Беглецы - Нил Шустерман 18 стр.

- Обращайся, если одного носка мало бу­дет, - говорит другой сосед по клети. - При­вет, Коннор. Это Хайден.

- А, Хайден, привет, - говорит Коннор, про­тягивая руку, чтобы поздороваться. Однако ближе всего к нему оказывается ботинок Хайдена, и он пожимает его, за неимением ничего лучшего.

- Ну, и кто же у нас четвертый счастлив­чик? - спрашивает Коннор, но ответа не по­лучает. - Значит, с нами едет мим, - заключа­ет он.

Снова долгая пауза, и наконец раздается низкий, с акцентом, голос.

- Диего, - представляется четвертый пасса­жир клети.

- Диего не слишком разговорчив, - коммен­тирует Хайден.

- Да уж. Я так и понял, - говорит Коннор.

В наступившей тишине слышно только, как шмыгает носом Гундос.

- Я хочу в туалет, - наконец произносит он.

- Надо было думать об этом раньше, - гово­рит Хайден нарочито заботливым голосом. - Сколько раз мама говорила тебе: сходи на гор­шок, сынок, прежде чем лезть в багажное отде­ление самолета.

Снаружи доносятся какие-то звуки, похо­жие на шум работающего механизма, и клетка начинает двигаться.

- Мне это не нравится, - причитает Гундос.

- Нас передвигают, - констатирует Хайден.

- Автопогрузчиком, скорее всего, - предпо­лагает Коннор.

Вероятно, рядом уже никого нет. Что ска­зал этот надзиратель? "Чем раньше ты ока­жешься в корзине, тем быстрее я от тебя из­бавлюсь". Кто бы там ни сидел за рулем авто­погрузчика, он не знает, что в клетках. Вскоре они окажутся на борту самолета и от­правятся в неизвестном направлении. Поду­мав об этом, Коннор вспоминает, что родите­ли с братом, вероятно, на Багамах - они пла­нировали отправиться туда после того, как Коннор окажется в заготовительном лагере. Интересно, думает он, поехали или нет - не­ужели не отменят отпуск даже после того, как он ударился в бега? Поехали, наверное. Они же планировали отправиться в путешествие, зная, что он окажется в заготовительном ла­гере, так почему побег должен их остано­вить? Вот забавно будет, если их тоже отправ­ляют на Багамы!

- Мы здесь задохнемся! Я точно знаю! - жалу­ется Гундос.

- Ты заткнешься когда-нибудь или нет? - спрашивает его Коннор. - Здесь достаточно воздуха для четверых.

- Откуда ты знаешь? Мне уже трудно дышать, а у меня астма, между прочим. Будет приступ, и я умру прямо здесь!

- Отлично, - говорит Коннор. - Меньше на­рода, больше кислорода.

Услышав это циничное замечание, Гундос наконец умолкает, а Коннор чувствует легкие угрызения совести.

- Никто не умрет, - заверяет он испуганного мальчика, - расслабься.

- Мне кажется, умереть лучше, чем отправиться на разборку, - заявляет Хайден. - Как считаете? Давайте устроим голосование, что лучше: умереть или быть разобранным на ор­ганы?

- Не надо устраивать никаких голосова­ний! - резко возражает Коннор. - Я даже ду­мать о таких вещах не хочу.

Где-то далеко за границей их маленькой темной вселенной раздается металлический скрежет, - вероятно, закрывается люк багаж­ного отделения, и пол под ногами начинает ви­брировать - самолет выруливает на взлетную полосу. Коннор ждет. Турбины начинают рас­кручиваться - пол под ногами вибрирует все сильнее. Самолет берет разбег, Коннор чувст­вует это по тому, как его прижало к стенке корзины. Хайден, сидевший напротив, сваливает­ся прямо на него, и Коннор двигается, осво­бождая для него место.

- Что происходит? Что случилось? - стенает Гундос.

- Ничего. Взлетаем.

- Что?! Мы в самолете?

Коннор закатывает глаза от утомления, но, к сожалению, в кромешной тьме этого никто не замечает.

