* * *
Снаружи их уже ждали – трое из шестерых, успевших выбраться из "Дилижанса". Неплохое соотношение. Им не откажешь в чутье, подумал Картафил. Шакалы, его вечные спутники. Кто-то же должен был пожирать останки…
Глядя на них, он еще раз убедился в том, что дьякон безошибочно выбирает тех, кому нечего терять. Глюк не нуждался в их помощи; они не обладали ни одним из его талантов. Это были недоношенные ученики, которые разнесут по миру легенды о Черном Дьяконе. И каждый из них был Иудой…
Живодер прислонился к своему фургону, в котором бесновались и выли собаки. За частой стальной решеткой мелькали оскаленные пасти и сверкали налитые кровью глаза. На фургоне были надписи, сделанные цветными самоклеющимися пленками: "Закрытое акционерное общество "Мыловаренный завод". Ловля и отстрел бродячих животных".
Глюк прочел это. Слово "ловля" означало новые возможности, которыми не следовало пренебрегать. Четвероногие отыскивали двуногих по запаху. Дело осталось за малым – нужно было придать им правильный импульс.
В сознании глюка промелькнули сценки из "Восстания домашних животных": город, ввергнутый в хаос; растерзанные трупы на улицах; стаи собак, осаждающих дома; вертолеты, с которых разбрасывают отраву и поливают тротуары пулеметным огнем… Темный Ангел одобрил его импровизацию.
Двое других уцелевших во время бойни в "Дилижансе" стояли возле проржавевшего "ВАЗа", демонстративно положив руки на капот. Ребята схватывали быстро.
Дьякон поманил к себе водителя фургона. Когда существо приблизилось, глюк частично использовал матрицу Гурбана…
Человек отшатнулся. На мгновение ему показалось, что на лице дьякона появился огромный, черный, влажно блестевший и окруженный рыжей шерстью собачий нос.
Глюк с шумом втянул в себя воздух и уловил исходивший от двуногого густой мясной дух. Он получил представление о чувстве неутолимого голода…
Водитель фургона и сам смахивал на зверя. Его уплощенный в области темени череп был вытянут, а челюсти сильно выдавались вперед. Он с шумом выдыхал через волосатые ноздри; крылья носа возбужденно трепетали. Человек держал в руке плеть. За пояс был заткнут нож для снятия шкур.
– Я призову тебя, когда ты понадобишься, – сказал дьякон. – Будешь ловить людей, а не собак… И наведи-ка здесь порядок.
* * *
За поворотом была припаркована черная "победа" – явный анахронизм, неведомо как попавший сюда из музея самого мрачного периода истории. Дьякон сел впереди; Картафил, державший в руках изотермический контейнер с жидкокристаллическим дисплеем на верхней крышке, устроился на заднем сиденье.
Внутри контейнера находилось левое полушарие Ники. Но это было нечто большее, чем бак для отходов. Идея хозяина срастить человеческий мозг с процессором показалась Картафилу сногсшибательной (хотя он и скромно полагал, что дьякон выбрал не лучшие комплектующие). Он рассчитывал позабавиться с "Ники" на досуге. Однако прежде нужно было закончить грязную работу.
– Поехали, Лизавета, – сказал дьякон, не прикасаясь к рулю и педалям.
"Победа" мягко тронулась с места. Ее двигатель (если у нее вообще был двигатель, в чем Картафил сомневался) работал совершенно бесшумно. В сумерках машина была похожа на черный призрак, оснащенный хромированными безделушками и резиновыми протезами. Необъяснимым образом она казалась МЯГКОЙ, будто сгусток воздуха со дна колодца или обтянутый кожей диван на колесах – в самый раз для видеосалона, специализирующегося на ужастиках.
