- А как такое может быть? - озадаченно спросил один из рудокопов.
Астроном ответил уже более уверенно:
- Благодаря некоторым свойствам света и увеличительных стекол. Человеческий глаз - инструмент тоже тонкий, но по крайней мере половина Вселенной для него не видима, даже куда больше половины. Мы говорим, что ночью небо черное, ведь между звездами все кажется пустым и черным. Но направьте глаз телескопа на эту пустоту - и вот они, новые звезды! Далекие, светящиеся слишком слабо, чтобы невооруженный глаз мог разглядеть их, но бесчисленные, бесконечные созвездия, сказочное сияние - до самых недосягаемых границ Вселенной. Вопреки тому, что кажется вам, любая тьма всегда содержит в себе свет, великое торжество солнечных лучей. Я это видел. Я каждую ночь видел это, я составлял карты расположения звезд - маяков Господа нашего на берегах тьмы. И здесь тоже есть свет! Не существует уголка, вовсе лишенного света, сострадания и вечного сияния души Всевышнего. Нет на земле такого места, что было бы отвергнуто Богом, покинуто им, позабыто, оставлено во тьме кромешной. Куда обращались очи Господни - там всюду свет. Мы должны идти дальше, видеть глубже! И непременно найдем свет, если захотим. Искать же надо не только глазами, но и при помощи умелых рук, знаний наших и сердечной веры; можно невидимое сделать видимым, сокрытое явным. И вся наша темная земля тоже наполнена светом, как уснувшая звезда.
Он говорил с той убежденностью, которая, как знали шахтеры, по праву принадлежит проповедникам, великим Проповедникам, чьи слова обычно звучат под гулкими сводами соборов. Речи его как бы не имели отношения к той мерзкой дыре, где рудокопы добывали свой хлеб насущный: иная жизнь виделась в словах скрывающегося от мира безумца.
Позже, обсуждая это друг с другом, они лишь горестно качали головами. "Безумие его растет",сказал Пер, а Ганно промолвил: "Добрая у него, бедняги, душа!" И все же не нашлось среди них ни одного, кто хотя бы отчасти не поверил словам астронома.
- Покажи, как оно работает, - попросил как-то старый Бран, застав Гуннара в глубокой восточной штольне наедине со своим загадочным инструментом.
Именно Бран тогда, в первый раз, пошел за Гуннаром, принес ему еды и отвел к остальным.
Астроном охотно подвинулся и показал Брану, как держать инструмент, нацеленный куда-то вниз, в пол шахты, и научил искать объект и настраивать фокус, и попытался объяснить принципы действия прибора, и рассказать, что Бран может увидеть; все это он делал неуверенно, так как не привык объяснять столь сложные вещи неграмотному человеку, но достаточно терпеливо, даже если Бран понимал не сразу.
Старик долго и торжественно разглядывал пол шахты и наконец сказал:
- Ничего не вижу, одна земля да пыль, да камушки.
- Может, лампа тебя слепит? - смиренно спросил астроном. - Лучше смотреть в полной темноте. Я-то и так могу, уже наловчился. В конце концов и здесь все дело в привычке и умении. Вот у вас все в забое с одного раза получается, а у меня никогда.
- Да, пожалуй… Скажи, а что видишь ты?..Бран колебался. До него только недавно дошло, кто Гун нар на самом деле. Ему было все равно, еретик он или нет, но то, что Гуннар - человек образованный, мешало Брану называть его "приятель" или "парень".
И все же здесь, в шахте, да еще после всего, что вместе пережито, "господином" он назвать его не мог. Да и астронома это испугало бы.
Гуннар положил руку на рамку своего устройства и тихим голосом ответил: - Там… там созвездия.
- А что такое "созвездия"?
Астроном посмотрел на Брана словно откуда-то из далекого далека и, помолчав, сказал:
- Большая Медведица, Скорпион, серп Млечного Пути летом - вот, например, созвездия. Это группы звезд, их соединения, звездные семьи, где одна звезда подобна другой…
- И ты их видишь? Отсюда? При помощи этой штуки?
