Игровой зал располагался в развлекательном комплексе Шустова на Елагином острове. На втором этаже находились довольно презентабельный ресторант, кинозал и несколько баров. Войдя в игровой зал, Пушкин сразу же вычислил месторасположение друзей: возле двух дорожек, снятых Батюшковым для королевской партии, было весьма шумно и дымно. При виде пиита именинник Константин Николаевич тут же сорвался с места и ринулся ему навстречу, широко раскрыв объятья и совершая пальцами резкие щелкающие движения, как если бы это были клешни краба или, скажем, скорпиона. Вначале Пушкин собирался матадорским полуразворотом пропустить его мимо себя, тем более что виновник торжества явно испил за сегодняшний вечер не одну чару и столкновение с ним определенно не доставило бы мэтру удовольствия; однако сразу же оставил эту мысль, поскольку возникала реальная угроза того, что Батюшков с размаху ударится о резной мраморный столп, поддерживающий угловую ротонду, и что-нибудь важное повредит себе.
Поймав-таки Пушкина в объятия, Батюшков принялся хлопать его по спине с такой увлеченностию и энергией, будто пытался выбить из дыхательного горла товарища застрявший кусочек пищи.
- Alexandre! - приговаривал он, пытаясь поцеловать схваченную жертву в щеку и не вполне понимая, почему это никак ему не удается; Пушкин меж тем отчаянно вертел головой и уклонялся по мере сил. - Как хорошо, что ты пришел! Они вон все не верили, что ты придешь! - Он описал рукою широкий полукруг в направлении игровых дорожек. - Фетюки! как же ты мог не прийти? Ты ведь брат? Ты ведь брат мне?.. - Внезапно Батюшков схватил Пушкина за локоть и потащил к столикам. - Пойдем, пойдем скорее; мы уж по партии сыграли! Я тебя к нам записал. С нами Вяземский, Соболевский и Нащокин. А на другой дорожке Веневитинов, Оболенский, Яковлев и Гнедич, скотина такая! - Батюшков залился радостным смехом.
- У вас что, опять семейная ссора с Николаем? - ехидно поинтересовался Пушкин.
Он все никак не мог простить Батюшкову того, что в своем известном стихотворении "К Гнедичу" тот написал:
...Тебе твой друг отныне
С рукою сердце отдает!
Во время публичного чтения стихотворения в литературном салоне madame Marie Zvezdetskaya Пушкин воскликнул в комическом ужасе: "Батюшков женится на Гнедиче!"
Батюшков, в свою очередь, никак не мог простить Пушкину этой его ремарки, особенно в свете известной в обществе ориентации Гнедича. Вот и сейчас он насупился, остановился как вкопанный и сварливо проговорил:
- Злой ты человек, Доцент. Как сабака.
Однако долго супиться ему не дали. Из-за столиков уже поднимались коллеги и друзья, завидевшие Пушкина - похожий на вечно удивленного медведя Гнедич, и деловитый Вяземский, и красавец Яковлев, и добродушный, постоянно улыбающийся Нащокин... Окружив пиита, они принялись шумно приветствовать его, пожимать ему руку, одобрительно похлопывать по плечу и говорить комплименты. Мимо компании порхнула официантка в белом фартучке, принеся водки.
- Где же Николя? - поинтересовался Пушкин.
- Прихворнул, - вздохнул Гнедич. - Просвистало в редакции у открытого окна. Он у нас вообще болезненный мальчик. Коленьке вреден петербуржский климат, вот думаю свозить его на воды в Форж.
- Дельно, - одобрил Александр Сергеевич.
Изрядно встретив старого друга, общество вернулось к игре в кегли. Между ударами на экранах мониторов показывали короткие дурацкие мультики, изображавшие бесконечное противостояние антропоморфных шаров и кегель. Судя по всему, создатели мультиков задумывали их смешными. Под потолком боулинга Фил Коллинз скандальным голосом оповещал окружающий мир, что он не танцует.
