Одетая в свой затрапезный халат из красной фланели, Марья Петровна приближалась ко мне "задами", охая и вздыхая, осторожно ступая в домашних тапочках по только что политым дорожкам. Подойдя, наконец, к дому, она уселась со мной на ступеньку, опустила ноги на проволочную сетку, лежавшую у крыльца, и долго шаркала тапками, избавляясь от налипшей на них грязи. Я втайне порадовалась за бедных родственников, глядя на эту грязь. Размокшая после полива земля производила впечатление жирного добротного чернозема. "Молодец тетя! Это крупная победа!" - с одобрением подумала я. Сколько ведер навоза и торфа пришлось перетаскать тете на себе, чтобы удобрить почву! Но я постаралась взять себя в руки и не допустить на лицо торжествующую улыбку. Марья Петровна могла ее истолковать неверно: тапки были вконец испорчены, грязь не счищалась, а один помпончик совсем заляпан… Но Марья Петровна не выказывала огорчения. Ей было не до того. Она торопилась отдышаться и приступить к рассказу…
Я даже закрыла книгу, потому что знала: при том словоизвержении, что сейчас обрушится на меня, прочитать не удастся ни строчки. И Марья Петровна начала…
Оказывается, Паничиха, наша толстая сторожиха, зимой и летом одетая в заячью телогрейку и, по причине хронического шейного радикулита, вечно закутанная в серый пуховый платок, видела на дороге посинелого "мужука"…
- Синего? - уточнила я.
- Совсем! - сказала Марья Петровна. - Голого… в шесть утра!..
Из последовавшего далее рассказа я поняла, что, встретив странного незнакомца, кумушка Марьи Петровны жуть как его напугалась. Тот посмотрел на нее - и бежать, а сторожиха чуть со страху не померла.
Димкина бабушка сделала перерыв, посмотрела на меня значительно, и по всему ее виду можно было догадаться, что вот теперь-то будет сказано самое главное. И впрямь, из дальнейшего рассказа последовало, что дело не в мужике и не в Паничихе. Та была, конечно, авторитет не хуже моего! Но видела-то Паничиха на прошлой неделе! А она, Марья Петровна, к тому это вспомнила, что тоже видела - и не далее, как сегодня…
- Я к тому тебе говорю, сторожиху-то вспоминаю… что не просто там одного или даже бы и двоих! Где там! Цельный день, почитай, с утра, ну, куда ни пойду… этих вот мужуков вижу!
Я с опаской повернулась к Марье Петровне. Такой я ее еще не видела… Все вычитанные примеры из учебника психиатрии разом всплыли в моем сознании. А она доверительно продолжала:
- Вот хотя бы тогда, с утра… Видела, представьте, двух мужуков, встретила по дороге! Не голых, зато вдрызг пьяных и с цельными сумками пустых бутылок! По две сумки в руках тащили. Само собой, сдавать несли. Только куда? На станции-то принимают после обеда. Это кто ж в здравом уме в Ратомку-то в такую рань понесет? А шли они как раз от Ратомки - навстречу нам с Димочкой шли. Мы-то с хутора с молоком возвращались… Знать, на хутор они бутылки тащили! Или в Зеленое… Да и там, никак, не с утра принимают! - Марья Петровна даже руками всплеснула в удивлении, но тут же умильно промокнула слезу уголком фартука, как всегда делала, если мысли ее ненароком переключались на Димочку. - А он-то, Димочка, так испугался, так испугался! Покраснел весь, кулачки сжал и гневно так на них смотрит! Это ж, вы представляете, алкоголики! У нас, здесь, пьяницы?! Ну, откудова им тут быть? Один был, ясное дело, сторож, больше некому. А другой - его зять, молодой какой-то, незнакомый. Тогда-то я его как следует не рассмотрела… Потом уже! И как увидели они нас с Димочкой, как увидели, - взахлеб продолжала Марья Петровна, - обомлели враз, глаза выпучили! Сумки в лес - и бежать, так испугались. И уж так мы с Димочкой перепугались!..
