Но все это было размышлениями постфактум. А сейчас я спешил на беседу с Джоном Адамсом и на встречу, не менее реальную, с духом Реда О'Хары - Красного О'Хары, революционера О'Хары.
Доктор Харкнесс сидел за пультом перед стеклом дезинфекционной камеры с насупленным видом человека, вынужденного вмешиваться не в свое дело.
- Доктор, я сожалею, что ввязал вас в это дело, несмотря на вашу неопытность, но эта посадка совершается вне графика, а старшего психиатра сейчас нет. Я буду наблюдать с галереи вместе с адмиралом Бредшоу и другими офицерами, а вам приготовил перечень вопросов, которыми можете воспользоваться как руководящим планом.
Несколько разозленный его беспричинной ссылкой на мою неопытность в присутствии начальника училища, я взял предложенный мне лист бумаги.
- Адамс развернулся кормой и снижается, - сообщил мне Харкнесс, хотя это было ясно как божий день. Все вокруг уже сотрясалось от грохота тормозных двигателей звездолета, опускавшегося над нами, а табло на задней стенке непрерывно регистрировало положение корабля над платформой.
- Представьтесь Адамсу и постарайтесь, чтобы ваш голос звучал тепло и расслабляюще. Не приближайте губы слишком близко к стеклу. При первой возможности засуньте Адамса в телеметрический джемп ер и не рассматривайте его, как образец бестолкового образа жизни. Обычно, при приземлении они небриты и одеты не по форме, немного пошатываются, пока не привыкнут к земной силе тяжести. Поздравьте его с прибытием, заставьте его расслабиться и пробудите у него желания. Это ваша специальность - пробуждать желания.
Грохот снижающегося над нами корабля перешел в шепот.
Я услышал лязг и скрежет насадки, поднимающейся над основанием посадочной платформы.
- Не беспокойтесь относительно записей беседы, - продолжал Харкнесс, - но напрягите зрение и слух, чтобы не пропустить какое-нибудь несоответствие в его поведении.
Монолог Харкнесса был рассчитан на то, чтобы произвести впечатление на старших начальников, собравшихся на галерее. Мне очень хотелось, чтобы Харкнесс отвлек внимание от дезинфекционной камеры на себя, но он не давал мне ни малейшего шанса незаметно прочитать "руководящий" план.
- Самое главное, - говорил Харкнесс, - позаботьтесь о том, чтобы он как можно больше говорил. Могут быть нарушения Устава Флота, куда более серьезные, чем срыв экспедиции - так, фактически, все и выглядит - и все, что он скажет, может быть использовано против него.
Стрелка высотомера остановилась на нуле. Корабль приземлился.
- Обычно, они все выбалтывают, особенно, если военные действия возникли еще в пути. Употребите вашу способность сопереживать и воздействуйте на Адамса. Заставьте его повеситься, если он заслуживает виселицы.
Я услышал, как наверху клацнул зажим насадки, герметично охватившей воротник корабельного шлюза. Через несколько минут Адамс скользнет по склизу, но предстоящее прибытие пациента мало волновало меня сейчас. Намерение, прозвучавшее в словах Харкнесса, ошеломило меня.
- Вспомните советы Платона, - имел наглость заявить МНЕ этот лоботомист, - что лучшая часть обвинения основывается на способности вести мудрый допрос; так заставьте его обвинить самого себя. Одна из записывающих систем настроена на Устав Флота и она зафиксирует все нарушения. Итак, доктор, заставьте его говорить.
- Есть, сэр, - машинально ответил я, Харкнесс повернулся и, поднявшись по трапу, исчез во мраке галереи для свидетелей.
Вот так-то: все деликатные инструменты моей профессии - интуицию, сопереживание, допрос - следовало применить к Джону Адамсу не для того, чтобы помочь ему восстановить отношения с человеческим окружением, а чтобы поймать его в ловушку за нарушение Устава Флота.
Просматривая план, врученный Харкнессом, я мог слышать через трубу в противоположном конце камеры скрежет открывающегося шлюза. "Руководящий" план содержал следующее:
1. Спросите, почему он прервал экспедицию?
2. И куда, черт побери, девался О'Хара?
Командующий Харкнесс играл на галерею, когда вручал мне записку, и я отплатил ему той же монетой, как только услышал шуршанье Адамса, скользящего по спиральному склизу. С презрительной улыбкой я скомкал записку и швырнул ее в мусорную корзину. Затем повернулся, чтобы взглянуть сквозь три дюйма поляризованного стекла, как Адамс, казенной частью вперед, вылетает из склиза и шлепается на парусиновый мат.