Великий пиит сменил свои щегольские "Tod’s" на специальные тапки для боулинга и присоединился к обществу. Ожидая очереди, игроки сидели за столиком у начала игровой дорожки и предавались ленивой беседе о литературах.
- Граф Хвостов-то как поднялся, - говорил Вяземский. - Слышали? Выпустил новую пиитическую книгу. В бархате, с золотым обрезом и блинтовым тиснением, все дела. На финской мелованной бумаге-с.
- Читал-с! - восторженно подхватил Батюшков. - И даже приобрел себе в личное пользование на московской книжной ярмарке. Обожаю такие библиофильские артефакты. А каков слог, господа: "По стогнам валялось много крав, кои лежали тут и там, ноги кверху вздрав"! Уверяю вас, лет через тридцать этот книгоиздательский казус будет стоить хороших денег. Раскрылась, извольте видеть, пасть, зубов полна, зубам числа нет, пасти - дна!
- На "Нон-фикшн" опять брататься полезет, - поморщился неодобрительно Пушкин. - Рассказывать про то, как нам с ним, гениальным литераторам, тяжко посреди разверстой толпы неудачников. "Я бы даже сказал, посреди зияющей толпы неудачников", - весьма похоже передразнил он Хвостова. - Не велит Христос желать зла ближнему, но хоть бы его кто трактором переехал, этого Герострата отечественной словесности!
- Однако как ни крути, - заметил Соболевский, - Хвостов действительно гений. Быть настолько полно, дистиллировано бездарным - для этого необходимы недюжинное дарование и могучий душевный талант.
- Не произноси сего даже в шутку! - решительно возразил Нащокин с игровой дорожки, выбирая себе шар по руке. - Гений у нас один - Александр Сергеевич, все протчие - от лукаваго.
- Полно, Павел Воинович, - запротестовал Пушкин. - Не вгоняй меня в краску. Гениями были Мандельштам и Бродский. Гениями были Толстой и Горький. Гениями были Райкин и Смоктуновский. Гениями были "Пинк Флойд" и "Битлз". Мы же так, просто пописать вышли. И вообще, после Шекспируса сочинять что-либо о любви и ненависти - самоуверенно до смешного.
- Шекспирус-то небось не гнушался писать сценариусы для синематографа, - напомнил Вяземский.
- Для Куросавы?! Пардон, друг мой, это более чем не зазорно! Куросаву с Бергманом я еще забыл добавить в список.
Нащокин издал горестный вопль: его шар, который, казалось, катится точно в центр композиции из трех кегель, оставшихся после первого броска, на середине траектории начал понемногу сваливаться влево и в конце концов вообще ушел в аут. Загрохотал автоматический уборщик, сметая роковую композицию в преисподнюю.
Сверившись с монитором, на котором велся счет, на исходную отправился Пушкин. Выбив страйк с двух ударов, он вернулся, уступив место Вяземскому.
- А вообще я знаю, что будут говорить и писать про меня лет через десять, - поведал лев боулинга, пытливо оглядывая стол на предмет еды. - Будут говорить так: "Не, сейчас он пишет полное говно, но некоторые ранние рассказы были у него вполне неплохи". Так всегда говорят про всех крупных современных российских литераторов. Ни единого исключения не знаю.
- Уже говорят, Саша. Ты уже крупный современный российский литератор.
На столе имелись некие полуразоренные блюда с салатами. После прихода Пушкина еще принесли крошечные канапе из слабосоленой семги с гренками, потом кусочки ягненка на косточке. Дважды подали пиво, трижды водку и один раз текилу. Пушкин сполна вкусил всякого напитка, ощущая, как с каждым глотком, с каждым броском все более и более уверенно плавится застывшая где-то в верхней части груди смертельная усталость, как расслабляются одеревеневшие за день мышцы лица, как в голове начинают мыльными пузырями лопаться тревожные мысли и проблемы, столь беспокоившие его еще пару часов назад.
