Конкретное растение не могло проявить все гены сразу - не могло быть сотней разных сортов винограда одновременно, - поэтому "решало", какие из них проявить - каким виноградом встать и какие вкусы извлечь из архива, - исходя из чрезвычайно сложной системы сбора данных и принятия решений, которую вронские монахи вручную прописали в его протеинах. Библиотечный виноград отзывался на малейшие нюансы света, почвы, ветра и климата. Все усилия и промахи виноградаря влияли на вкус вина. Библиотечный виноград обманывал любые уловки виноделов, вообразивших, будто могут вырастить из него один сорт два лета подряд. Тех, кто по-настоящему знал, как это делать, поставили к стенке во время Второго разорения. Многие современные виноделы предпочитали не рисковать и выращивали старые сорта. С библиотечным виноградом возились одержимые, вроде фраа Ороло, для которых это становилось призванием. Разумеется, библиотечный виноград решительно невзлюбил условия в конценте светителя Эдхара и до сих пор помнил ошибку, которую предшественник Ороло допустил пятьдесят лет назад. Он неправильно обрезал лозу, и память об обиде, закодированная в феромонах, навсегда отравила почву. Виноград рос мелким, бледным и горьким, вино получалось соответствующим, и мы даже не пытались его продавать.
В том, что касается дерева и бочек, мы преуспели больше. Покуда вронские инаки создавали библиотечный виноград, в нескольких милях выше по течению реки их фраа и сууры из сельского матика Верхневронского леса проделали не меньшую работу над дубом для бочек. Клетки древесины вронского дуба (по-прежнему наполовину живые после того, как дерево спилили, разрезали на доски и согнули) анализировали молекулы, плавающие в вине: одни отпускали, а другие заставляли просачиваться наружу, где те отлагались в виде ароматных налётов и корочек. Дерево было так же привередливо к условиям хранения, как библиотечный виноград - к погоде и почве. Винодел, который плохо заботился о бочках и не стимулировал их должным образом, бывал жестоко наказан: он обнаруживал все самые ценные сахара, дубильные и смолистые вещества снаружи, а внутри - технический растворитель. Дерево предпочитало тот же интервал температур и влажности, что человек, а его клеточная структура откликалась на вибрацию. Бочки резонировали от человеческого голоса, как музыкальные инструменты, поэтому вино, хранящееся в обеденном помещении и в подвале, где репетирует хор, имело разный вкус. Климат Эдхара хорошо подходил для выращивания вронского дуба. Что ещё лучше, мы славились своим умением выдерживать вино. Бочки хорошо себя чувствовали и в нашем соборе, и в нашей трапезной, с благодарностью отзывались на пение и разговоры. Менее удачливые конценты присылали в Эдхар вино на выдержку. Кое-что перепадало и нам. Вообще-то не предполагалась, что мы будем его пить, но мы иногда немножечко подворовывали.
Корландин благополучно справился с затычкой, нацедил вина в лабораторную колбу и разлил из неё по стопочкам. Первую вручили мне, но я знал, что нельзя пить сразу. Когда все за столом получили по стопочке (Корландин - последним), он поднял свою, поглядел мне в глаза и сказал:
- За фраа Эразмаса, по случаю его выхода на свободу, чтобы она была долгой и радостной и чтобы он воспользовался ею с умом.
Зазвенели сдвигаемые стопки. Меня несколько смутили слова "чтобы он воспользовался ею с умом", но я всё равно выпил.
Ощущение было волшебное, как будто пьёшь любимую книгу. Остальные выпили стоя. Теперь они сели, и я увидел другие столы. Некоторые инаки повернулись ко мне и подняли кружки с тем, что уж они там пили, другие увлеченно беседовали о своём. В дальних концах трапезной, в основном поодиночке, стояли те, с кем я больше всего хотел поговорить: Ороло, Джезри, Тулия и Халигастрем.
Ужин оказался длинным и не слишком аскетичным. Мне подливали и подливали. Я чувствовал себя в центре внимания и заботы.