- Прекрасное приземление, моряк, - отреагировал я и, чтобы подчеркнуть, что перед ним медик, добавил, - у вас задние роды.
Адамса будто подбросило на мате, он встал ровно, чуть покачиваясь и с трудом удерживая равновесие. Ростом более шести футов, спутанные длинные волосы, на лице густая щетина. Он был бос и носил безрукавную тунику, украшенную на левой стороне груди странной эмблемой. Подол туники едва высовывался из-под портупеи, а кожа была так бледна, что казалась побеленной.
Ноги у него были мускулистыми, как у артиста балета, но лодыжки опухли, а обе руки имели одинаковые багровые следы над локтями. Вспомнив его алабамское происхождение, я громко сравнил его с генералом Конфедерации:
- Младший лейтенант Адамс, вы выглядите как генерал Дж. Э. Б. Стюарт, который собирается поволочиться.
Несмотря на выражение сильного беспокойства, написанное на лице Адамса, он взглянул на меня и губы его растянулись в широкой ухмылке. Это была вымученная улыбка, но в ней было достаточно искренности, чтобы заметить, что он понял и оценил мое остроумие. Он осторожно двинулся в мою сторону.
- Я хотел бы представиться, Адамс, - начал было я, но он игнорировал мое обращение.
- Какой сегодня день, доктор?
- Среда, двадцать восьмое декабря, - ответил я.
Он узнал эмблему, на моем лацкане, это свидетельствовало о том, что наблюдательные способности были в норме.
- Благодарение Господу! - удовлетворение, которым прониклось все его естество, казалось, придало его походке устойчивость. - Забудьте о принятии отчета, доктор. Позвоните в Управление и попросите их вычеркнуть зонд Адамса-О'Хары из графика полетов.
Он показал на телефон, висевший на стене по мою сторону стекла. Поведение его было настолько нормальным, что я, не думая, выпалил:
- Это же вы - зонд Адамса-О'Хары, или верней, то, что от него осталось.
- Какой сейчас год? - спросил он. - 2228-й.
Адамс реагировал так, словно его ударили по зубам. Он покачнулся и страдание исказило его лицо. В ошеломлении, он отступил назад и рухнул по ту сторону стенки. Сосредоточившись на чем-то, известном только ему, он бормотал про себя:
- Не получилось. Не получилось.
- Что не получилось, Адамс? - спросил я, усаживаясь за пульт.
- Я пытался обратить фактор растяжения времени и изменить систему отсчета на обратную.
Не могу сказать, был ли его ответ разумным. Космонавты оперируют понятиями релятивистского мира, а я пользуюсь классической логикой. Но я вспомнил ответы курсанта на посту у помещения, где хранились личные дела состава.
- Вы говорите о нехристианской системе?
- Нехристианской системе? - Адамс с изумлением взглянул на меня и широкая улыбка расплылась по его лицу - маниакально-депрессивная реакция, классифицировал я его подавленное состояние. - Полагаю, вы имели ввиду негалилееву систему, - протянул он.
- Ну, я всего лишь психиатр, - сказал я, - и единственный галилеец, которого я знаю - это Христос.
- Это имя достойно Галилея, - довольно засмеялся Адамс, - но, может быть, вы угадали правильный ответ, хотя и по неверной причине. Может быть, я молился с недостаточным рвением.
Адамс был не только в своем уме, но и отлично соображая. Он заметил путаницу при сравнении Галилея с Христосом, что указывало на гораздо большие умственные способности, чем того требовала его профессия. Но он уже позабыл обо мне, углубившись в какую-то крупную внутреннюю борьбу. Ужас и неверие в его глазах сменились смирением. Черты лица были так выразительны, что я легко мог читать его чувства. Вспомнив о Харкнессе, я спросил:
- Почему вы прервали экспедицию на год раньше срока, Адамс?
- Нет, доктор, не на год. Я вынужден был прервать на три недели раньше срока.
Считая шесть месяцев пути туда, шесть месяцев обратно и плюс одиннадцать месяцев на выполнение задания, в сумме все это составляло двадцать три месяца.
- Но вы отсутствовали всего одиннадцать месяцев, - указал я.
- В этом-то вся история моей жизни, доктор, - слишком мало и слишком поздно. Мне нужно было наверстать два года, а я не смог и наверстал только один год.