Пушкин очень страдал от своей алкогольной зависимости, он отчетливо видел, что та понемногу перерастает в нечто большее, нежели просто психологическое влечение, но отказаться от алкоголя был не в силах - только эта отрава в последнее время приносила ему долгожданный покой и блаженную расслабленность. Слишком много всего навалилось на него со всех сторон за последнее время: Наташка со своим Седым, Некрасов, падение интереса публики к двенадцатой главе "Онегина"... Общий творческий кризис. Кризис среднего возраста. Чудовищное утомление от всего на свете.
- Оказию новую с Белинским знаете? - поинтересовался Соболевский, обгладывая ягнячье ребрышко. - Сел, сердешный, к извозчику, поехал. "А ты кто будешь? - спросил, осмотрев дряненькое пальтишко своего пассажира, возница. - Барин али как?" Белинский смутился: "Я - критик". Удивился извозчик: "Это как?" "А вот так - писатель напишет книжку, а я ее обругаю". "Ну и гнида ты! - возмутился возница. - Вылезай!"
Господа российские литераторы огласили игровой зал дружным хохотом, вызвав несколько заинтересованных взглядов со стороны девушек с соседней дорожки. Вечер определенно удавался.
К середине партии Пушкин уже вошел в азарт и начал вести в счете, когда внезапно услышал у себя за спиной:
- Саша!
Он оглянулся и вскочил с места:
- Лешка!
Это был Алексей Дамианович Илличевский, брат лицейский, пиит от Бога и актер по последней профессии.
- Черт худой! - закричал Пушкин, заключая приятеля в тесные объятья. - Сколько же мы с тобой не виделись?
- Да уж почитай года полтора, - отозвался Илличевский. - Но что, брат, не захватить ли нам по сему поводу на полчаса столик в ресторации? Угощаю!
- Слыша это магическое слово, я не в силах противиться неизбежному, - сознался Пушкин. - Веди меня, добрый Виргилий!
- Вот тут у них на втором этаже можно более чем неплохо посидеть. Я, собственно, туда и направлялся, у меня через полчаса заказаны кабинеты. Думал, стану скучать в одиночестве у барной стойки, ан вон какая удача!
- Отлично. Костик, - обратился пиит к Батюшкову, - изволь пока покидать за меня. Я тут брата встретил!
- Левушка вроде не обещался быть, - озадачился Константин Николаевич.
- Да нет, какой еще Левушка! - нетерпеливо махнул рукой Пушкин, уже удаляясь.
Поднявшись по накрытой багряной ковровой дорожкой лестнице, они с Илличевским расположились в общей зале ресторанта, неподалеку от оркестра, который довольно негромко и ненавязчиво исполнял полонезы. По знаку Алексея Дамиановича, коий определенно был тут завсегдатаем, им сию секунду принесли водку, восхитительно настоянную на хрену, семужку, соленые моховики и минеральной воды "Перье"; сверх того Илличевский заказал еще кальмаровые жюльены, которые, по его уверению, были здесь особенно лакомы.
- Однако что же нам мешает чаще встречаться? - риторически вопросил Пушкин, когда они с аппетитом опорожнили по рюмке хреновухи за встречу и закусили нежною семужкою. - Ну не срам ли - всякий раз случайно сталкиваться с лучшим другом в элитных питейных заведениях?
- Отчего же, - возразил Илличевский, - в предпоследний раз мы повстречались, если мне не изменяет, в книжной лавке у Сытина. Вполне достойно, на мой вкус.
- На фуршете по поводу открытия новой серии издательства "Азбука"? - прищурился Александр Сергеевич. - Перестаньте юродствовать, Штирлиц!
- Ну так а что-с? - шутливо возмутился собеседник. - Времени нет абсолютно ни на что. Дух перевести некогда, не то что встречаться.
- Ладно, брат, рассказывай, - велел Пушкин, отодвигая пустую рюмку. - Что ты? где ты? Только и слышно от Жуковского, что в люди выбился, не чета мне, грешному.