- Отведите его кто-нибудь к лежанке, - сказал какой-то фраа. - Ему достаточно.
Меня взяли под руки и помогли встать. Я дал проводить себя до клуатра и сказал, что дальше не надо.
За время в соборе я хорошо изучил, какие части клуатра не просматриваются из окон инспектората, поэтому сделал несколько кругов по саду, чтобы прочистить голову, и сел на скамейку, которая была оттуда не видна.
- Ты сейчас в сознании, или мне до утра подождать? - спросил голос. Я поднял глаза и увидел Тулию. Кажется, она меня разбудила.
- Садись.
Я похлопал по скамейке рядом с собой. Тулия села, но на некотором расстоянии, чтобы можно было устроиться поглубже, и повернула ко мне голову.
- Я рада, что ты вышел, - сказала она. - Здесь столько всего произошло.
- Это я понял. А вкратце рассказать можешь?
- Что-то... что-то не так с Ороло. Никто не понимает что.
- Брось! Звездокруг закрыли. Чего тут ещё понимать?
Видимо, мой тон задел Тулию, потому что она ответила обиженно:
- Да, но никто не знает почему. Нам кажется, что Ороло знает и не говорит.
- Ладно. Прости.
- Потому и элигер так прошёл. Некоторые фиды, про которых все думали, что они пойдут к эдхарианцам, выбрали другие ордена.
- Я заметил. А почему? В чём логика?
- Я не уверена, что тут есть логика. До аперта все фиды точно знали, чего хотят. Потом всё случилось разом. Инквизиторы. Твоя епитимья. Закрытие звездокруга. Призвание фраа Пафлагона. Наших это встряхнуло. Многие задумались.
- О чём?
- Например, стоит ли идти к эдхарианцам.
- Потому что они не в фаворе?
- Они всегда не в фаворе. Но увидев, что произошло с тобой, ребята поняли, что неразумно отворачиваться от этой стороны концента.
- Кажется, до меня начало доходить, - сказал я. - То есть, например, Арсибальт, пойдя к реформированным старофаанитам, которые и не мечтали его заполучить...
- Может приобрести большой вес прямо сейчас.
- Я заметил, что за ужином он клал главное блюдо.
(Обычно эта честь предоставлялась старшим фраа.)
- Он может стать пе-эром. Или иерархом. Может быть, даже примасом. И бороться с тем идиотизмом, что творится тут в последнее время.
- Так что те, кто всё-таки пошёл к эдхарианцам...
- Лучшие из лучших.
- Как Джезри.
- Совершенно точно.
- Мы заслоним вас, эдхарианцев, защитим на политическом фронте, чтобы вы могли заниматься своим делом, - сказал я.
- Всё точно, но кто "вы" и кто "мы"?
- Очевидно, что завтра ты пойдёшь к эдхарианцам, а я - в Новый круг.
- Этого все ждут. Но будет наоборот, Раз.
- Ты держала для меня место у эдхарианцев?
- Ты мог бы выразиться и поделикатнее.
- Неужели я так сильно нужен эдхарианцам?
- Нет.
- Что?!
- Если бы они устроили тайное голосование, ты мог бы и не победить. Прости, Раз, но я должна быть честной. Очень многие сууры хотят, чтобы я пошла к ним.
- Я почему нам не пойти к ним вместе?
- Это невозможно. Я не знаю подробностей, но Корландин с Халигастремом о чём-то договорились. Решение принято.
- Если я эдхарианцам не нужен, так что вообще обсуждать? - спросил я. - Ты видела, какой бочонок выставил мне Новый круг? Они давно меня к себе заманивают. Почему бы мне не пойти к ним, а тебе - в любящие объятия суур эдхарианского капитула?
- Потому что Ороло хочет другого. Он сказал, что ты нужен ему в команде.
Я чуть не расплакался.
- Вот что, - сказал я после долгого молчания. - Ороло знает не всё.
- О чём ты?
Я огляделся. Клуатр показался мне слишком маленьким и тихим.
- Давай пройдёмся, - предложил я.