Я ничего толком не понимала. Кто кого испугался и кто чьи сумки со страху бросил? А Марья Петровна суматошно размахивала руками, перебивала себя и все бубнила, поводя испуганными глазами:
- Сумки-то - в кусты! Как кинут!.. Бутылки рассыпались, а сами - бежать! И Димочка тоже так испугался. Весь дрожит и, как взрослый, грозно так на них смотрит, вот-вот кинется… Это надо же, так ребенка перепугать!
И опять я не поняла, кто же все-таки бросил свои сумки: они с Димкой или те двое, и кто кого испугался. Надо было выяснить попоздней у самого Димки, от Марьи Петровны толку все равно не добьешься. Решить, что ребенок испугался, могла только она, даже из ее рассказа следовало, что Димка, как взрослый, возмущен и разгневан. И потом, доверять ей было вовсе не обязательно. Женщина она слабонервная. Дышит эдак тяжело, и лицо покраснело. Руки дрожат…
Я обрадовалась, что все так быстро и просто кончилось. Но не тут-то было! Оказывается, Марья Петровна сделала только маленький антракт в рассказе. Была еще и вторая встреча.
- Идем мы после обеда в Ратомку, а навстречу - опять эти самые мужуки… у леса… Одно не пойму… - призадумалась Марья Петровна и растерянно замолчала.
- Что? - спросила я вежливо.
- Отчего это Димочка не накинулся на них, как давеча?.. Утром-то как закричит: "Зачем взяли? Чтобы все бутылки назад снесли!" А теперь - спокойно на них смотрит, будто так и нужно, что они эти бутылки тащут…
- Кто они-то? - не улавливала я нить рассказа.
- Ну, эти, сторож… и его зять, которого утром-то не рассмотрела. Старый промчался, как на пожар! Заведенный прямо, глаза - ненормальные… А второй-то, что сзади шел, спрашивает: "Вы не подскажете, как пройти к садовому обществу "Ромашка"?"
- Ну, и?.. - напомнила я Марье Петровне, которая вдруг отвлеклась и с интересом рассматривала нашу белую сирень у калитки.
- Объяснила я ему на свою голову! Прямо пойдешь, а потом налево… А мы с Димочкой дальше идем. Лес прошли, полдороги до Ратомки остается - как раз на краю поля! И вдруг, батюшки! Под той сосной, где аистово гнездо, сидит этот самый зять! Меня увидал и теми ж в точности словами спрашивает: "Как пройти к садовому обществу "Ромашка"?"
- Может, это не он был?
- Да где ж не он?! Нечистая сила! В синих этих… штанцах обтертых, шарфом своим обмотан и с ящиком за плечами!.. Только вот… без бутылок вроде… - засомневалась Марья Петровна.
Я хотела было поддержать возникшие сомнения, но опоздала.
- Да нет, тот же, тот же красавчик! Патлы длинные. Хоть и без бутылок!.. Зато с сиренью! Целый букет валяется. И шапку желтую нацепил! Ну, думаю, стиляга, побывал уж на наших дачах, в сад к кому-то залез, лесом назад сиганул - и опять спрашиваешь? Думаешь, не узнала? А он, и впрямь, вопрос повторяет - уже громче! Думает, что не слышу. Злость тут меня взяла. "Ах, ты, говорю, алкоголик! Чтоб ноги твоей не было у нас на дачах! Знаю тебя прекрасно. Милицию позову!" Он глаза выпучил, рот открыл: "Откуда вы меня знаете?" Будто четверть часа назад нас не видел! "Зять, говорю, как не знать! Ждем таких зятьев, не дождемся!" Ага! Побледнел весь и шепотом: "Не можете меня знать. И я вас впервые вижу". Тут не выдержала моя душа: "Как это так - впервые? Память, что ли, отшибло? - в глаза бесстыжие его смотрю и на ребенка показываю. Димочка у нас заметный. - Может, его-то хоть вспомнишь?" Он на Диму взглянул и, вижу, узнал его, узнал, голубчик! Покраснел весь и как сирень свою на землю кинет!.. "Ноги моей у вас не будет! Так, говорит, и передайте…" Нахал! Кому это я буду передавать? Сам со сторожем объясняйся! А если дежурить за него вздумал, так деньги мы не тебе платим…
Я отвела Марью Петровну на веранду и накапала валерьянки.
- Фу, фу… - принюхалась она, отталкивая мою руку с рюмкой. - Что ты мне за отраву даешь?