***

В клетке темно, как в гробу. Или в утробе матери. Чувство времени полностью исчеза­ет, и предсказать, когда самолет попадет в оче­редную воздушную яму, невозможно. Из-за этого все находятся в постоянном нервном на­пряжении.

Когда самолет поднялся в воздух, четверо попутчиков долго молчали. Полчаса, может быть, час - трудно сказать. Каждый думал о чем-то своем, стараясь взять себя в руки.

Самолет снова попадает в зону турбулент­ности, и все вокруг начинает дребезжать. Ин­тересно, думает Коннор, как расставлены кор­зины? Стена к стене или над ними и под ними тоже люди? Может, и есть, но расслышать их невозможно. В темноте возникает впечатле­ние, что, кроме них четверых, во всей вселен­ной больше никого нет. Гундоса стошнило. Коннор знает это, потому что не почувство­вать запах рвоты невозможно. Все чувствуют, но молчат. Любого могло стошнить - и, воз­можно, все еще впереди, если полет продлится достаточно долго.

Прошла, кажется, целая вечность, и пер­вым решается заговорить тишайший из четве­рых.

- На разборку, - произносит Диего. - Я бы предпочел, чтобы меня отдали на разборку.

Хотя Хайден задал вопрос уже сто лет на­зад, Коннор тут же догадывается, к чему отно­сится фраза Диего. "Что лучше: умереть или отправиться на разборку?" Этот вопрос словно висел в спертом воздухе в ожидании ответа.

- Я бы не хотел на разборку, - говорит Гун­дос. - Умерев, по крайней мере отправишься в рай.

В рай? Вряд ли, думает Коннор. По его мне­нию, они туда не попадут. Раз уж родители и те хотели от них избавиться, кому они нужны в раю?

- А с чего ты взял, что души тех, кого разобра­ли, не попадают в рай? - спрашивает Диего.

- Потому что они не умирают. Остаются в живых... вроде как. В смысле каждая частица наших тел будет использована, верно? По край­ней мере, этого требует закон.

Услышав эти слова, Хайден задает сакра­ментальный вопрос. Не просто какой-нибудь вопрос, а тот самый, который те, кому выпало на долю стать донором органов, никогда не ре­шаются задавать. Все об этом думают, но никто не решается говорить вслух.

- Так что же, - говорит Хайден, - если каж­дая твоя частица продолжает жить в ком-то другом... как тогда считать, умер ты или нет?

Ясно, думает Коннор, Хайден снова решил поиграть с огнем. Как тогда, в подвале, когда он водил ладонью над пламенем свечи - высо­ко, чтобы не обжечь руку, но медленно, чтобы успеть ощутить жар. Но теперь играет с огнем не он один, а Хайден, похоже, этого не понима­ет. Коннор выходит из себя.

- Вот вы болтаете, - говорит он, - и только кислород тратите понапрасну. Давайте сойдем­ся на том, что разборка - это зло, и прекратим этот разговор.

Все замолкают, но лишь на минуту. Первым не выдерживает Гундос.

- Мне кажется, разборка - это не так уж и плохо, - говорит он. - Просто я сам туда не хочу.

Коннор рад был бы проигнорировать это заявление, но не может. Если уж есть на свете что-то такое, что ему категорически не нра­вится, так это люди, чудом избежавшие раз­борки, но при этом еще и пытающиеся ее за­щищать.

- Значит, ты бы не возражал, если бы туда по­пали мы, но сам при этом не хочешь, чтобы те­бя разобрали?

- Я этого не говорил.

- Ты сказал именно это.

- О, - встревает Хайден, - это уже интересно.

- Я слышал, это совсем не больно, - говорит Гундос, считая, видимо, что в этом есть нечто утешительное.

- Да что ты? - удивляется Коннор. - Может, спросишь у Хэмфри Данфи, больно ему было или нет?

Услышав это имя, все снова умолкают, на этот раз от страха. Стенки клетки содрогают­ся и зловеще дребезжат - самолет как раз проходит через очередную зону турбулентно­сти, что особенно заметно в наступившей ти­шине.

- Значит... ты тоже слышал эту историю? - спрашивает Диего.