Снова я заговорил только на другом берегу реки, когда мы шли в лунной тени под стеной. Тут-то я и рассказал, что делал во время воко.
Тулия долго молчала.
- Отлично! - сказала она наконец. - Это всё решает.
- Что всё?
- Тебе надо идти к эдхарианцам.
- Тулия, во-первых, никто не знает, кроме тебя и Лио. Во-вторых, я скорее всего не смогу забрать табулу. В-третьих, на ней, вероятно, не будет ничего полезного.
- Частности, - фыркнула Тулия. - Ты вообще меня не понял. Твой поступок доказывает, что Ороло прав. Твоё место - в его команде!
- А твоё, Тулия? Где твоё место?
Она не ответила, и мне пришлось повторить вопрос.
- То, что случилось в Десятую ночь, случилось. Все мы приняли решения, каждый - своё. Возможно, потом мы о них пожалеем.
- В какой мере это моя вина?
- А кого это волнует?
- Меня. Я жалею, что не мог выйти из штрафной кельи и всех вас остановить.
- Мне не нравится то, что ты говоришь. Как будто все повзрослели, пока ты там сидел. Кроме тебя.
Я остановился и часто задышал. Тулия прошла ещё несколько шагов, потом вернулась ко мне.
- "В какой мере это моя вина?" - передразнила она. - Да не всё ли равно? Дело сделано.
- Мне не всё равно. Я переживаю, потому что от этого зависит мнение большинства эдхарианцев.
- Брось переживать! - сказала она. - Или хотя бы помолчи.
- Ладно, извини. Просто мне казалось, что ты - тот человек, которому можно рассказать о своих чувствах.
- Ты думаешь, я хочу быть таким человеком до конца жизни? Для всего концента?
- Вижу, что нет.
- Вот и отлично. Поговорили и хватит. Иди к Халигастрему. Я пойду к Корландину. Скажем им, что вступаем в их ордена.
- Хорошо. - Я с деланным безразличием пожал плечами и пошёл к мосту. Тулия меня догнала. Я молчал, думая о том, что вступаю в орден, где многие не желают меня видеть и будут винить за то, что я занял место Тулии.
Мне хотелось злиться на неё за то, как резко она со мной обошлась. Впрочем, рад сообщить, что к тому времени, как мы миновали мост, голос обиды умолк - пусть не навсегда, но я уже знал, что не должен обращать на него внимания. Мне безумно страшно было вступать в эдхарианский орден при нынешних обстоятельствах. Однако я чувствовал, что правильно - сжать зубы и действовать, не цепляясь в поисках моральной поддержки за Тулию или за кого-то ещё. Как с теорической задачкой, когда понимаешь, что на верном пути, а всё остальное - частности. Отблеск красоты, о которой говорил Ороло, лежал передо мною, как путеводная лунная дорожка.
- Ты хочешь поговорить с Ороло? - спросил фраа Халигастрем после того, как я сообщил ему новость. Он не удивился и не выказал радости, вообще никаких чувств, кроме безграничного утомления. В старом зале капитула горели свечи; глядя в озарённое их светом лицо фраа Халигастрема, я впервые понял, как его вымотали последние недели.
Я задумался. Казалось бы, что может быть естественней, чем поговорить с Ороло, а я даже не попытался его найти. Учитывая, как прошёл разговор с Тулией, мне не хотелось ещё полночи рассказывать другим о своих чувствах.
- Где он?
- Кажется, на лугу. Они с Джезри проводят наблюдения невооружённым глазом.
- Тогда не буду им мешать, - сказал я.
Мои слова как будто прибавили Халигастрему сил. Фид начинает вести себя по-взрослому.
- Тулия вроде бы считает, что он хочет видеть меня здесь.
Я обвёл глазами старый зал капитула: просто расширение в галерее клуатра, служащее почти исключительно для церемониальных целей, но остающееся сердцем всемирного ордена; место, которое сам светитель Эдхар когда-то мерил шагами, размышляя о теорике.
- Тулия права, - ответил Халигастрем.
