Марго смотрела в его глаза, разглядывая в них, как раньше, свое отражение. Саму себя. Свою боль и свой страх. Свое отчаяние - на самом дне закипающих безумием золотых волчьих глаз.
Он не виноват. Он не понимал, что именно сделал не так. Невозможность понять и невозможность изменить то, что уже произошло - бесплодные сожаления и размышления, свойственные только людям, и даже людей иногда сводящие с ума, теперь сводили с ума его. Ему хотелось завыть и скуля поползти на брюхе к ногам той, которую он любил, умоляя простить его, а еще - хотелось прыгнуть и вцепиться в ее теплое горло и выпить из него дыхание и кровь - потому что этого хотела она. И эти два желания разрывали его пополам так же, как разрывал горло невидимый ошейник. Может быть, если бы он был человеком, он бы заплакал - или засмеялся. Но он был волком и не знал, что можно упасть на землю и кататься по земле с рыданиями и смехом - в полушаге от тупика, из которого уже нет выхода. В истерике, которая иногда спасает людей, умеющих смеяться и плакать. В полушаге от безумия.
Он был волком и он сходил с ума.
- Подойди ко мне, - позвала Марго медленно и очень тихо. Ласково, терпеливо - но настойчиво. Так следует говорить с теми, кто уже опасно качается на самой грани рассудка над своим безумием. Так следует говорить с дикими и недоверчивыми зверенышами, которые опасно качаются на самой грани хрупкого любопытства - над пропастью своего страха.
Так когда-то говорила старуха с маленькой девочкой. Так потом эта девочка говорила с волчонком - перепуганным, диким и недоверчивым.
Он падал. Он уже падал туда - в золотую пропасть своего безумия, а она все еще пыталась удержать его своим тихим и терпеливым голосом. И, наверное, сейчас было неважно, кто был во всем виноват. Может быть, эта маленькая девочка, которая когда-то вот так говорила с ним… маленькая девочка, которая приручила его и дала ему имя, научила быть доверчивым и отчаянно смелым - для того, чтобы ходить по самому краю над своим безумием и над своим страхом - по той самой грани, на которой, возможно, способен удержаться только человек… Может быть - старуха, которая много лет назад вытряхнула его из уютной темноты кожаного мешка - в световой круг костра, к ногам этой маленькой девочки… какая разница… Какая разница, если сейчас он падал, цепляясь из последних сил - когтями на дрожащих лапах за ускользающую землю, и взглядом, своим уже ускользающим в безумие взглядом, - за взгляд той самой девочки, что снова звала его идти за собой - по самому краю…
- Ну, иди сюда, - тихо, дрогнувшим голосом, снова позвала Марго.
Даже не надеясь, что он послушает.
Марго (12). Май
- Ну иди сюда, - позвала Марго. И сделала еще один шаг - очень осторожно.
Волчонок, только что аккуратно вытряхнутый старухой из большого кожаного мешка - в световой круг костра, прямо к ногам Марго - снова заворчал.
- Не торопись, - тихо сказала ей старуха. - Если ты хочешь подойти к кому-нибудь близко - близко, насколько это возможно, ты должна идти очень медленно. Поняла?
Марго торопливо кивнула, глядя на взъерошенного толстолапого неуклюжего зверька, грозно скалящего белые крапинки молочных зубов. И сделала еще один маленький шаг. Волчонок зарычал, попятился, мимоходом рявкнул на потянувшееся к нему пламя костра, уперся задом в загородку из камней, потерял равновесие, плюхнулся на свой куцый хвостик - и обиженно и недоуменно заскулил, растерянно глядя на приближающуюся Марго.
- Не торопись, - напомнила старуха. Марго послушно остановилась.
- Зачем… зачем это все? - неожиданно для самой себя спросила она у старухи, продолжая разглядывать волчонка. - Зачем это… так? - она запнулась.
- Видишь ли, девочка, - старухина рука опустилась на ее плечо - не сжала и не погладила, а просто опустилась - и Марго удивилась, почему она такая тяжелая, эта высохшая и худая старухина рука. И почему такой тяжелый и глухой старухин голос. И натужный - как будто каждое слово давалось ей с трудом.
- Видишь ли, я скоро умру… Молчи. Молчи и слушай. И не задавай мне больше этот вопрос. Потому что иначе я сама начну думать - зачем - и начну сомневаться… Слушай. Я умру. А те дети в деревне, что бросали в тебя камни - помнишь? - они вырастут. И когда-нибудь они снова встретят тебя - на той дороге или где-нибудь еще. И если ты будешь одна… Я боюсь, что ты будешь одна, девочка, после того, как я умру. Я не хочу оставлять тебя одну. Я хочу, чтобы рядом с тобой был кто-то, кто сможет защитить тебя. Кто-то, кто будет любить тебя так, что будет способен умереть за тебя. Или убить за тебя.