Все еще глядя на него задумчивым и ясным взглядом в неярком свете свечи, астроном кивнул, но ничего не ответил, только показал вниз, на те камни, что были у них под ногами, на вырубленный в скале коридор шахты.
- На что же они похожи? - Бран почему-то охрип.
- Я видел их лишь мгновение. Только миг один. Я еще не научился как следует, тут нужно иное мастерство… Но они там есть, Бран.
Теперь рудокопы часто не встречали его в забое, когда спускались туда по утрам, и даже поесть с ними он приходил не всегда, но они всегда оставляли ему его долю. Теперь он знал расположение штолен и штреков лучше любого из них, лучше даже Брана, причем не только "живую" часть шахты, но и "мертвую" ее зону - заброшенные выработки и пробные туннели, что вели на восток и дальше - к пещерам.
Там он чаще всего и бывал теперь, но они за ним не ходили.
Когда же он вновь появлялся в их забое, то они разговаривали с ним как-то застенчиво и не смеялись.
Однажды вечером, когда рудокопы возвращались, таща последнюю вагонетку, к главному стволу, он внезапно выступил им навстречу откуда-то справа, из темноты пересекающихся туннелей. Как всегда, одет он был в свою затрепанную куртку из овчины, почерневшую от грязи и перепачканную глиной. Его светлые волосы тронула седина. Глаза были по-прежнему ясные.
- Бран, - сказал он, - пойдем, теперь я могу тебе показать.
- Что показать?
- Звезды. Звезды под нами, под скалами. На четвертом уровне старой шахты - огромное созвездие. Там, где белый гранит выступает полосой в черной породе.
- Знаю я это место.
- Вот там; прямо внизу, у той стены, где белый камень. Созвездие большое, яркое, его свет пробивается сквозь тьму. А звездочки - как сказочные феи, как ангельские очи. Пойдем, посмотрим на них, Бран!
Пер и Ганно стояли рядом, упершись спинами в вагонетку, чтоб не катилась: задумчивые мужчины с усталыми, грязными лицами и большими руками, скрюченными и огрубевшими от заступа, кирки и салазок.
Они были растеряны и одновременно полны сострадания и беспокойства.
- Да мы тут домой собрались. Ужинать. Лучше завтра сходим, - сказал Бран.
Астроном перевел взгляд с одного лица на другое и ничего не ответил.
Мягкий хрипловатый голос Ганно произнес:
- Поднимайся-ка с нами, парень. Хотя бы сегодня. На улице темным-темно и, похоже, идет дождь. Ноябрь ведь. Сейчас тебя там ни одна живая душа не заметит, вот и пойдем ко мне, посидим у очага в кои-то веки вместе, горяченького поедим, потом под крышей выспишься, а не под землей…
Гуннар отшатнулся. Лицо его словно вдруг погасло, скрылось в густой тени.
- Нет, - сказал он, - они выжгут мне глаза.
- Оставь его в покое, - сказал Пер и отпустил вагонетку; тяжело груженная вагонетка покатилась к выходу.
- Потом проверь, где я сказал, - повернулся Гуннар к Врану. - Шахта не мертва. Сам увидишь.
- Хорошо. Потом вместе сходим, посмотрим. Доброй ночи.
- Доброй ночи, - откликнулся астроном и свернул в боковой туннель, как только рудокопы тронулись в путь. У него с собой не было ни лампы, ни свечи, и через секунду его поглотила тьма.
Утром в забое его не оказалось. Не пришел.
Бран и Ганно пробовали его искать; сначала довольно лениво, потом как-то целый день. В конце концов они осмелились дойти даже до самых пещер и бродили там, время от времени окликая его. Впрочем, даже они, настоящие старые шахтеры, не осмеливались в этих бесконечных пещерах звать его по имени во весь голос - так ужасно было слышать в темноте гулкое несмолкающее эхо.
- Он ушел вниз, - сказал Бран, - еще дальше и вниз. Так он говорил: иди вперед, нужно идти вперед, чтобы найти свет.
- Нет здесь никакого света, - прошептал Ганно. И никогда не было. С сотворения мира.
