.
Из прихожей разнесся перезвон электронного глокеншпиля. Колокольчики сыграли первые такты "Думки" Чайковского - это означало, что за дверью стоял кто-то незнакомый.
Игоряша нажал на клавишу видео - экран у изголовья ложа засветился, и на нем появилось улыбающееся полное лицо мужчины лет пятидесяти. Улыбка была подобострастная, но в то же время и такая, что любой понял бы: этот человек улыбается лишь пяти пенсионерам-дегустаторам в мире, и эти пенсионеры по улицам пешком не разгуливают: возраст.
Игоряша поднялся, прошел в прихожую и лично открыл дверь.
- Позвольте представиться, - сказал полный мужчина. - Сидор Ипатьевич Дыбин, администратор распределителя для ветеранов тонкого вкуса. По случаю первого заказа и ради знакомства решил зайти персонально. Куда поставить?
В руках администратор держал огромную бамбуковую корзину, наполненную разноцветными бумажными свертками. Из верхнего пакета, расчетливо приоткрытого, высовывалась аппетитная голова целиком зажаренного поросенка с луковыми перьями во рту.
Насладившись картиной собственного всемогущества, Игоряша отдал мысленный приказ. Из сумрака коридора выплыл кибернетический Дживз и царственно протянул манипулятор.
Администратор ошалел. За десятилетия служения дегустации он видел многое, но такое - никогда. Снедь выпала из его рук. Робот молниеносно среагировал, подхватив корзину в сантиметре от пола и, не теряя достоинства, удалился.
- Готов служить! - выпалил Сидор Ипатьевич Дыбин, вытянувшись в струну. - Извольте не беспокоиться, по воскресеньям и праздничным дням гарантируются гурман-заказы. Ко дням вашего тезоименитства и того паче: специалитет!
- Большое спасибо, дружище, - вежливо сказал Игоряша. - жду вас завтра на партию в гольф. А сейчас - спокойной ночи!
…Забегая вперед, скажем: примерно год Игоряша ел и пил, как бухарский эмир, а потом понял, в чем слабое место его трофической системы. Через двадцать пять лет карточки кончатся, а распределитель могут закрыть и того раньше: например, по причине полного исчезновения нототении в антарктических и субантарктических водах в результате экологического дисбаланса.
И Игоряша-второй - к тому времени уже по настоящему "второй", - наконец додумался до желания, с которого надо было начинать: использовав регистр Золотой Рыбки № 1009, он установил у себя в Малахитовой кухне рог изобилия.
И Д И О С И Н К Р А З И Я Глава "ИЖЕ", вербализованная литературным йогом Н. Котляренко
…Душным августовским вечером вся наша компания собралась у звездного паромщика Славы Дорожного. В воздухе еще держалась, не растворяясь в сумерках, дневная жаркая лень, и разговоры шли какие-то вялые, липкие и тягучие, как перестоявшийся кисель. Кто-то уныло бубнил в углу, кто-то тоскливо ворчал, домосед-кругосветник Рубенид Нерголин вязко пересказывал некую бесконечную многосерийную телепередачу о дымковской игрушке.
Хотелось свежего вечернего ветра, грозы, явления шаровой молнии или пришествия инопланетян. Хотелось скверно ругать кого-то или получать подарки.
Хозяина квартиры Славу Дорожного, изобретателя "защиты от дурака", мы прозвали "звездным паромщиком" - по персонажу одного из его рассказов. Мы все писали в основном фантастику - научную, сказочную, сатирическую, героическую - в зависимости от пристрастий автора. Слава же, будучи лидером стереопрозаиков, сочинял фантастику философскую.
Сейчас он обносил компанию бутербродами с колбасой, но делал это скорее по обязанности, чем из радушия. Колбаса уже вспотела жиром после двухчасового лежания на столе, и есть ее никому не хотелось. Вообще еда казалась лишней в этот кисельный вечер.
Толя Каштаркин, генетический ученик Гарри Гудини, уже битый час механически вязал какие-то немыслимой сложности узлы. Наконец он собрал веревочки в горсть, превратил их в теннисный мячик и без следа растер в ладонях.