- Валериану… - удивилась я.
- Да знаю я валерьянку! - отмахнулась Марья Петровна. - От рук твоих химией какой-то смердит…
- А… - вспомнила я про серу и засмеялась. - Нечистой силой пахнет!
- Что-что? - всерьез всполошилась Марья Петровна.
- Розы я поливала от болезней раствором серы…
- То-то запах знакомый! - вспомнила с облегчением сразу повеселевшая Димкина бабушка. - И наши давеча все розы брызгали… А у соседей в саду - вообще сплошь белым облито… Любят нынче эту химию… Тьфу!
- Вот видите, - входила я в раж. - И на всех участках так! А ведь в старину считалось: где черт появится - серой запахнет. Как нахлынет теперь на наши дачи нечистая сила!..
- Да ну тебя… Шутишь все! - догадалась Марья Петровна. Но на всякий случай перекрестилась и залпом выпила валерьянку.
- Ох! - всплеснула она руками, отдавая мне рюмку. - Картошка сгорит! Картошку для Димочки варить поставила…
С проворством, которого трудно было ожидать от столь представительной особы, она сбежала с крыльца и заспешила к своей даче.
Я решила не ломать голову над рассказом Марьи Петровны, а отложить новости до Димкиного разъяснения. Но его, как назло, не было в тот день до самого вечера. Где-то он пропадал с моим "Зенитом"… И только когда стемнело и мы с племянниками по заведенной традиции уже уселись у костра печь картошку, появился Димка, хмурый и необщительный, как в те редкие дни, когда к нему приезжали родители. Но поговорить о событиях все-таки не пришлось, потому что у костра появился новый человек.
Костер мы разжигали возле дачи, прямо за проволочной сеткой под соснами. Большой не разводили, чтобы искрами и дымом не опалило хвою. А небольшой костерок с еле заметным пламенем был залогом полного невмешательства взрослых.
Сидели мы всемером, не больше. Обычный наш расширенный состав. Вообще, надо сказать, бабушки мне доверяли и довольно скоро после моего появления, когда, наконец, окончательно удостоверились, что у нас тихо и спокойно, сами на костер перестали показываться, чему были, по-моему, страшно рады. Помню, как уходили они удивленно. На цыпочках. Будто спугнуть боялись наше хорошее поведение!
Я и сама удивляюсь, с чего это у нас так было. Даже Игорь, которого никто не любил, не гонялся за Олькой. Они были самые старшие, перешли уже класс в шестой и вечно дрались. А когда Игорь еще начинал задираться с Катей, а Виктор по-взрослому за нее заступался - тут вообще возникала свалка! А потом, в отместку за все, Игорешка отказывался собирать хвою для костра и принципиально сидел на пустом ведре, греясь за счет других, и тогда "общественность", отстаивая справедливость, вновь принималась на него нападать…
Я всегда защищала Игоря. Он один, не считая Димку, умел пользоваться фотоаппаратом и снимал меня в этой малолетней компании.
В общем, так было только при бабушках и сразу вдруг изменилось в тот день, когда я вздумала прочесть английскую сказочку. Взяла с собой, чтобы инглиш не забывать. Никого я тогда толком не знала, сидела себе, переводила, присматривала за племянниками. И Олька вдруг попросила: "Читай!" Я стала вслух. Как сейчас помню - о чудесных братьях… Один умел жить совсем без воздуха, другой - делать свои ноги какой угодно длины, а третий - придавать телу такую прочность, что не брал даже огонь… И такая вдруг тишина - сидят, слушают! Мне даже смешно стало. Вот что значит - новая информация! Сказку эту, похоже, никто раньше не слышал, даже не знаю, есть ли она на русском. Так и повелось: я им - новую сказку, а они за это - никакого беспорядка. Хотя, конечно, иногда и случалось…
И вот, значит, в тот вечер, в пятницу, когда позже других появился Димка, сидели мы эдак всемером, пекли картошку и вдруг видим: стоит у костра человек. Человек как человек - молчит, греется, запросто так, будто каждый раз с нами картошку здесь печет. Я, естественно, подумала: "Чей-нибудь папаша. Ведь суббота завтра. Как-никак пора и родителям показаться!"