Но Бран был старик упрямый, с пытливым и доверчивым умом; и Пер его слушался. Однажды они вдвоем отправились к тому месту, о котором говорил астроном, туда, где крупная жила светлого твердого гранита пересекала более темный массив и была оставлена нетронутой лет пятьдесят назад как пустая порода. Они привели в порядок крепеж - в старой штольне несущие балки совершенно сгнили - и начали врубаться в гранит, но не прямо в белую жилу, а рядом и ниже, там, где астроном оставил знак - вычертил на каменном полу свечной копотью чтото вроде карты или схемы. На серебряную руду они наткнулись сантиметров через тридцать, под кварцевым слоем; а еще глубже теперь здесь работали уже все восемь человек - кирки обнажили чистое серебро, бесчисленные жилы и прожилки, узлы и узелки, сверкающие в кварцевой породе подобно созвездиям, скоплениям звезд в беспредельности глубин, в бесконечности света.
Вымышленное путешествие
Большинство людей "живут в тихом отчаянии", и многие рассказы рождаются им же. Мы были в Англии, шел ноябрь месяц, на улице темнело в два часа дня, шел дождь, мой чемодан с рукописями потерялся где-то в Саутхэмптоне, я несколько месяцев ничего не писала, я не могла понять, что говорит зеленщик, а он не понимал меня. Это было отчаяние, только тихое гордость, вы же понимаете. Так что я села и принялась безнадежно царапать бумагу. Слова, слова, слова. Я дошла до фразы "Попробуй побыть Амандой, с кислым видом предложил тот, кто был рядом" и застряла. Год спустя ("Бритиш Рэйл", к их чести, вернула мне чемодан, мы вернулись в Орегон, шел дождь) я нашла рукопись, и продолжала писать, и дошла до конца. Я так и не выяснила, как же должен называться рассказ - название, к моему восхищению, подобрала Вирджиния Кидд, мой агент.
Подобные рассказы я называю "фонтанными". Если писатель по какой-то причине не может работать, однажды у него вышибает пробку, и пиво выплескивается из бочонка и заливает весь ковер. Перед вами вот такой фонтан.
- И это Земля? - вскричал он, ибо все вокруг внезапно переменилось.
- Да, это Земля, - сказал тот, кто был с ним рядом, - впрочем, ты никуда с нее и не улетал. Вот в Замбии, например, люди скатываются в бочонке вниз по склону горы, как бы тренируясь перед космическим полетом. К твоему сведению: Израиль и Египет успели полностью уничтожить растительность в своих пустынях, "Ридерз Дайджест" купил контрольный пакет акций синдиката "Дженерал Миллз", население Земли каждый четверг увеличивается на 30 миллионов, госпожа Жаклин Кеннеди-Онассис в субботу выходит замуж за Мао Цзэдуна, а Россия заразила Марс плесневым грибком.
- Ну что ж, - сказал он, - значит, все осталось по-прежнему.
- Почти, - согласился тот, кто был рядом. - Между прочим, замечательно сказал Жан-Поль Сартр: "Ищи ад - в других".
- Пошел он к черту, этот Жан-Поль Сартр. Я хочу знать, где я.
- В таком случае скажи сперва, кто ты.
- Я - это я.
- Ну и?..
- Мое имя?..
- Да.
Он стоял, чувствуя, как глаза наполняются слезами, а колени беспомощно дрожат и подгибаются от мысли, что он не может вспомнить свое имя. Он никто, нуль, ничтожество, просто некий "икс". Он обладал плотью, но не сущностью.
Двое стояли на опушке леса - он и тот, кто был рядом. Лес казался знакомым, хотя и утратил яркие краски, листва была грязной, а крайние ветви оголились из-за гербицидов. Прямо перед их носом неторопливо уходил в чащу молодой олень, исчезал не спеша, как бы теряя имя: уже не олень, а просто дикое существо с прелестными ласковыми глазами; и существо это в последний раз оглянулось на них из густой тени деревьев, прежде чем окончательно раствориться в чаще.