- Ты, отец, ровно телевизор не смотришь, - усмехнулся Алексей Дамианович, деловито подкладывая себе в тарелку моховиков.
- Смотрю, - сознался Пушкин. - Когда обедаю дома. Наташка выставила телевизор в кухню, так я поглядываю за едою новости вполглаза. Или когда приползаю за полночь недостаточно пьяный, чтобы уснуть на пороге, и Наташка высылает меня на кушетку в ту же кухню - "Плэйбой поздно ночью" гляжу или там кино какое-нибудь умное по "Культуре". "Куб", скажем, или "Отсчет утопленников". А так готов всецело согласиться с Пелевиным, что телевизор есть не более чем окошко в трубе духовного мусоропровода...
- Сам ты окошко, - беззлобно фыркнул Илличевский. - То-то, что не смотришь. Смотрел бы, небось, лицезрел бы меня каждый день. Я там ныне во всех ракурсах, позициях и эполетах. Надысь вон вернулся со съемок "Последнего героя - 4", а завтра опять лечу в Москву - сниматься в следующем сезоне "Моей прекрасной няни" и обсуждать с руководством свое новое ток-шоу.
- Ну, поздравляю, коли так, - скривился Пушкин, безуспешно тыкая вилкою в неподатливый скользкий гриб. - Да нет, на самом деле твоя физиономия мне уже все глаза намозолила. Я имел в виду, живешь-то как, академик?
- А вот так и живу, Саша, - пожал плечами Илличевский. - В самолетах и на студиях. Вот, приезжаю время от времени на родину за глотком невского тумана. В Москве хорошо, но уж больно суматошно.
- Чего там хорошего еще, - проворчал Пушкин, - купеческий посад. Одна сплошная пробка. Торт с позолоченным кремом посреди города, говорят - самый большой православный собор. Арбат окуджавовский окончательно превратили в барахолку, застроили дрянью архитектурной. Целый город ма-а-асквичей! Рехнуться можно.
Илличевский иронически заломил бровь:
- Да ну, брось ты свой поребриковый шовинизм!. Барахолка... Зато там сейчас крутятся основные деньги Российской империи.
- Основные деньги... - сварливо передразнил Пушкин.
Они выпили еще.
- Простите, Алексей Дамианович... - к столику деликатно, боком приблизился официант. В руках у него был свежий выпуск журнала "Семь дней".
- Что вы, Аркадий?..
- Видите ли, моя коллега... Она очень стесняется... Не могли бы вы дать ей автограф?
Официант аккуратно положил журнал на стол. С обложки ослепительно улыбались обнимающиеся Илличевский и Анастасия Заворотнюк.
- Видал-миндал? - Алексей Дамианович показал журнал Пушкину и ухмыльнулся - совсем как на обложке, но несколько более глумливо. - Сам еще не видел. Тут со мною должно быть большое интервью... Ручка есть?
- Вот-с, - Аркадий поспешно подал артисту гелевое стило.
- Что ж! Кому надписать?
- Марине-с, Кашинцевой.
- Чудесное имя.
Уверенным размашистым почерком Илличевский набросал несколько строк и протянул журнал официанту:
- Соблаговолите, друг Аркадий.
- Спасибо огромное-с, Алексей Дамианович!..
- Ты чего ей написал? - поинтересовался Пушкин, когда официант унес драгоценный артефакт в подсобные помещения.
- А, пустяки всякие написал. Замечательной Мариночке Кашинцевой от страстного поклонника, бла-бла-бла. Девчонки во дворе умрут от зависти. Да и Аркадию, думаю, перепадет благосклонности - наверняка ведь не просто так старается. Наполним?
- Безусловно.
Они выпили вновь.
- Вот так вот, брат, - произнес Илличевский, со вкусом заедая очередную порцию половинкой моховика. - Слава преследует меня по пятам. На улицу невозможно выйти, чтобы не обступили тут же с автографами. Только автомобилем и спасаюсь.