Все так ничего. Костер потрескивает, смолой пахнет, дым глаза выедает. Все сказку слушают, от огня оторваться не могут. Один Димка во все глазищи на незнакомца смотрит. Никогда я Димку таким не видела! А тот человек вроде бы его и не приметил. Сперва. Потом-то, как увидел, - сразу растаял!
Но это все было после. Сидим мы, значит, и ждем картошку. Соль на газетке в руках у Ольки - как глянем, слюнки текут. Холодно меж тем становится, озноб пробирает. У огня греемся, поближе к костру садимся. И гость с нами, будто сто лет знаком. Вид у него, однако, был странный. Домашние тапочки на ногах. С помпончиками, знакомые какие-то тапочки. Одет вроде как в тренировочный костюм - не разобрать в темноте - да еще в безрукавку какую-то сверху, а щека платком обвязана. Может, зубы болят, может, - шея… Ясное дело: в огороде человек работал и пришел свою ребятню проведать. (Я-то их родителей совсем не знала. Только бабушек.) Принес нам какие-то досочки и в костер бросил, щепки какие-то. Строгал, может, что, двор прибирал. Мало ли что в хозяйстве лишнее, а нам на растопку кстати.
Тут Сержик пришел с картошкой. Мне протягивает, просит в долю включить. Его бабушка всегда со своей присылает.
Вообще-то он глухонемой - родился таким, но все по губам понимает и сам пытается говорить, потому что ходит в особый садик, где по заграничной методике учат этих несчастных воспринимать звуки и воспроизводить их, совсем не пользуясь слухом. Если в двух словах - все просто: ребенок и мать или учительница прикладывают губы к туго надутому воздушному шару, что ли… Ребенок попросту чувствует своими губами слова говорящего - в виде вибрационной последовательности - и запоминает… Так и познает мир… и учится сам произносить слова! Правда, странно у Сержика получается, и я всегда поражаюсь: как можно - от рождения не слышать своего голоса, не знать даже, что же такое звук, не нуждаться в нем вовсе - и понять этот, в сущности, беззвучный, мир! Как мы, и почти не хуже нас, и к нам же еще снизойти: научиться издавать какие-то звуки, по-прежнему их не слыша, чтобы мы его - Сержика - понимали! Он-то нас и так понимал прекрасно. Впрочем, и это было мое давнее убеждение: в детстве можно научиться чему угодно! Даже телепатии, лишь бы учили…
Вложили мы картошку, что Сержик принес, закопали в золу, костер передвинули и готовую достаем. Отвлеклась я с Сержиком - он мне втолковывал, что бабушка просит завтра утром молоко за нее забрать у хозяйки на хуторе. Потом прислушалась, о чем все говорили. А разговор как раз с незнакомцем завязался. Слышу, Димка спросил:
- Машину вы где оставляете?
Незнакомец наш как-то привстал, встрепенулся весь, словно вот-вот взлетит… и тут я увидела озаренное пламенем его лицо. И поняла, что сразу показалось мне в нем необычным… Ничего-то наши дети не разбирают, ничего не чувствуют! Привычные они - к странностям, эти дети… И сразу вспомнилось все, что предстояло досдавать в сессию. Патологическая психология с полным курсом психиатрии. Десятки болезненных лиц всплыли в памяти, и стало мне как-то нехорошо.
Старые психиатры называли это "чувством шизофрении". Это когда человек болен или скоро заболеет.
Появляется что-то в глазах… непередаваемое словами, но отлично видимое специалистом. Вот стоит рядом с тобой человек, разговаривает… Но кажется, будто смотрит он не на тебя вовсе и даже не в наш мир. А если и взглянет, то тоже - как бы и не из нашего мира, будто пребывает он наполовину в другом времени и другой реальности и переводит тебе чужие мысли…
Наука пока объяснить этого не могла. Было, как всегда, много гипотез и якобы толкований, совсем не раскрывающих сути. Я же считала, что у большинства людей такого особого выражения глаз просто нет - есть только у меньшинства. Ну, а среди них попадаются, конечно, и больные. Я всегда мечтала встретить нормального человека с подобным взглядом. Может быть - теперь?..