- Тогда и я хочу здесь быть, пусть даже меня примут без радости.
- Если и так, лишь из опасений за твоё благополучие, - сказал он.
- Что-то мне плохо верится.
- Ладно, - отвечал он чуть досадливо. - Может быть, причина в другом. Ты сказал "без радости", а не "враждебно". Сейчас я говорю только о тех, кто не выкажет радости.
- Вы - в их числе?
- Да. Нас, безрадостных, волнует только...
- Потяну ли я?
- Именно так.
- Ну, если дело в этом, вы всегда сможете обращаться ко мне, когда вам понадобится число пи с большим количеством знаков после запятой.
Халигастрем был так добр, что удостоил меня смешком.
- Послушайте. Я вижу, что вы беспокоитесь. Я справлюсь. Это мой долг перед Лио, Арсибальтом и Тулией.
- Как так?
- Они принесли жертву, чтобы концент в будущем стал другим. Может быть, в итоге следующее поколение иерархов будет лучше нынешнего и даст эдхарианцам спокойно работать.
- Если только сами они не изменятся, сделавшись иерархами, - ответил фраа Халигастрем.
ЧАСТЬ 4. Анафем
Через шесть недель после вступления в эдхарианский орден я безнадежно увяз в задаче, которую кто-то из околенцев Ороло поставил мне с целью доказать, что я ничего не смыслю в касательных гиперповерхностях. Я вышел прогуляться и, не то чтобы по-настоящему думая о задачке, пересёк замерзшую реку и забрёл в рощу страничных деревьев на холме между десятилетними и вековыми воротами.
Несмотря на все усилия цепочкописцев, создавших эти деревья, лишь один лист из десяти годился для книги ин-кварто. Самыми распространёнными дефектами были маленький размер и неправильная форма, когда из листа, помещённого в рамку для обрезания, не получался прямоугольник. Ими страдали четыре листа из десяти - больше в холодное или сухое лето, меньше, если погода стояла благоприятная. Лист, источенный насекомыми или с толстыми жилками, не позволявшими писать на обратной стороне, годился только в компост. Эти дефекты были особенно часты у листьев, растущих близко к земле. Лучшие листья созревали на средних ветвях, не очень далеко от ствола. Арботекторы сделали ветви страничного дерева толстыми, чтобы на них удобно было взбираться. Фидом я каждый год по неделе проводил на ветках, обрывая качественные листья и сбрасывая их старшим инакам, складывавшим урожай в корзины. Собранные листья мы в тот же день подвешивали за черешки к верёвкам, протянутым от дерева к дереву, и оставляли до первых морозцев, а затем уносили в дом, складывали в стопки и придавливали тонной плоских камней. Чтобы дойти до кондиции, листу нужно около ста лет. Уложив урожай этого года под гнёт, мы проверяли стопки, заложенные примерно сто лет назад; если они оказывались годными, мы снимали камни и разлепляли листья. Хорошие укладывали в рамки для обрезания, а получившиеся страницы раздавали инакам для письма или переплетали в книги.
Я редко заходил в рощу после сбора урожая. В это время года она всегда напоминала мне, как мало листьев мы сняли. Остальные скручивались и опадали. Сейчас все эти чистые страницы хрустели у меня под ногами, пока я искал одно особенно большое дерево, на которое любил забираться. Память подвела меня, и я на несколько минут заблудился, а когда всё-таки нашёл дерево, не удержался и залез на него. Мальчиком, сидя здесь, я всегда воображал себя в огромном лесу - это было куда романтичнее, чем жить в матике, окружённом казино и шиномонтажными мастерскими. Однако сейчас деревья стояли голые, и я отчётливо видел, что чуть дальше на восток роща заканчивается. Заплетённое плющом владение Шуфа было как на ладони, и Арсибальт мог заметить меня в окно. Я устыдился своей ребячливости, слез с дерева и пошёл к полуразвалившемуся зданию. Арсибальт проводил там почти всё время и давно зазывал меня в гости, а я всё отговаривался. Теперь не зайти было бы неудобно.