Машина скользила по темным улицам, как акула в лабиринте затонувшего города. Даже самые пустынные места были наполнены человеческим шепотом, эхом присутствия, аурами, давно слившимися в единое поле. Людям был знаком только мелкий, естественный страх. Архетипы сверхъестественного находились под поверхностью океана сознания – скалы, которые гасили накатывавшиеся отовсюду волны ужаса и охраняли рассудок. Эта защита представлялась охотнику смехотворной. И все же существовала Блокада… Заплесневелый городишко нуждался в основательной встряске. Клон, контролировавший территорию, должен был понять, что начался настоящий террор.
"Победа" удалялась от того места, где водитель фургона и два его добровольных помощника поливали бензином пол и стены в "Дилижансе".
Глава тринадцатая
Дай мне абсолютный контроль над каждой живой душой…
Леонард Коэн
Неприятное это чувство – когда почва уходит из-под ног. Особенно в фигуральном смысле. Человек, широко известный в узких кругах как Школьник, испытывал нечто подобное в течение последних двадцати четырех часов. Раньше с ним такого не случалось. Причина была очевидна, но Школьник сомневался в том, что сможет быстро ее устранить. Все зашло слишком далеко.
Он размеренно покачивался, утонув в кресле-качалке, и слушал вариант легенды о Черном Дьяконе, который излагал Муса – его медиум и по совместительству агент "Сплавщиков" на государственной таможне.
Вплоть до вчерашнего вечера Школьник не жалел о своем дорогостоящем "приобретении". Муса прикрывал поставки оружия, наркотиков и дешевой водки в обмен на белых наложниц для гаремов. Школьник считал это исключительно грязным делом, но не испытывал ни малейших угрызений совести. Для него просто не существовало альтернативы, а совесть – это было что-то слишком человеческое. Люди из "Револьвера и Розы" могли гордиться своим воспитанником. Он раскачивал утлую лодку Коалиции, оставаясь практически незаметным. И, как он надеялся, незаменимым…
Школьник уже был знаком с тремя вариантами легенды – из трех разных источников. Они отличались незначительными частностями и совпадали в главном. Ни один из вариантов не давал ответа на вопрос о происхождении Черного Дьякона, но как раз об этом Школьник мог догадываться.
Не было смысла обманывать себя. Он признал превосходство Дьякона. Тот обладал способностями, которые Школьнику и не снились. По иронии судьбы у них оказалась одинаковая промежуточная цель – хаос и разрушение системы. За короткий срок Дьякон преуспел в этом гораздо больше Школьника. И все же это еще не было полной победой. Кроме того, возникал вопрос: а что потом?
Школьник с отвращением смотрел на мужчину, корчившегося от воспоминаний. Болезненная штука – абсолютная память. Врагу не пожелаешь. Но Муса не был врагом – во всяком случае, сознательным. Понадобился совсем неглубокий транс, чтобы вся грязь всплыла на поверхность и полилась изо рта. Помойка, а не мозг. И это – окончательный диагноз…
Они остались вдвоем в рабочем кабинете шефа "Сплавщиков", оборудованном по последнему слову техники. Находясь внутри, трудно было предположить, что убежище Школьника представляет собой баржу, которая стоит на якорях посреди реки. Трюм был отделан со всей доступной роскошью, и старая посудина превратилась в комфортабельный плавучий дом.
Люди Школьника подняли катер Мусы на палубу при помощи лебедок и теперь резали его автогенами на части. Этот человек уже стал БЫВШИМ и должен был исчезнуть без следа. Он ни на что не годился, хотя и сохранил все свои органы в неприкосновенности – за исключением головного мозга. Школьник произвел тщательное зондирование. Он сделал бы это с каждым, кто вырвался из лап охранки одним живым куском.