- А знаете, - неожиданно сказал он, - Фишин издает новую книгу. Называется "Прощай, вселенная"…
Будто искра проскочила в комнате. Даже слегка запахло озоном. Это было то самое известие, которое только и могло нас расшевелить. Та самая информация, которая была способна испепелить скуку и зарядить нас энергией. Пусть даже энергией ярости.
- Как?! - вскричал наследник натуральной школы Булат Аникаев. - У этого бездаря и новая книга?
- Упасть и не встать! - возопил космический моралист Боря Бурденко. - Его что - за предыдущие опусы мало били?
- …! - взревел Шушуня Майский, контаминатор строфики.
- Шушуня! - укоризненно сказал Гак Чуков, деспот разговорной речи. - Зачем так-то выступать? Кричи - не кричи, а книга выходит, и ничего тут не поделаешь. Нужно о другом думать. По-моему, в том, что ни у одного из нас нет книги, - наша собственная вина.
Тут уж все закричали разом. Какая, мол, такая вина? Печататься негде - раз. Рукописи отдают на поругание невежественным литконсультантам - два. Издательские планы по фантастике сокращают - три. И вообще…
Кавалер морфемы Булат Аникаев неистовствовал.
- О чем ты говоришь, Гак? Вот Шушуня почти двадцать лет печатается, его Союз писателей давным-давно к сборнику рекомендовал, а где он, этот сборник? У Бориса - двенадцать повестей опубликовано, общий объем - тридцать пять печатных листов, а заявка на книгу четыре года в издательстве лежит без движения. Петя Кровский положительными рецензиями может комнату оклеить - и что с того? Факт есть факт: фантастику у нас печатают вопиюще плохо…
- А Ф-писатели? - ехидно спросил из угла шериф сарказма Паладин Гриммов.
- Да какие они писатели?! - Герард Экудянов, виртуоз аллегории, даже поперхнулся. - Я о настоящей фантастике говорю. А эти… Борзописцы! Серость! Не печатаются, а тиражируются!
С Ф-писателями у нас были старые счеты. Эта братия тоже писала, так сказать, фантастику. Их герои торжественно и чудно бороздили просторы Вселенной, с ходу покоряли дальние миры, посрамляли плохих инопланетян и братались с хорошими пришельцами, в светлом будущем у них не было никаких проблем, и само будущее вырастало откуда ни возьмись в чистом поле на пустом месте, без всякой исторической связи с современностью, а если герои попадали в прошлое, то лишь затем, чтобы в два счета наладить там все как надо. По поводу того, КАК надо и НАДО ли вообще, у них, у Ф-писателей, сомнений не возникало.
Героям напрочь отказано в психологии, зато авторы наделяли их античным телосложением, сизифовым упорством и силой и знанием физики в объеме учебника для 7-го класса средней школы издания 1963 года. Люди-схемы действовали в одномерном мире, сталкивались с высосанными из пальца трудностями, решали надуманные проблемы, но зато решали их неизменно с блеском, являя чудеса самоуверенности и бескомпромиссности. Справедливости ради скажем, что герои иногда трагически погибали, но в таких случаях смерть диктовалась либо благополучием всего человечества, либо необходимостью платы за добытое знание "платы, обусловленной нарушением правил техники безопасности", либо черной неблагодарностью некой злодейской планеты, которая никак не хотела выкинуть белый флаг перед первопроходцами, несущими знамя великого антропоцентризма.
Словом, это была неистовая профанация литературы, перечеркивание всего важного и интересного, что было сделано в отечественной фантастике, однако почему-то именно таким опусам редакторы часто и споспешествовали, полагая огрехи и вопиющие несуразности издержками жанра; невежество - смелостью мысли и принимая нахальство за оптимизм, а нагромождение бессмыслиц - за полет фантазии.
Мир будущего у Ф-писателей всегда изображался экологически чистым, набитым техникой и в то же время совершенно неурбанизированным, ядерная энергия в нем била через край, причем безо всякой радиации, счастливое человечество в едином порыве расширяло свои границы за пределы наблюдаемой Вселенной, дети вырастали пай-мальчиками и фей-девочками, а взрослые любили друг друга платонической любовью и в свободное от космических полетов время занимались искусством. И все это почему-то именовалось Грядущим.