Путь преграждала невысокая живая изгородь. Смахивая с неё скрученные листья, я почувствовал рукою холодный камень и в следующее мгновение - боль. Стена оказалась камённая, сплошь заросшая зеленью. Я перемахнул через неё, а потом ещё некоторое время выпутывал из растений края стлы и хорду. Я стоял на чьём-то клусте, сейчас пожухлом и съёжившемся. Чёрная земля, из которой выкопали последнюю в этом году картошку, лежала комьями. Из-за того, что пришлось лезть через ограду, я чувствовал себя нарушителем на чужой территории. Надо думать, для того Шуфово преемство и поставило здесь стену. И потому-то те, кто оказался по другую её сторону, в конце концов обозлились и покончили с преемством. Стену ломать они поленились и предоставили эту работу плюшу и муравьям. Реформированные старофааниты в последнее время взяли привычку уходить во владение Шуфа для занятий, а когда никто не высказал возражений, принялись его обживать.
***************
Гардана весы, логический принцип, приписываемый светителю Гардану (–1110 - –1063) и гласящий, что при сравнении двух гипотез их следует положить на чаши метафорических весов и отдать предпочтение той, которая "поднимется выше", поскольку "меньше весит". Суть заключается в том, что более простые, "легковесные" гипотезы предпочтительнее "тяжеловесных", то есть сложных. Также "весы св. Гардана" или просто "весы".
"Словарь", 4-е издание, 3000 год от РК.
Что обжились они тут всерьёз, я понял, когда поднялся по ступеням и толкнул дверь (вновь перебарывая чувство, будто вторгаюсь на чужую территорию). РСФские плотники настелили в каменном доме полы и обшили стены деревянными панелями. Вообще-то инаков, избравших своим самодельем работу по дереву, правильнее называть не плотниками, а столярами или даже краснодеревцами; точности их работы позавидовала бы даже Корд. По сути это была одна большая кубическая комната со стороной шагов в десять, под потолок заставленная книгами. Справа от меня пылал в камине огонь, слева (на северной стороне) располагался эркер, такой же большой, округлый и уютный, как Арсибальт, который сидел за столом у окна и читал книгу столь древнюю, что её страницы приходилось переворачивать щипцами. Значит, он всё-таки не видел меня на дереве, и я мог бы спокойно уйти. Однако теперь я не жалел, что заглянул: очень приятно было смотреть на него в такой обстановке.
- Ну ты прямо сам Шуф! - сказал я.
- Тсс! - Арсибальт огляделся. - Не стоит так говорить - кому-то может не понравиться. У каждого ордена есть такие укромные места, островки роскоши, узнав о которых светительница Картазия перевернулась бы в своём халцедоновом гробу.
- Тоже довольно роскошном, если подумать.
- Брось, там темно и холодно.
- Отсюда выражение: темно, как у Картазии в...
- Тсс! - снова зашипел он.
- Знаешь, если у эдхарианского капитула и есть островки роскоши, мне их ещё не показали.
- У вас всё не как у людей. - Арсибальт закатил глаза, потом оглядел меня с головы до пят. - Может, с возрастом, когда ты займёшь более высокое положение...
- А ты уже занял? Кто ты в свои девятнадцать? Пе-эр реформированных старофаанитов?
- Мы с капитулом очень быстро поладили, это правда. Они поддержали мой проект.
- Какой? Примирить нас с богопоклонниками?
- Некоторые реформированные старофааниты даже верят в Бога.
- А ты, Арсибальт? Ладно, ладно, - торопливо добавил я, видя, что он готов зашикать на меня в третий раз. Арсибальт наконец встал и провёл для меня небольшую экскурсию. Он показал остатки былого великолепия, сохранившиеся от дней, когда владение процветало: золотые кубки и украшенные драгоценными камнями книжные переплёты. Теперь они хранились в стеклянных витринах. Я сказал, что у ордена наверняка припрятаны ещё золотые кубки, для питья. Арсибальт покраснел.