- Это же Англия! - воскликнул Безымянный, хватаясь за последнюю хрупкую соломинку. Но тот, кто был рядом, откликнулся:
- Англия давным-давно затонула.
- Затонула?
- Да. Или, если тебе так больше нравится, опустилась в морскую пучину. Теперь над морем виднеется только самая макушка Сноудон - 14 футов. Называется Новый уэльский риф.
Безымянный задрожал: ему казалось, что он тоже погружается в морскую пучину. Он был раздавлен этим известием.
- О! - простонал он, упав на колени и пытаясь воззвать к чьей-то помощи, но не сумел вспомнить, к чьей помощи взывают в минуту отчаяния. Кажется, имя того, к кому взывают, начинается с буквы "Т". Да, он в этом почти уверен… Он заплакал.
Тот, кто был рядом, уселся на траву и, легко коснувшись его плеча, проговорил:
- Ну-ну, успокойся, не принимай это так близко к сердцу.
Его ласковый голос придал Безымянному мужества. Он взял себя в руки, вытер рукавом лицо и посмотрел на того, кто был рядом. Вообще-то, они чем-то походили друг на друга. Еще один такой же, как он сам. Впрочем, тоже безымянный. Есть ли смысл на него смотреть?
Их накрыла тень: Земля продолжала вращаться вокруг своей оси. Тени деревьев вытягивались все дальше к востоку, и лицо того, кто был с ним рядом, потемнело.
- Я думаю, - осторожно проговорил Безымянный, - что нам лучше выйти на солнце. А то эти… вон там… отбрасывают слишком густую тень. - Он указал на предметы, окружавшие их, огромные, почти черные внизу, а наверху - самых различных оттенков зеленого. Он никак не мог вспомнить, как они называются и есть ли у каждого собственное имя. Интересно, а у него самого и у того, кто с ним рядом, общее имя? Или каждый имеет свое? - Мне кажется, от этих… лучше держаться подальше, тогда быстрее все вспомнишь, - сказал он.
- Конечно, - сказал тот, кто был рядом. - Хотя особой разницы, уверен, ты не почувствуешь.
Когда они отошли подальше от леса и устроились на солнышке, он сразу припомнил, что лес называется "лесом", а странные большие предметы "деревьями". Однако же так и не смог вспомнить, имеет ли каждое дерево свое собственное, отличное от других имя. Если да, то ни одного из этих имен в памяти у него не сохранилось. Может быть, он никогда не был лично знаком ни с одним из деревьев?
- Что же мне делать? - спросил он вслух.
- Ну, например, ты можешь назвать себя любым именем, какое тебе по вкусу. А почему, собственно, нет?
- Но я хочу знать свое настоящее имя!
- Часто это нелегкая задача. А пока ты мог бы повесить на грудь табличку с каким-нибудь именем. Это абсолютно нормально и к тому же очень удобно для других: легче познакомиться. Ну, выбирай себе имя - любое! - И тот, кто был рядом, протянул ему синенькую коробочку с надписью "Свободные имена".
- Нет, - гордо заявил Безымянный, - я назовусь только своим настоящим именем.
- Правильно. А нос ты вытереть, случайно, не хочешь? - Тот, кто был рядом, протянул ему бумажную салфетку.
Безымянный взял ее, высморкался и сказал:
- Я назову себя… - И в ужасе застыл.
Тот, кто был рядом, ласково смотрел на него.
- Как я могу назвать себя, если не знаю, кто я такой?
- Как же ты узнаешь, кто ты такой?
- Если бы у меня что-нибудь было… Если бы я что-нибудь сделал…
- И благодаря этому считался существующим?
- Ну конечно!
- Эта идея мне не приходила в голову. Но в таком случае не важно, какое имя у тебя будет, подойдет любое; в конце концов, имеет значение лишь то, что ты делаешь.
Безымянный встал.
- Я буду существовать! - твердо заявил он. - Я назову себя Ральф.