Таможенник не выдержал испытания. Школьник чуть ли не впервые столкнулся с таким совершенным пенетратором. Слишком глубокая и тщательная маскировка. Муса не успел осуществить ни одной передачи, но от медиумов-ретрансляторов все равно избавляются – и как можно скорее. Таковы правила игры, одинаковые по обе стороны Блокады…
Школьник выглядел лет на шесть. Очаровательное личико было свежим и покрытым пухом, будто спелый персик. Большие серые глаза смотрели пытливо и открыто, а маленькие губы часто складывались в обманчивую гримасу беззащитности. У него был чистый незагоревший лоб. На глаза спадали длинные мягкие волосы – золотистые, как у ангелочка на дешевой открытке. Единственной недетской чертой в его облике были длинные ногти, отросшие на пальцах… Это был развитый "ребенок". Вероятно, даже слишком.
Никто не знал, каков его возраст на самом деле. Школьника окружала завеса искаженного времени и ложной памяти. Он появился в банде "Сплавщиков" всего четырнадцать месяцев назад, но вряд ли хотя бы один из "диких" помнил об этом простом факте. Ему понадобилось только шесть недель, чтобы установить полный контроль над группировкой и избавиться от потенциальных конкурентов. Он не задумываясь жертвовал витальной энергией, и эта "щедрость" приносила потрясающие результаты. "Дикие" считали его мутантом-плюсом; он быстро приобрел репутацию самого влиятельного из баронов подполья.
При любых обстоятельствах он предпочитал оставаться в тени. Его ближайшие коллеги появлялись из этой тени чрезвычайно редко и только за тем, чтобы взять свое. Безусловно, Школьника на самом деле не интересовали наркотики, деньги, комфорт, оружие, девочки, власть. По большому счету для него ничего не значила даже собственная судьба. Так он был "воспитан". Он был ходячей психотронной бомбой практически неограниченной мощности. Во всем шестимиллионном мегаполисе его интересовала по-настоящему только одна вещь – Терминал – и только те люди, которые могли иметь отношение к этой игрушке.
* * *
Единственным источником света был огонь, пылавший в камине. Маленькое тело скрючилось в глубине кресла. Школьник был одет в шорты и майку с надписью "Юридическая академия". Справа от него стоял столик с бокалом темно-пурпурной жидкости. Это была смесь "кагора" и только что сцеженной крови. Школьник вовсе не являлся извращенцем. Он просто потреблял продукт, способствующий зондированию и быстро восстанавливающий силы.
Кресло раскачивалось, будто маятник часов, которые отсчитывали последние секунды жизни медиума. Пол кабинета был покрыт дубовым паркетом из имения бывшего губернатора. Школьнику нравилось дерево – "теплый" естественный материал, не создававший помех для энергообмена. Доски паркета издавали жалобные скрипы. Еще жалобнее звучал слабый человеческий голос. Мусе, пребывавшему в странном полусне, казалось, что кому-то прищемило пальцы…
Он рассказывал Школьнику о том, как легко Дьякон разобрался с людьми Атабека. Потом он почувствовал боль. Она зарождалась в кончиках пальцев, под ногтями, и колючими сороконожками пробегала по рукам. Стены кабинета и даже фигура хозяина представлялись Мусе полупрозрачными. Это была только пелена, скрывавшая прошлое. Нечто, трансформирующее пространство в измерение "X". Но никто, кроме Школьника, не мог отменить нарастающее жжение в конечностях. Боль присутствовала постоянно – как компенсация за эпизоды жизни, прожитые дважды…
Муса снова "видел" ЭТО: трупы боевиков Атабека, висящие на столбах; длинноволосого из свиты Дьякона, расстреливающего проституток на улицах; Мормона, сжигающего лавки и бумажные деньги; своры бродячих собак, пожирающих калек и уродцев, которые скапливались на Тротуаре Нищих; старый черный автомобиль без водителя, неуязвимый для реактивных гранат и крупнокалиберных пулеметов…
Лицо Школьника оставалось по-детски безмятежным, несмотря на то что память медиума воспроизводила не вполне правдоподобные вещи. Память могла быть ложной. Если верить Мусе, Черный Дьякон был чем-то средним между Микки-Маусом и Бэтменом – персонажами старых комиксов для слабоумных подростков. Но, как ни странно, Школьник верил. Он умел "качать" информацию. Без этого он не мог бы выполнить свою задачу. Подлинная информация стоила дороже всего. Иногда, как в данном случае, – дороже жизни самого медиума…
Муса поведал хозяину даже о том, о чем сам не подозревал. Например, о человеке, направлявшемся в федеральную тюрьму для проведения инспекции. Чиновник за пределами Блокады – это почти всегда крайне уязвимый мозг…
Школьник позволил себе немного расслабиться. Теперь он знал, на кого сделает очередную ставку и каким будет следующий ход. Он поменяет фигуры местами. Кажется, это называлось "рокировкой". В терминах глюка – пересадкой матрицы.