Мы называли этих ура-фантастов Ф-писателями по очень простой причине. Так уж распорядилась судьба, что их фамилии с мистической обязательностью начинались на букву Ф: Фишин, Фезеров, Ферпатый, Фазанский, Фульковский, Фолаутов…
Правда, каждый в нашей компании букву "Ф" расшифровывал по-своему. Творец лубочного романа Слава Дорожный называл тех Фу-писателями, эспериентеист Паладин Гриммов - Фекс-писателями, Петр Кровский, протагонист ритмических пауз, иначе как о Фря-писателях о них не отзывался. Еще были варианты: Фантазм-писатели, Фук-писатели, Фигписатели, Фифа-писатели, Фарс-писатели, Фальш-писатели, Фарц-писатели… И так далее…
И снова навалилась на нас душная апатия, хотя и солнце уже село, и первый порыв темного ветра ворвался в окно, и где-то в районе Останкина в набегающих тучах громыхнуло листовое железо, предвещая очищающую грозу.
- Ребята! - вдруг сказал Игоряша-второй. - Хотите фокус?
Наверное, фокусы Игоряши - это было последнее, что могло нас спасти от духовного тлена и всепожирающей хандры в тот августовский вечер.
- Давай, Игоряша, действуй, милый, - взмолились мы.
- Хотите узреть, что сейчас делает Фульковский?
Мы оторопели. Что это - издевательство? Глазам бы нашим не видеть фонтан-писателей, в мыслях бы их не держать, а тут: "узреть"! И все же был в предложении Игоряши некий искус, некое соблазнительное обещание порока. Не сознавая до конца, что же кроется за словами Игоряши, мы переглянулись и сказали:
- Ну-ка, ну-ка…
И тут же посреди комнаты задрожал воздух, заструился, словно над пламенем большого костра, возник туманный, в голубых искорках, шар, будто сгустилась перед нами маленькая грозовая туча, потом шар утвердился в метре от пола и зажегся розовым светом. Он приобрел прозрачность, и в нем появилась объемная картинка.
…За пишущей машинкой сидел Ф-писатель Фульковский и бешено долбил по клавишам. Изображение укрупнилось, словно невидимый оператор дал наплыв, и все пространство шара заполнил лист бумаги, вылезший из каретки.
Там было написано:
"Вся энтропия мира - глухая, необузданная сила Вселенской анархии - сконцентрировалась на этой планете.
Надо было уходить, надо было бросить звездолет в подпространство, чтобы донести до человечества весть о смертельной угрозе. Но командир Татарцев медлил. Он впился взглядом в экран информлокатора, с чувством подавленного страха смотрел на шевелящиеся языки энтропии, что тянулись к звездолету, грозя низринуть его в пучину мирового хаоса, и вдруг понял: уйти сейчас было бы трусостью. Все, чему учила его Земля, вся ответственность за Метагалактику и гордость за родную планету диктовали: надо принять бой! Надо убить гадину-энтропию в ее логове и вернуться на Землю победителями, а не вестниками нависшей угрозы. Татарцев ударил по клавишам, и вся мощь биополя экипажа, вся энергия кваркового сердца звездолета, вся плазма нейтронных полей через жерла тэта-излучателей обрушилась на энтропийное чудовище. Татарцев знал: убить анархию можно торжеством мысли, а вот мысль, Разум убить невозможно. Энтропия горела в пламени могущественного интеллекта землян, по прицельной сетке экрана метались абсциссы и ординаты, а Татарцев вжимал пальцы в клавиши и пел песню, которую в детстве, в начальной школе гуманистической этики, слышал от Учителя Труда!"
Строчка закончилась. Фульковский перебросил каретку, на минуту задумался, напряженно пялясь в потолок, и застучал: "Песню…" - прочитали мы. Пауза. "…Космических…" Пауза. "…Свершений!"
Фульковский откинулся на спинки стула и захохотал… Мы не выдержали и захохотали тоже. Правда, было в нашем смехе больше от истерики, от болезненности, от чувства неловкости и стыда, которое возникает, когда, гуляя по парку, вдруг натыкаешься на человека, присевшего в кустах, чтобы справить большую нужду.
- Игоряша, а Фишина можешь показать? - попросил кто-то, взвизгивая от сдавленного смеха.
- А Ферпатого?
- А Фезерова?
- О чем речь, мужики? - отвечал Игоряша, не хохоча, впрочем, не заливаясь смехом, а лишь тонко улыбаясь - за компанию. - Кого хотите, того и покажу.