- То, что такие истории существуют, - не уни­мается Гундос, - еще не значит, что разборка - это зло. Она помогает людям.

- Ты сейчас говоришь, как человек, которого должны были принести в жертву, - замечает Диего.

Коннору это заявление кажется особенно обидным, так как затрагивает в его душе стру­ны, о существовании которых он предпочел бы забыть.

- Нет, ничего подобного, - взвивается он. - Я знаю одного парня, которого должны были принести в жертву. То, что он говорил, было порой не от мира сего, но дураком он не был ни в коем случае.

Вспомнив Льва, Коннор снова ощущает на­катившую волну раздражения вперемежку с от­чаянием. Он не пытается противостоять ей - просто молча ждет, пока она отхлынет. Он ска­зал неправду - о Льве уже нельзя сказать "я знаю этого парня", следует говорить "я знал его", потому что он определенно к настоящему моменту уже встретил свою судьбу.

- Ты хочешь сказать, что я дурак? - обижает­ся Гундос.

- Думаю, я имел в виду что-то подобное.

Хайден смеется.

- Ребят, а Гундос-то прав, - говорит он, - раз­борки и впрямь помогают людям. Если бы не разборки, на свете снова появилось бы такое явление, как лысина. Разве это не ужасно?

Диего хихикает в ответ, но Коннору совсем не смешно.

- Гундос, я тебя прошу, используй свой рот для того, для чего он больше всего подходит, - дыши им. И ради бога, ничего не говори, пока мы не приземлимся или не упадем на землю, в общем, молчи.

- Можешь думать, что я дурак, но я могу при­вести пример того, как разборки помогают лю­дям, - защищается Гундос. - Когда я был ма­леньким, у меня нашли легочный фиброз. Оба легких могли отказать в любой момент. И тогда я бы умер. Врачи вырезали их и заменили на здоровые, позаимствованные у человека, по­павшего на разборку. Получается, я жив только благодаря существованию разборок.

- Значит, - спрашивает Коннор, - ты счита­ешь, что твоя жизнь ценнее его?

- Его уже разобрали к тому моменту, и не я был в этом виноват. Если бы его легкие не попали ко мне, попали бы к кому-нибудь дру­гому.

Рассерженный Коннор начинает кричать, хотя Гундос сидит всего в полуметре от него:

- Если бы разборок не было, на свете было бы меньше хирургов и больше нормальных врачей. Если бы не было разборок, болезни снова начали бы лечить, а не решать все про­блемы, вставляя в людей здоровые органы, взя­тые у других.

Гундос отвечает немедленно, и в голосе его столько злости, что даже видавший виды Кон­нор слегка удивляется.

- Ладно, посмотрим, что ты скажешь, когда будешь умирать и тебе понадобится опера­ция! - шипит он.

- Да я лучше умру, чем дам пересадить в себя кусок такого же парня, как я сам! - сердито от­резает Коннор.

Гундос пытается еще что-то кричать, но на него нападает кашель, который он не может унять в течение, наверное, целой минуты. Он кашляет все громче и громче, да так, что Коннор даже начинает опасаться, как бы его заме­чательные пересаженные легкие не выскочили наружу.

- Как ты? - спрашивает Диего.

- Да ничего, - отвечает Гундос, борясь с каш­лем. - К сожалению, в доставшемся мне легком гнездилась астма. Полностью здоровые орга­ны были родителям не по карману.

К тому времени, когда кашель проходит, Гундосу, да и всем, кроме Хайдена, видимо, ска­зать уже нечего.

- Слушай, - удивляется он, - раз твои роди­тели потратились на новые легкие и все такое, зачем же они отдали тебя на разборку?

Хайден обладает поразительной способнос­тью изобретать каверзные вопросы. Этот явно застает Гундоса врасплох, потому что он реша­ется ответить лишь спустя некоторое время. Очевидно, говорить на эту тему ему трудно, - может, даже труднее, чем остальным.

- Родители не давали разрешения на разбор­ку, - наконец говорит он. - Отец умер, когда я был маленьким, а мама - два месяца назад. Ме­ня взяла к себе тетя. Дело в том, что мама заве­щала мне кое-какие деньги, но у тети трое сво­их детей, которых нужно пристраивать в кол­ледж, и она...