- Ну, и стоило ли оно того? - поинтересовался Пушкин, понемногу кончиками пальцев подталкивая свою опустевшую рюмку к графинчику с водкой.
- Что именно, брат? - удивился Илличевский.
- Ну, вот эта вот слава дурацкая, с журнальчиками? Это ты, выходит, для того заканчивал Лицей, для того был первым стихоплетом курса, чтобы теперь скакать по экрану дрессированной обезьяною?.. - Пушкин хотел сказать это в шутливом тоне, однако уже к середине реплики свалился на дискант. Солидная порция хмельного не позволяла ему уже в достаточной степени владеть собою, и то, что у него всегда было на уме у трезвого, внезапно прыгнуло на язык пьяному.
- Господи, Саша! - вскричал Илличевский так, что вернувшийся из подсобки официант с испугом устремил взор на него. - Да о чем ты? Я карабкаюсь в гору, мне сопутствует успех! Я успешен, Саша! Разве же не для этого учились мы в Лицее? Разве не с этой целью создавался он - воспитать некоторое количество успешных людей, которые добивались бы заметных результатов на любом общественном поприще?
- По-твоему то, чем ты занимаешься - искусство? - горько усмехнулся Пушкин. Он уже мысленно проклинал себя за то, что не сумел вовремя перевести все дело в шутку, но отступать было поздно: вожжа уже попала ему под хвост и намертво заклинилась там.
- А при чем здесь искусство, душа моя? На общественном поприще, Саша, на общественном - в государственном аппарате, во внешней политике, в политтехнологиях, в СМИ, и уже затем, если угодно, в культуре! Те мои стишки, кои ты столь высоко ценил - что за вздор! Саша, я давно перерос это. Как ты не поймешь, что ныне невозможно перевернуть мир книгами? Смотри, ты вот даже в "Онегине" написал: "К ней как-то Вяземский подсел..." Понимаешь, не Гоголь как-то раз подсел, не Крылов, не Липскеров - Вяземский! Тебе необходимо было показать, что Татьяна поднялась достаточно высоко, чтобы обратить на себя внимание Евгения, и ты использовал для этого один из символов современного и модного преуспевающего человека, собирательный образ отечественного литературного бомонда. Понимаешь? Что она уже достигла того уровня, когда к ней запросто может подсесть повеса Вяземский. То есть интуитивно ты все прекрасно понимаешь, ты осознаешь, что Вяземский или, скажем, Илличевский успешнее тебя, только боишься себе в этом признаться.
- Ну и чем ты успешнее меня, чучело? - обидчиво вскинулся Пушкин. - Тем, что на улице тебя узнают семь из десяти, а меня один? Ради всего святого, ерундистика какая. Или вопрос в том, что твое величество изволит больше денег получать за свою деятельность? Так ведь всех денег в могилу не унесешь, Леша.
- Деньги, как справедливо замечает в таких случаях один мой хороший знакомый, отнюдь не главное, но важнейшее из второстепенного. Оттого когда у тебя уже есть в достатке здоровье, любовь и увлекательная работа, когда за них уже не надо каждый день идти на бой, деньги неизбежно выходят на передний план. Надо же чем-то мерить свой успех, раз уж прочие показатели и так зашкаливают. А вот когда, напротив, чего-то из перечисленного главного не хватает, начинаешь за него активно бороться, барахтаться, деньги отходят для тебя на второй план, и довольные жизнью люди, которые осмеливаются всего-навсего не презирать денег, начинают казаться меркантильными монстрами.
- На полметра мимо, Лешк. На полтора. Все у меня есть.
- Ну, насчет здоровья понятно. Сам тебе бывалоча йогурты таскал в больницу. У тебя там к язве, рассеянному склерозу и хроническому бронхиту от курения ничего больше не прибавилось? Чего-нибудь по линии Венеры?
- Ладно, Леша, будет тебе. - Пушкину уже совсем не нравилось направление разговора, но он старался отделываться короткими увещеваниями, опасаясь, что иначе снова сорвется и наговорит ненужностей.