Я не успела даже хорошенько рассмотреть незнакомца, как того вдруг не стало. Он не исчез, нет… но только медленно, при всех, начал таять в воздухе. Изображение его внезапно словно дрогнуло, заколебалось в жаре костра - так воздух колеблется в летний день над раскаленным асфальтом… И мы услышали, как загромыхала где-то недалеко по ухабинам большая телега.
Все были удивлены, даже очень.
- Ой, вот здорово он исчез! - развеселилась Катя. - Надо же! Просто прелесть!
Я улыбнулась. Но вовсе не тому, что он исчез. Вспомнила: не менее восторженно смеялась Катя и в тот самый день, когда привезли меня загипсованную на старенькой таратайке. Мы влезли все тогда в машину, и Виктор был шофером. А Катя, стройненькая и гибкая, эдакий милый бесенок, высунувшись по пояс в окошко, лучезарно улыбалась всем вокруг и рада была без памяти. "Ах, как здорово иметь машину, ах, как здорово иметь машину! - восклицала она таким же счастливым голосом, что и сейчас. - Можно даже в небо смотреть!" И, высунувшись, глядела в небо, радуясь тому, до чего здорово иметь машину.
Вот и сейчас… Разумеется, то, КАК исчез незнакомец, тоже было по-своему здорово и, наверное, прекрасно! Против я ничего не имела. Освоив метод подобного исчезновения, можно было мастерски играть в прятки. И, слава богу, не было здесь сейчас никого из бабушек…
И опять я услышала удивленно-веселый голос Кати:
- Ведь так можно спрятаться, и никто тебя не найдет! Правда?
- Еще, Катерина, неизвестно, спрятался ли он! - вставил Виктор. - Может, он сейчас очень далеко, уже за лесом, или даже на станции… - И знакомая рассудительность старших послышалась мне в его убежденном голосе. Я всегда угадывала в нем интонации моего брата и бабушки, которая любила мягко, но настойчиво втолковывать внукам свои сентенции… И тут я заметила, что Сержик давно уже пытается нам что-то сообщить, очень нервничает, и, как всегда, никто его не понимает…
- Нельзя! Он должен был… так… Еще нельзя… - с усилием выговаривал Сержик. - Мы… не боялись… Плохо!
Виктор подбежал к Сержику, он знал его лучше и понимал быстрее других. Напряженно всматривался в движения его губ:
- Тому человеку… Нельзя было говорить… с такими, как мы, сразу! - переводил Виктор. - У него не было разрешения. Он думал… мы тоже, как те, другие. Не знал. Приносит свои извинения. Говорит - простите…
- Я знал, что это его машина! - прошептал Димка. - Я его уже видел. И бутылки у него стащили…
Я вдруг совершенно растерялась. Даже самое простое не пришло в голову: "А как, собственно, Сержик узнал, что хотел сказать нам незнакомец? Каким это образом он с ним разговаривал и когда?.." Вместо этого в сознании всплыла другая странность - я даже не сразу догадалась, что же так меня внезапно взволновало.
Наконец, я поняла! Ведь мы уже полчаса сидим на месте, а костер наш горит и горит! Это казалось чудом.
Обычно мы с нашими скудными запасами дров - несколько поленьев да кой-какой хворост - не долго позволяли себе засиживаться. Костровым был Виктор, самый опытный среди нас дровосек, но все сухие сосенки поблизости, которые под силу было ему порубить, мы извели и теперь недаром сидели на ведрах. Топили мы в основном всяким мусором: хвоей, листьями, сухими сосновыми веточками и валежником, то есть всем тем, что валялось под ногами. Через каждые десять минут при таком топливе, едва костер начинал затухать, мы вскакивали и бежали наполнять ведра. Вываливали сухие иголки, огонь пожирал их мигом, а через десять минут - то же самое. Заготавливать впрок у нас никак не получалось. Взрослые, конечно, действовали бы по-другому. Но ведь дети - всегда непоседы, и потом, при такой, "взрослой", системе мы попросту не сумели бы ощутить необычность подарка, которым одарил нас незнакомец.
Его щепочек и досочек хватило нам потом еще на неделю. Они обуглились в головешки, но до конца не сгорали. Мы обливали их на ночь водой, а потом разжигали снова.
И картошка у нас в тот вечер, вопреки обыкновению, так и не кончилась. Уже назавтра утром мы нашли в золе еще целую кучу.