- Волк? - тихо и растерянно спросила Марго, недоверчиво разглядывая маленького неуклюжего волчонка, сонно моргающего от яркого света костра. И, не оборачиваясь, почувствовала, как за спиной утвердительно кивнула старуха, не снявшая тяжелой руки с ее плеча.
- Звери и люди, - глухо сказала старуха, наклонившись к самому уху девочки. - Звери и люди любят одинаково. Они одинаково умирают и убивают за свою любовь. Они одинаково защищают ее - зубами, когтями и своим телом… Не просто волк. ТВОЙ волк, девочка.
- Почему? - спросила Марго, не отрывая глаз от волчонка и поймав наконец его любопытный взгляд. Его глаза были серыми - нет, скорей прозрачно-голубыми, цвета безмятежности неба, и только иногда в этой небесной безмятежности вспыхивали и гасли золотистые тревожные искры. Отражение костра?
- Потому что ты можешь никогда не встретить человека, который будет любить тебя, - оборвала старуха ее незаконченный вопрос, - любить тебя так. Это очень редко бывает, видишь ли. - И ее рука соскользнула с плеча Марго. Тяжело и устало.
Марго обернулась, когда тишина за спиной стала невыносимо долгой. Ей не хотелось оборачиваться, она боялась увидеть старуху, только что говорившую этим незнакомым, тяжелым, глухим и натужным голосом. Незнакомую старуху - постаревшую и измученную, спокойно и бесцветно говорящую о своей смерти. И старуха оказалась именно такой - постаревшей и измученной. Марго не хотелось больше ничего спрашивать у нее, но она все-таки спросила - ей показалось, что это важно. И, может быть, еще важно не дать понять старухе, как она напугала Марго - своим видом и своим голосом.
- Так, как мои мама и папа? - спросила она.
- Ну да, - подумав, согласилась старуха. - Он любил ее. Да. Но… - Она пожевала губами, задумчиво глядя в блестящие и внимательные глаза девочки и размышляя, стоит ли договаривать начатую фразу. "Но это не закончилось ничем хорошим для них обоих", - хотела сказать она, и, наверное, следовало бы сказать, но глаза Марго сияли - как всегда, когда Марго говорила о родителях, которых не помнила и потому любила так, как любят божество, безупречное и недосягаемое.
- Но такое редко бывает, Марго, - повторила старуха вместо этого.
- Раз в жизни? - уточнила Марго, и старухе уже совсем не понравилось, как заблестели ее глаза - с надеждой и воодушевлением, то есть как раз именно с тем, что следует уничтожать в самом начале. Иначе это может прилепиться репьями ко всей последующей жизни и потом царапать и ранить - сильно и неоднократно - а может, и смертельно.
- Или никогда, - сурово оборвала старуха. - А вот и луна, - сообщила она, прищурившись в черноту неба, пронзенную ослепительно сияющим диском.
Разговор утомил ее, и старуха почувствовала, что устала - хотя она еще ничего и не начала делать.
- Стой на месте, - прикрикнула она на Марго, видя, что та собралась было отступить от храбро подобравшегося к ногам волчонка. - Стой на месте и смотри в луну. Я говорила тебе, что луна - это зеркало.
- Ты говорила… - сердито и испуганно сказала Марго, послушно задирая голову к небу. И с трудом сдерживаясь, чтобы не попятиться - пока волчонок обнюхивал ее голые ноги, щекоча кожу горячим дыханием и по-прежнему свирепо ворча. - Ты говорила, что диких зверей бесполезно пытаться выдрессировать.
- Что за глупая человеческая привычка - вечно пытаться кого-то выдрессировать? - раздраженно буркнула старуха. - Почему люди всегда пытаются искалечить то, что попадает в их руки? Почему бы просто не позволить всем оставаться такими, какие они есть? Тебе бы понравилось, Марго, если бы кто-то захотел тебя выдрессировать?
- Вот еще, - фыркнула Марго.