Внезапно я уловил смутный смысл того, о чем он говорил.
- Адамс, вы хотите сказать, что пытались вернуться во время, предшествовавшее старту?
- Можете доставать свою смирительную рубашку, доктор, но именно это я и пытался сделать. Я знаю, что теоретически материальное тело не может находиться в двух точках одновременно, но не теории выращивают хлопок. Библия гласит: "Просите и вам дастся". Господь знает - я просил. Я устлал молитвами весь путь от Кассиопеи до Ориона. В конечном счете, я был слишком занят замедлением этого китобойца, его палубного времени, чтобы много молиться.
Здесь я хотел бы передохнуть, но из мрака галереи наблюдал Харкнесс. Я процитировал второй вопрос руководящего плана почти дословно:
- Что, черт возьми, случилось с О'Харой?
- Он присоединился к бессмертным, - речитативом пропел Адамс.
- Как он присоединился к ним?
- Благодаря словам, изрекаемым моими устами, так же как и все другое. Я пошутил с университетским деканом, у которого не оказалось чувства юмора. Совершенно невыгодно, доктор, шутить с человеком, который мыслит буквально.
Психиатры всесторонне взвешивают ответы. Ответы Адамса смущали меня и формой, и содержанием. Ни на одной из планет, кроме Земли, не существовало университетов и, кроме того, в его ответе содержалось отвращение к буквальному уму, sine qua non космонавтов. Более того, представление о комизме у лазерных наездников выражается удвоенной реакцией при падении кого-либо на задницу. Адамс же оказался космонавтом, жаловавшимся на отсутствие чувства юмора у университетского декана.
Стимулы нарастали так быстро, что мои ответные действия стали нерешительными и я внес туманное предложение, выигрывая время:
- Расскажите мне об О'Харе.
- Об О'Харе? Этот молодчик был подлинным лобызателем бларнейского камня… Нет, беру эти слова обратно. Всякий раз, когда старина Ред что-либо целовал, то он овладевал этим.
- Я имел ввиду то, как он умер? - поправился я.
- Можно сказать, что он попался в негалилееву систему… ту, что по вашей части, доктор, не Галилея… Если бы он только держался подальше от моей женщины… Он знал, что я снисходителен, но знал также и то, что я сперва бью, а уж потом прощаю.
Адамс перескакивал с одного на другое, преследуемый ускользающими мыслями, и я вспомнил слова Харкнесса:
- Прежде, чем начать свой рассказ об О'Харе, вам следует переодеться? - показал я на регистрирующий костюм, свисавший с консоли на его стороне.
Адамс чуть не подпрыгнул, вставая на нога, и сам ухмыльнулся собственной реакции:
- После того, как мне пришлось потаскать четыреста килограммов, - сказал он, - чувствую себя, как шар, наполненный гелием.
Он непринужденно выскользнул из туники и портупеи, делая руками своеобразные движения вверх и вниз, и, слегка пошатываясь, подошел к подвешенному джемперу. Одиннадцать месяцев пребывания на планете с притяжением, в четыре раза превышающим земное; объяснили бы опухшие лодыжки, но не объясняли одного обстоятельства, открывшегося при переодевании - торс выше пупка окружал синевато-багровый след, точно, соответствующий синякам на руках.
- Выглядит так, словно вас жестоко скручивали, - заметил я.
- Это милашка так крепко обнимала меня, - сказал он, а печаль, скользнувшая в его глазах, подсказала, что связь с этой "милашкой" была не такой уж случайной, как это можно было предположить по его словам.
Когда он облачился в телеметрический джемпер и повернулся, чтобы снова сесть, я взглянул на телеметрическую карту его тела. С каждой стороны грудной клетки были сломаны по два ребра. На Земле контузия такого рода могла быть нанесена только кольцами анаконды.
Когда я опять взглянул на Адамса, глаза его утратили блеск. Чтобы вызвать его на разговор, я сказал:
- Вы говорили, что О'Хара обладал даром красноречия? Адамс выпрямился. Голос его стал крепче, звучнее, а в глазах засверкали огоньки.
- Это больше, чем дар красноречия, доктор, - в начале были Слова, это были слова О'Хары. И Слово было О'Харой.