Заканчивать мысль нужды нет. Все и так по­нимают, о чем речь.

- Это совсем поганое дело, брат, - говорит Диего.

- Да уж, - соглашается Коннор, чувствуя, что больше не злится на Гундоса, зато охотно по­рвал бы в клочья его тетушку.

- Деньги часто мешают людям жить, - заме­чает Хайден. - Когда мои родители развелись, устроили из-за денег целую войну. В результате деньги просто кончились, и у них не осталось другого повода для вражды, кроме меня. Я ре­шил не повторять судьбу тех денег и сбежал, пока не поздно.

Все снова умолкают. В наступившей тиши­не слышен лишь гул турбин и дребезжание клетки. Влажность заметно усилилась, и ды­шать становится все труднее. Коннор думает о том, что надзиратели, возможно, ошиблись и воздуха не хватит до конца полета. "Мы здесь все подохнем", - сказал Гундос. Коннор на­рочно ударяется головой о железную стенку корзины, чтобы изгнать дурные мысли. Тем­ная клетка не то место, где стоит оставаться наедине с самим собой. Может, поэтому Хай­ден и испытывает постоянную необходимость говорить.

- Никто так и не ответил толком на мой во­прос, - замечает он. - Похоже, у вас на это сме­лости не хватает.

- На какой вопрос? - интересуется Коннор. - Ты задаешь их чаще, чем пердишь за праздничным столом в День благодарения.

- Я спрашивал, остается ли живым человек, попавший на разборку, или умирает. Только не говорите мне, что никогда не думали об этом.

Гундос ничего не отвечает. Очевидно, разговоры и кашель окончательно добили его. Коннору просто не слишком интересен предмет.

- Все зависит, - говорит Диего, - от того, ку­да попадает душа после разборки.

При обычных обстоятельствах Коннор не стал бы разговаривать на подобную тему. Он никогда не любил абстрактных понятий, пред­почитая интересоваться лишь тем, что можно увидеть, услышать или потрогать. Бог, душа и тому подобные вещи казались ему какими-то секретами, скрытыми в черном ящике, в кото­рый невозможно заглянуть, а стало быть, гово­рить о них нет смысла. Вся разница в том, что сейчас он и сам сидит в черном ящике.

- Ну а ты что думаешь, Коннор? - спрашива­ет Хайден. - Что случится с твоей душой, когда тебя разберут на органы?

- А кто сказал, что меня разберут?

- Давай просто предположим это, так приня­то в научных спорах.

- А кто сказал, что я хочу участвовать в науч­ных спорах?

- Нijоlе! - восклицает Диего. - Да ответь же ему, брат, иначе он тебя в покое не оставит.

Коннор думает уйти от ответа, но посколь­ку все они сидят в тесной коробке, сделать это не так-то легко.

- Да откуда мне знать, что происходит с ду­шой? Может, ее, как и все остальное, разреза­ют на тысячу мелких кусков.

- Но душу нельзя разрезать, - возражает Ди­его, - она неделима.

- Если она действительно неделима, - гово­рит Хайден, - может, душа человека, которого разобрали, растягивается, как огромный воз­душный шар, чтобы охватить все частицы, рассредоточенные по разным местам. Представь­те себе это. Так поэтично.

Может, Хайден и находит во всем поэзию, но Коннора эта мысль просто пугает. Он пыта­ется представить себе, как его душа растягива­ется и становится такой тонкой и широкой, что охватывает весь земной шар. Или, как пау­тина, соединяет невидимыми нитями тысячу людей, получивших то, что он больше не мо­жет контролировать, - его руки, глаза, части­цы мозга - все, что подчинено теперь иной во­ле и стало частью иных тел. Сохраняется ли при этом сознание?

Он вспоминает водителя, пытавшегося его спасти, и его руку, принадлежавшую когда-то парню, любившему карточные фокусы. Про­должает ли его сознание существовать как еди­ное целое, когда части его тела рассыпаны, как колода карт, или душа его уже не знает ни на­дежды, ни тревоги и находится где-то далеко - дальше, чем рай и ад, за пределами вечности?