Школьник презирал шахматы. Глядя на доску, он никогда не мог преодолеть искушения манипулировать шестнадцатью ферзями одновременно.
* * *
Боль становилась доминирующей. На фоне ее ослепительных вспышек сливался с неразличимым эмоциональным фоном даже страх. Последнее, худшее воспоминание Мусы: неродившийся семимесячный ребенок, которого привез в рюкзаке человек на мотоцикле, – окровавленный и мертвый зародыш, плывущий по воздуху в руки Дьякона; краткий ритуал жертвоприношения; лысый негр за рулем заляпанного грязью лимузина… Кусочки абсурдной мозаики, сложить которые у медиума не осталось времени. Это сделает за него хозяин. А сейчас главное – сохранить пальцы, охваченные холодным огнем…
Сквозь размытые контуры ускользающего прошлого проступило неотвратимое настоящее: пятно огня, дрожавшего в камине; потолок плавучего металлического гроба; мужчина-мальчик в кресле-качалке – щенок, которого при других обстоятельствах Муса мог бы задушить одной рукой… если бы сумел приблизиться к тому хотя бы на метр.
Потом он опустил взгляд ниже и обнаружил толстую иглу, торчавшую из вены. Одноразовая система для переливаний была заполнена кровью. Во время транса проклятый сопляк выкачал из него не меньше полутора литров. Теперь Муса чувствовал мучительную слабость, головокружение; все, что он видел, было зернистым, как на плохой фотографии…
Но откуда взялась эта боль, вгрызающаяся в нервы в унисон с колебаниями кресла? Он с трудом поднес пальцы к лицу – суставы были раздавлены; на ладонях остались багровые следы от полозьев. Хуже всего, что он не помнил, где и когда так сильно пострадали его кисти. Впрочем, через минуту и это перестало иметь какое-либо значение…
Школьник нажал длинным ногтем какую-то кнопку на пульте дистанционного управления. Он выглядел слишком утомленным для того, чтобы встать. Оказывается, пульт все время валялся под его тощей задницей…
Муса догадался: за ним пришли. Он не расслышал чужих шагов – пульсирующий шум в голове был единственным достоверным звуком. Кто-то выдернул иглу из вены. Двое "Сплавщиков" поставили его на ноги и выволокли наружу.
Муса настолько ослаб и утратил волю к сопротивлению, что позволил бы им все. Ниже пояса он вообще ничего не чувствовал, а туловище напоминало мешок с отрубями… Небо показалось ему затянутым кожей, снятой с негра. Мир был перекошен и неузнаваем – следствие вмешательства Школьника в его восприятие. Вокруг баржи плескалась жирная вода. Мимо с ревом пронеслась патрульная лодка – как нож сквозь масло. Гранитные берега соскальзывали к чертовой бабушке, словно отделенная от туловища голова Мусы лежала на движущемся конвейере… Справа, подвешенный на крюке лебедки, висел двигатель, который бывший таможенник принял за огромное сердце, истекающее черной кровью…
Увидев, чем заняты "Сплавщики" на палубе под импровизированным навесом, Муса чуть было не рассмеялся – но даже на это простое действие у него не хватило сил. Его челюсть отвалилась, по подбородку стекала розовая слюна – оказалось, что он откусил себе кончик языка в кабинете Школьника. Муса все же тонко захихикал, однако это было больше похоже на кваканье.