Этим замечанием он снес напрочь мою тактику вопросов и ответов, заменив ее радостью, превышающей понимание любого человека, если только он не психиатр из Мэндэна. Я узнал оригинал его парафразы. Эти слова были произнесены 2200 лет назад тезкой Джона - апостолом Иоанном. С этого момента я потерял какой бы то ни было интерес к тому, что нужно было поймать Джона Адамса на слове для обвинения его в нарушении Устава Флота. Секс и религия - наиболее проторенные тропинки к безумию, а Адамс двигался по обеим сразу, да еще отягощенный грузом вины. И вот я внутренне приготовил все свои инструменты - интуицию, сопереживание и допрос, так как глыбой мрамора передо мной был чистейший каррарский мрамор - бедный псих, использовавший исправленную общую теорию Эйнштейна в качестве инструмента для достижения личных целей.
- Как вы встретились с Редом, Джон? - спросил я, постаравшись придать своему голосу задушевность. - Расскажите мне об этом с самого начала.
Глава вторая
В ежегоднике училища (так начал Адамс свой рассказ) зафиксировано официальное прозвище О'Хары - Кинг Кон. Он был первым человеком, которого я встретил в Мэндэне, и в течение пяти минут, пока нас официально представляли друг другу, я стал жертвой его первого происка - игры на доверии. Пока старшекурсник представлял нас друг другу, я швырнул свою сумку на нижнюю койку в указанной нам комнате.
- Курсант Адамс. А это ваш товарищ по комнате - курсант О'Хара.
Мне следовало быть осторожным уже тогда, потому что дорожные вещи О'Хары были не в сумке, а в саквояже, но его руки, такие же мозолистые, как у меня, и улыбка, украшенная разбегающимися веснушками, обманули меня.
- По вашему дружелюбному лицу и честным глазам, - сказал он, - я делаю вывод, что вы американец.
- Верно, - ответил я.
- А по вашему акценту - я отлично разбираюсь в диалектах - сужу, что вы из самых гостеприимных американцев - южанин.
- Джексон Гэп, Алабама, - подтвердил я, изумившись тому, как он сумел определить это только по одному слову, которое я успел сказать до этого.
О'Хара разговаривал с нейтральным английским акцентом, на своеобразном гибриде двух языков: языка, на котором разговаривают в США на Среднем Западе, и языка, на котором разговаривают в Оксфорде, - и который обычно предпочитают дикторы телевидения. Зато все остальное у него было типично ирландское: огненно-рыжие волосы, веснушки, чрезмерно выдающийся вперед нос, выделяющиеся скулы и ямка на подбородке.
- Я жалкий ирландец, - сказал он, - из графства Мит. Мы, ирландцы, так бедны и так стеснены на нашем маленьком острове, что не можем позволить себе щедрую великодушность американцев… О-о, я вижу, вы заняли нижнюю койку. Ну что ж, карабканье на верхнюю койку пойдет мне на пользу.
- О'Хара, - сказал я, - если ты хочешь нижнюю койку, то она твоя.
- Ну, нельзя же соглашаться со всем тем, что я ни скажу… Как тебя зовут?
- Джон. А друзья зовут меня Джеком.
- Джек! Красивое простое имя. А мое имя Кевин, но я предпочитаю Ред… Нет, Джек, я не могу воспользоваться твоим великодушием. Скорее я рискну сломать себе шею, упав сверху, так как, признаюсь, малость выливаю субботними вечерами.
- Койка целиком твоя, Ред, - воскликнул я, - я никогда не смогу взвалить на свою совесть смерть пьяного человека.
Не отступая от слов я поднял сумку на верхнюю койку и тут увидел на ней бирку авиакомпании "Дельта", жирно проштемпелеванную надписью "Монтгом-Мэндэкс", означающей "от Монтгомери до Мэндэна". Вот откуда О'Хара почерпнул информацию обо мне!
О'Хара был честен настолько, насколько позволяли ему его таланты. Он сказал лишь часть правды, когда говорил, что "малость" выпивает субботними вечерами. В последующие три с половиной года, единственный трезвый субботний вечер мы провели вместе в тренировочном полете на три парсека в глубь Млечного пути, во время которого О'Хара продемонстрировал, что мастерство космического жокея равно его мастерству пьяницы. Он мог развернуть корабль в Солнечной системе и доставить вас к Плутону или Урану по вашему желанию. На Земле ли, в Космосе - он был одинаково бесстрашен, в самом деле веруя в свою удачу ирландца. Он всегда носил зеленые, с узором в горошек, трусы и поигрывал зеленым брелком в виде эльфа, сделанным из ручки настройки какого-то неисправного прибора. Что ж, я носил в кармане высушенную кроличью лапку, но не полагался на нее.