Коннору не дано знать, существует ли на са­мом деле душа или нет. Но сознание существу­ет точно, это ему доподлинно известно. Если части тела человека, разобранного на органы, продолжают жить, то сознание должно же где-то существовать? Про себя он ругает Хайдена за то, что тот заставил его углубиться в эти мыс­ли... но Хайден, увы, еще не закончил.

- Вот вам еще тема для размышления, - го­ворит он. - Давно, еще когда я жил дома, бы­ла у меня одна знакомая. Было в ней что-то такое, что заставляло слушать, когда она го­ворила. Не знаю уж, была ли эта девчонка провидицей или просто психически боль­ным человеком, но она верила в то, что у тех, кому суждено попасть на разборку, никогда не было души. Она считала, что Господь зна­ет с самого начала, кому и что предопределе­но, и тем, кто закончит дни на разборке, ду­ша не полагается.

Диего неодобрительно фыркает:

- Мне эта теория не нравится.

- Тем не менее девочка продумала ее до мело­чей, - продолжает Хайден. - Она считала, к примеру, что те, кого отдают на разборку, похо­жи на нерожденных детей.

- Нет, подожди-ка, - говорит Гундос, которо­го, видимо, тема настолько зацепила, что он решил нарушить обет молчания. - У нерожден­ных детей есть душа. Она есть у них с момента зачатия - так гласит закон.

Коннору не хочется вступать с Гундосом в новый спор, но он опять ничего не может с со­бой поделать.

- В законе совсем не обязательно содержится истина, - говорит он.

- Да, правильно, но закон здесь ни при чем. Точно так же можно сказать, что, если что-то прописано в законе, совсем не обязательно, что это ложь. Закон стал законом потому, что множество людей думали о том, что в нем впос­ледствии было прописано, и решили, что в этом есть смысл.

- Гм, - говорит Диего, - в том, что говорит Гундос, есть логика.

Может, и есть, но Коннору кажется, что ло­гика должна быть несколько иной.

- Как можно принимать законы, касающиеся того, что никому в точности не известно?

- Тем не менее их все время принимают, - от­мечает Хайден. - Такова природа законов: это догадки образованных людей о том, что истин­но и что ложно.

- И то, что написано в законе, меня устраива­ет, - добавляет Гундос.

- Но если бы это не было прописано в законе, стал бы ты в это верить? - спрашивает его Хайден. - Поделись с нами личным мнением, Гун­дос. Докажи, что у тебя не только сопли в башке.

- Ты зря теряешь время, - замечает Кон­нор, - у парня под куполом пусто.

- Давайте дадим нашему сопливому другу шанс, - возражает Хайден.

В наступившей тишине слышно, что звук двигателей изменился. Коннор чувствует, как самолет начинает медленно снижаться. Инте­ресно, думает он, я ошибаюсь или другие тоже это чувствуют?

- Нерожденные дети... бывает, они сосут большие пальцы, верно? И брыкаются в живо­те. Может, когда ребенок представляет собой сгусток клеток, не более того, у него еще нет ду­ши, а вот когда он начинает сосать палец и ля­гаться, она появляется.

- Неплохо, Гундос! - восклицает Хайден. - Это уже мнение! Я знал, что у тебя получится!

У Коннора кружится голова. Это из-за кре­на или просто в клетке закончился кислород?

- Коннор, ты должен отдать парню должное. Гундос нашел личное мнение в дебрях серых клеточек, которые, кажется, у него все-таки есть. Теперь ты должен сказать, что ты дума­ешь.

Коннор вздыхает, понимая, что сопротив­ляться навязчивому Хайдену трудно. Он вспо­минает ребенка, за которого им с Рисой, пусть недолго, пришлось вместе отвечать.

- Если душа существует - а я этого не утверж­даю, - она появляется, когда ребенок прихо­дит в этот мир. До этого он часть матери.

- Нет, это неверно! - восклицает Гундос.

- Послушай, вы хотели знать мое мнение, я высказал его.

- Но оно ошибочно!

- Нет, Хайден, ты видишь это? Видишь, что ты затеял?