- Слушай меня, - сказала старуха. - Я объясню тебе разницу между дрессировкой и любовью. Случается, некоторые путают одно с другим или пытаются оправдать одно другим - а это еще хуже. Дрессировка - это когда ты пытаешься заставить кого-то быть похожим на тебя, а любовь - это когда ты сам хотя бы ненадолго пытаешься стать похожим на того, кого любишь - для того, чтобы лучше понять его. Дышать, как он, видеть, как он, чувствовать, как он. Жить, как он. Волк, который любит человека, становится немного человеком, а человек - немного волком. А для того, чтобы уметь становиться кем-то другим, надо для начала понять самого себя… И это, возможно, сложнее всего - разглядеть, понять и принять свое собственное отражение.
Для этого и существуют зеркала. Только надо уметь в них смотреть. А теперь смотри, девочка, смотри как следует. Нет, не так, - нетерпеливый старухин голос рявкнул прямо в ухо Марго, а костлявый палец подтолкнул ее подбородок.
- Не на луну - а в луну, девочка. Понимаешь, в чем разница, а? Смотри до тех пор, пока не увидишь там своего отражения. Настоящего отражения. Девочку или волка… или что-то еще. Смотри.
Луна
…Она смотрела, и горьковатая улыбка навсегда примерзла к ее бледному лицу. Она смотрела и рассеянно гладила прозрачными пальцами обращенные к ней лица, оставляя на них сияющие отпечатки. Она смотрела так давно, что если бы она была живой, то уже должна была окаменеть насмерть от слез, горя, безумия в обращаемых к ней бессонных глазах. Если бы она была мертвой, она должна была бы ожить - от всего этого. Возможно, это и происходило с ней время от времени.
Как бы то ни было, их лица так давно отражались в ее лице, а их глаза так давно пытались найти в ее взгляде… Что? Надежду, утешение, ответ? Так давно, что со временем она, кажется, научилась понимать их… Немного. Возможно, иногда она даже становилась похожей на них. Или они - те, кто смотрел на нее, иногда видели ее такой - похожей на лицо…
…Похожей на лицо - бледной мраморной богини, слабо светящееся в сумерках неосвещенной лестницы. "Когда-нибудь я вырасту и буду как ты", - шепотом обещала Марго богине, осторожно трогая тонкие пальчики ее стройных и сильных белых ног и набираясь мужества под снисходительной улыбкой каменных, насмешливо изогнутых губ. Богиня шла вперед, выпрямив спину и гордо откинув голову, и складки короткой туники, окаменевшей при сильном порыве невидимого ветра, обнимали ее сильные бедра. И на ее лице никогда не могло быть сомнения, усталости или страха. "Когда-нибудь я вырасту и буду как ты"…
…Похожей на лицо - женщины с разметавшимися и неразличимыми в черноте неба темными волосами, с еле заметной скорбной улыбкой на тонких синеватых губах. Лицо женщины с выломанными запястьями, намертво прикрученными к столбу - перед разложенным костром.
Их жгли на кострах - старух с морщинистыми лицами и седыми волосами, молодых красивых женщин с дерзкими ясными глазами, юных девушек, еще не узнавших ласки мужских губ, маленьких девочек, только-только научившихся как следует говорить. И многие из них так и не поняли до конца, что с ними делают. И почему.
Иногда потому, что у них находили какие-нибудь книги. Иногда потому, что они знали травы и умели лечить, и помогали своим соседям, которые потом доносили на них - из зависти, со злобы или просто со скуки. Иногда потому, что девушки были достаточно красивы, чтобы разжечь похоть инквизиторов. За слово, за взгляд, за улыбку, за цвет волос. Просто потому что они были НЕ ТАКИЕ, как все остальные. Немного красивее, немного умнее - немного лучше.
Старуха рассказывала Марго об этом много раз. Впервые тогда, когда Марго вспомнила свою маму. "Так было всегда, девочка. И будет еще долго. И я думаю, ты должна это знать". И она рассказала, и ее морщинистые руки, вцепившиеся друг в друга, дрожали, а голос срывался. Она рассказывала - так, будто сама переживала это все не раз.
Их жгли на кострах. Им помогали взойти на тщательно сложенные костры - многие уже почти не могли ходить, до полусмерти измученные пытками. Выламывали тонкие запястья, накрепко привязывая к столбам искалеченные тела. А потом стояли вокруг и смотрели. Как женщину, вознесенную костром над толпой, заживо съедал огонь. Обугливал кожу и мясо - до костей, превращал волосы в живую пылающую корону, и крики и дыхание захлебывались в густом дыму. Иногда смерть была милосердна и приходила раньше - много раньше того, как женское тело превращалось в обугленный скелет с раскаленными поджаривающимися внутренностями. Иногда - нет.