"Кого вы собрались оперировать, придурки?" – хотелось спросить у "Сплавщиков", суетившихся вокруг стола с фиксаторами. Почему-то это занятие представлялось ему чрезвычайно смешным – здесь, на металлической палубе баржи, которая стояла на якорях посреди реки!
Тошнота, возникшая от пребывания в вертикальном положении, не испортила ему настроения. Школьник сделал его счастливым пациентом. Вот что, оказывается, нужно для этого – сцедить немного крови, снять напряжение, понизить давление до минимума. Никаких наркотиков. Никаких гарантий будущего выздоровления. Никаких обещаний вечной жизни. Ты отдаешь кровь; мальчик с глазами тысячелетнего убийцы причащается – и все. Эйфория…
* * *
(В это самое время старику снился странный сон. Странный – потому что в нем фигурировало имя Йозеф. За это имя он тщетно пытался зацепиться и во сне, и наяву. Оно означало что-то важное. Может быть, жизненно важное.
…Он бродил по малолюдным улицам какого-то города в поисках вокзала. Ему во что бы то ни стало надо было уехать из этого ужасного места. Город затягивал, как трясина, и не хотел отпускать. Кварталы безликих домов возникали за каждым новым поворотом, будто ветви дерева, растущие со скоростью ползущего внутри червя. Все люди, у которых старик спрашивал дорогу, обманывали его. Или же они сами были обмануты и верили в то, чего не существовало. Похоже, из города вообще нельзя было уехать.
К исходу ночи, прошедшей в сновидении, старик убедился в том, что вокзал – это миф, красивая сказка, данная в утешение. "Ты никогда не выберешься отсюда", – злорадно шептали гарпии, присевшие отдохнуть на крышах зданий и обращенные в камень. С их крыльев осыпалась крошка…
Рассвет застал его в пустынном пыльном переулке. Он добрел до перекрестка и услышал мягкий топот. Повернул голову вправо – и отшатнулся. Прямая улица тянулась до горизонта, над которым вспухал слепящий гриб. Старик невольно зажмурился. Но топот нарастал, и он открыл глаза. На него надвигался громадный верблюд, белый и неправдоподобно чистый, как только что выпавший снег.
В первый момент старику почему-то показалось, что с животного содрана кожа. Горбы, похожие на две горные вершины, размеренно колыхались. С губ верблюда слетала пена. Розовые глазки альбиноса выражали лишь тупую неотвратимость.
Но еще страшнее был всадник в боевом облачении бедуина. Вместо лица – череп; вместо глаз – черные провалы. Костлявая рука скелета сжимала саблю, яростно сверкавшую в лучах восходящего солнца.
Старик дернулся влево, затем вправо; бежать было некуда. В любом случае он не успел бы спрятаться за угол ближайшего здания и оказаться под защитой каменной стены. Верблюд-альбинос приближался стремительно, двигаясь с гипнотизирующим совершенством.
За несколько метров до жертвы всадник-смерть сделал неуловимое движение рукой. В воздухе мелькнул какой-то темный предмет. Старик, вообще-то не отличавшийся ловкостью, инстинктивно поймал его. Времени у него осталось только на то, чтобы понять: это деревянная табличка, а на ней – совокупность нулей и единиц, обозначавшая слово "Йозеф" в системе "Абджад".
Старик сделал последнее в том сновидении открытие: смерть использует двоичный код. Еще бы – миллиарды клиентов, огромные базы данных, сложнейшая бухгалтерия…
Белая гора надвинулась, заслонив собою солнце. Упала благодатная тень. Отливающий синевой нездешнего неба клинок мгновенно и безболезненно снес старику голову. Мир завертелся, будто сорвавшаяся с оси карусель.