Джинсы плотно обтягивали его сильные ноги, шея была повязана платком, густые вьющиеся волосы взмокли на висках от пота. Стоя спиной к Аманде, он постучал по башмаку кнутовищем. Она в своем стареньком сером платьице сидела в густой тени пеканового дерева. Он стоял на самом солнцепеке, разгоряченный, сердитый.
- Ну и дура же ты, - сказал он.
- Почему это, мистер Ральф? - Веселый певучий голос, южный выговор. - Я всего лишь чуточку норов показываю.
- Ты ведь должна, верно, понимать, что мне, янки, принадлежит вся земля в этой округе! Да и вся эта страна принадлежит мне! И ферма твоя по сравнению с моей - все равно что грядка с арахисом на огороде у кого-нибудь из моих черномазых!
- Ничего подобного! Не хотите ли присесть в теньке, мистер Ральф? Уж больно там распалились, на солнышке-то.
- Что ты себе позволяешь! - прошипел он, оборачиваясь. И увидел ее белокожую, как лилия, в стареньком платье; ее кожа будто светилась в тени огромных старых деревьев. Белая лилия! И вдруг он упал к ногам Аманды, страстно сжимая ее в могучих объятиях. Аманда затрепетала.
- Ах, мистер Ральф, - слабо вскрикнула она, - что все это значит?
- Я мужчина, Аманда, ты женщина. Мне вовсе не нужна твоя земля. Мне всегда была нужна только ты, моя белая лилия, моя маленькая бунтовщица! Ты нужна мне, Аманда! Скажи, что станешь моей! Выйдешь за меня?
- Выйду, - едва слышно выдохнула она, склоняясь к нему, хрупкая, как белый цветок. И губы их слились в долгом, страстном поцелуе. Но и это, похоже, совсем не помогло.
Может быть, нужно, чтобы прошло лет двадцать - тридцать?
- Ах ты, сука, - пробормотал он, оборачиваясь. И увидел ее: абсолютно обнаженная, она лежала в тени пеканового дерева, спиной привалившись к стволу и чуть приподняв колени. Он бросился к ней, на ходу расстегивая джинсы. Их тела слились на жесткой траве, где кишели сороконожки. Он фыркал, как дикий жеребец, она стонала и кричала в экстазе. И все, конец!
А теперь что?
Безымянный стоял близ опушки леса и безутешно смотрел на того, кто был рядом.
- Мужчина ли я? - допытывался он. - А ты, вероятно, женщина?
- Меня не спрашивай, - угрюмо отрезал тот.
- По-моему, это самая важная вещь. Первоочередная!
- Не так уж, черт побери, это важно.
- Ты хочешь сказать, что не имеет значения - мужчина я или женщина?
- Ну конечно, имеет. И для меня тоже. Но куда важнее, какой именно мужчина и какая женщина. А может - ни то ни другое? Что, если бы Аманда была, например, чернокожей?
- Но пол-то?
- О, черт! - воскликнул, теряя терпение, тот, кто был рядом. - Так ведь и у червей, и у всяких там ленивцев тоже есть пол! Даже Жан-Поль Сартр обладал половыми признаками - и что это доказывает?
- Как? Пол - это нечто реальное. Я хочу сказать, по-настоящему реальное: он означает и обладание, и действие, причем в самой активной форме. Когда мужчина обладает женщиной, он тем самым доказывает, что действительно существует!
- Понятно. А что, если ты женщина?
- Я был Ральфом.
- Попробуй побыть Амандой, - с кислым видом предложил тот, кто был рядом.
Повисло молчание. Тени все больше вытягивались к востоку, ползли от леса по траве. Маленькие птички кричали: "Чик-чик-чирик". Безымянный сидел, нахохлившись и обхватив руками колени. Тот, кто был рядом, вытянулся на животе и что-то рисовал сосновой иголкой на песке. Выглядел он печальным. Тень уже снова добралась до него.
- Прости, - сказал Безымянный.
- Ничего, - откликнулся тот, кто был рядом. - В конце концов, это было не по-настоящему.
- Послушай! - Безымянный вдруг вскочил. - Я понял, что произошло! Вроде путешествия - сел и едешь неизвестно куда. В этом-то все и дело.