- …Иногда - нет. Перед этим их пытали - долго и жестоко - и так, чтобы они не умирали как можно дольше. Было придумано много всяких штук, Марго, - с изобретательностью, достойной лучшего применения. Испанский сапог - такой деревянный сапожок с металлическими пластинками и пружинками. Искусная конструкция, дробящая кости, суставы и мышцы - в кровавую кашу, Марго. Деликатес для их святейшеств. Вопящие от боли куски мяса с переломанными костями - вот что они готовили из живых людей, Марго. Дыбы и колеса, колья и колодки, устройства для разрывания внутренностей и дробления пальцев… Саркофаги с острыми шипами внутри - они вонзались в тело так, чтобы не повредить сердце и другие важные органы. Человек внутри истекал кровью, корчась от боли - еще долго-долго, прежде чем умереть.
- Костер был не самым худшим из всего этого, девочка, - старухина ладонь опускалась на судорожно сжатые кулачки Марго, и Марго замечала, как дрожат узловатые старухины пальцы и как неподвижны ее оледеневшие от боли глаза. Как будто старуха по-настоящему чувствовала это - прямо сейчас - вонь опускающегося на лицо саркофага, дерево которого пропиталось кровью и страхом умерших в нем, и холодные острия металлических шипов, вонзающихся между ребер, рядом с сердцем.
Марго хотелось кричать, потому что она сама вдруг начинала чувствовать и запах крови, въевшейся в дерево, и эту боль, разрывающую ее тело в бесформенные клочья. Девочка проглатывала этот крик с усилием, как острый проржавевший шип, так и не произнося ни звука под неподвижным взглядом старухи.
- Зачем, - голос старухи был тускл и безжизнен, а глаза слепы. Марго казалось, что старуха не видит ее и говорит сама с собой, то ли уговаривая себя, то ли оправдываясь: - зачем я рассказываю тебе это, девочка? Может, чтобы ты знала: костер - не самое страшное, что бывает в жизни. Может, чтобы ты была благодарна судьбе хотя бы за то, что родилась не пару сотен лет назад, а теперь. В общем-то… в общем-то, знаешь ли, девочка, каждый человек горит на своем собственном костре - страха, любви, тщеславия, несбыточных надежд… его враги, и его друзья, и он сам - время от времени подбрасывают дров в этот костер. Ярче или тусклее, иногда еле тлеет, иногда полыхает пожаром.
И съедает целые города, страны и времена - этот костер называется жизнью, девочка. А когда он догорает - это называется смертью. И никому, Марго, никому не дано узнать раньше времени, каково это - быть летящим по ветру серебряным пеплом - узнать, не догорев до конца. Я говорю тебе это, чтобы ты не боялась костров, Марго…
Но Марго все равно боялась костров. Ей часто снились сны, в которых она сама горела на кострах, и иногда крестьяне и их дети стояли вокруг и смотрели на ее смерть с угрюмым любопытством. Подобно тому, как, наверное, смотрели на ее мать. Марго задыхалась, захлебывалась дымом, кашлем и своими собственными раздирающими горло криками, и слышала, и чувствовала, как потрескивает ее горящая кожа и факелом пламенеют волосы на голове. А они стояли и смотрели.
Она горела во сне сотни раз. За тех женщин, о которых рассказывала старуха, сожженных столетия назад. За свою маму, тоже сожженную - как и они, но без суда и инквизиции, в своей собственной спальне. Дядя Владислав говорил, что это был случайный пожар, но когда он начался, дверь маминой спальни почему-то оказалась заперта снаружи. А они все стояли вокруг дома и смотрели, как среди пылающих занавесок мечется и кричит сгорающая заживо женщина - и не пошевелили пальцем, чтобы хотя бы попытаться спасти ее.
И не имело такого уж большого значения, был ли это действительно случайный пожар - или кто-то поджег дом, заперев снаружи мамину комнату. Потому что они все стояли - и смотрели, и огонь отражался в пустоте их любопытных глаз - совершенно так же, как сотни лет назад толпа собиралась поглазеть на сожжение женщины, которую кто-то из них решил обозвать ведьмой.
Какая разница, почему это происходит? И почему будет происходить еще долго-долго - пока люди будут жечь на кострах тех, кто чем-то отличается от них - тех, кто умнее, красивее, талантливее - тех, кого они не могут понять. И какая разница - где, как и из чего будут зажжены эти костры? Какая разница, если люди продолжают жечь на кострах все самое лучшее, что у них есть…
…Похожей на лицо… На бледное перепуганное лицо маленькой девочки, которая очень не хочет, но зачем-то заставляет себя идти по грязной, размытой распутицей дороге…